Валентин Пономаренко - Сборник рассказов от Электроника из Эрмитажа Страница 11

В шесть вечера, закончился рабочий день, все разошлись по домам, а мы остались вдвоём, Витю отпустили (троим, там делать нечего), и решили зайти в «Бочку», время было: посидим, выпьем кофе с осетринкой и тем самым скоротаем время.

Уже выходя, я вспомнил, что наша видеокамера две недели лежит у Коли на столе и не мешало бы её отнести в отдел. Предложение было принято, Коля захватил сумочку с «Панасоником» и мы вышли на улицу. Направо дорога вела в Эрмитаж и ко дворцу Петра, а налево в «Бочку».

Два инженера решили так: зайдём в кафе, потом, не теряя времени, забежим в отдел, закроем камеру в шкаф и к нашим микрофонам. Мы так и сделали.

Спустившись в подвальчик, застали большую группу нашего отдела за столом. Для них рабочий день закончился, и ребята могли попить пивка, кофе, соки, кто-то ужинал, шла болтовня, смех, и наше появление их очень обрадовало. Усевшись за соседний столик, такой же длинный, у стены, Коля положил камеру на скамейку. Больше за столиком никого не было, и мы расслабились, утонув в мигающих огоньках иллюминаций. Заказали кофе, осетрину… и заболтались с нашими друзьями.

Минут через сорок попрощались, долго пожимали руки, пожелали хорошего отдыха и медленно пошли к Эрмитажу. Дойдя до Зимней канавки, почему-то не перешли на другую сторону, а завернули ко дворцу Петра и через час, отработав торжественную часть мероприятия, уже шли обратно.

Дальше было метро, у Коли электричка, дом, ужин, телевизор и я заснул.

Думаю, каждый человек в своей жизни хотя бы раз просыпался в состоянии какого-то необъяснимого страха или его предчувствия. Ты резко просыпаешься, сердце барабанит, на душе каменная тяжесть и осознание чего-то непоправимого и страшного.

Вот так и я ровно в два ночи проснулся и понял, что случилось нечто ужасное, но что? Мысли проносились, как раскалённый пепел Помпеи, как меч, занесённый палачом.

И тогда я всё вспомнил: мы забыли в кафе наш «Panasonic»!!! Это был выстрел в самое сердце. И оно сжалось до размера атома. Не помня себя, я побежал на кухню, набрал Колин телефон и стал ждать. Коля спал крепким сном, он ещё был в неведении. Наконец трубку сняли.

«Слушаю».

«Коля, это я, мы забыли в «Бочке» камеру!!!!!!!!

То, что полилось потом, переводить не будем. Но телефонные провода раскалились до белого каления. В конце концов, договорились так: в шесть утра встречаемся у кафе и ждём то ли сотрудников, то ли уборщицу, лишь бы кто пришёл. А там уж сообразим на месте.

В пять утра я прыгаю в машину и лечу на Миллионную. Улица пуста, но красная пятёрка Коли уже у кафе. Вышли, поздоровались и задались только одним вопросом: «У нас что, совсем крыша съехала? Только недавно забыли, как сами сняли камеру со стены, теперь, заболтавшись, и вовсе оставили вещь, ещё дороже той, охранной». В общем, разговор был длинным и самокритичным. Успокаивало только одно: авось пронесёт. А пронестись, могло только в одном случае: если за столик никто не сел, а если и сел, то не позарился на наше (на эрмитажное) добро.

Проходит час, два, в восемь изнутри открывается дверь, и выходит парень, уборщик. Взглянув на нас, он странно улыбается. Мы к нему: «Так и так, мы вчера забыли в кафе видеокамеру «Panasonic». Показываем пропуска, что мы из Эрмитажа, что камера музейная, в общем, несём всё подряд: не пили, вышли, заболтались с друзьями и напрочь забыли о камере.

Парень, заводит нас в кафе, нагибается за барную стойку и… достаёт нашу пропажу. Думаю, то, что мы пережили в это мгновение, поймёт любой, читающий эти строки. И вот сейчас, через годы, я, пожалуй, не смогу это выразить словами, не получается, хоть как ни велик и могуч русский язык. Мы хватаем подарок Судьбы, благодарим, роемся по карманам и, в знак благодарности, даём парню рублей триста, всё, что было с собой. Но в те годы это были деньги. «Выпей за нас, да и за себя. Ты не представляешь, как ты нас спас!!!».

Мы тут же бежим в отдел, на телефонной станции круглые сутки дежурит наша сотрудница, прячем камеру в сейф, чтобы от греха подальше, и только тогда осознаём весь ужас, если бы камера не нашлась.

Но она нашлась, она на месте, и мы, проклиная свою память, уходим на рабочее место. Белая ночь уже давно перешла в солнечное утро, и Эрмитаж заискрился в его переливах, а Миллионная озарилась радугами поливальных машин и блеском асфальта. Новый день наступил.

В обед, сидя в столовой, Коля размышляет:

– Сегодня за руль лучше не садиться, пускай машины постоят здесь. У меня до сих пор руки дрожат.

– А у меня, вообще, всё дрожит, – добавляю я и продолжаю, – Коля, какие же мы идиоты!!!

– Эт точно, – говорит Коля словами красноармейца Сухова и, выпив обеденный компот, предлагает, – пошли, пройдёмся по музею, ничто так не успокаивает, как Великое Искусство!!!

– А уж это Искусство, – добавляю я, – пережило такое, что нам и не снилось. Пошли… Я знаю, куда мы пойдём. Есть одна моя любимая картина, я как-то о ней рассказывал.

Мы пошли по музею и, дойдя до Октябрьской лестницы, поднялись в третий этаж.

Здесь, перед нами парила Немезида – богиня Возмездия.

– За что же ты нас так долго преследуешь? – задаёмся мы единственным вопросом.

Но в зале гробовая тишина. Молчит богиня.

Мы смотрим на летящую с белыми крыльями женщину, в одной руке у которой меч, а в другой струятся песочные часы, отсчитывая последние секунды жизни преступника, и понимаем, что сегодня она пролетела мимо, пожалев инженеров и на этот раз.

Легче на сердце не стало, душа не согрелась, и мы ушли к себе на Миллионную.

…А уже там, с трудом дождавшись шести вечера, закрыли отдел и спустились в «Бочку». Было одно желание – выпить, чтобы забыть мнимую пропажу, допросы следователя, Витин подбитый глаз, звон и брызги богемских подвесок люстры Павильонного зала и обычную российскую глупость – заболтаться и оставить в кафе дорогущую вещь, по международной кличке – «Panasonic».

…С тех пор у нас ничего не пропадало, люстры продолжали радовать своим целомудрием и мы уже никогда ничего не теряли.

А в «Бочку» заходили с одной лишь только целью: выпить чашечку кофе, как говорил Андрей Миронов, да попробовать свежей осетрины, но только первой свежести, как настаивал всемогущий Воланд.

Минуло пятнадцать лет, я вернулся в свою космическую специальность…

Но страна к тому времени, уже стала совсем другой…

А из маленькой двери Зимнего дворца, как-то тихо и незаметно, вышли революционные матросы и солдаты, чтобы уже никогда туда не вернуться, и растворились в праздной толпе Дворцовой площади.

Они тоже стали другими…

«Что тебе снится, крейсер «Аврора», в час, когда утро встаёт над Невой?

Что тебе снится…?».

Но спит «Аврора», спит Дворцовая, спит Эрмитаж…

Революций, похоже, не предвидится.

Хотя бы на выходные

«– Сашенька, Сашенька! Читаю твои письма и понимаю, что хотела бы приехать к тебе, хоть на выходные…»

Из одного моего рассказа.

«– Может быть, твой жизненный путь, Верочка, пересекла именно такая любовь, о которой грезят женщины и на которую больше не способны мужчины»

А. Куприн «Гранатовый браслет»

К своим сорока годам, Александр Скворцов женился и развёлся, не посадил ни одного дерева, не родил ребенка и не построил дом.

Жена, устроившись, однажды, на новую работу, влюбилась в богатого бизнесмена и в считанные дни ушла к нему, оставив Александру двухкомнатную квартиру и машину. В её новой семье такого добра было в избытке.

Для Саши это был удар, да такой сильный, что отошел он от него только года через два. Успокоиться, он успокоился, но на сердце осталась такая одинокая печаль, что очень часто, ночами, он просыпался и не ложился до утра, переживая горе, постигшее его в самом расцвете своих лет.

К женщинам можно относиться по-разному. Это зависит от воспитания, национальных обычаев, глупости, дурости и многого другого, что делает одних, любящими до безумия, с глубоким уважением остальных, и полным презрения других, считающих женщину просто бабой.

Александр относился к тем мужчинам, для которых все женщины были святыми. Ну, а уж любимая, была просто богиней, во всех отношениях. И когда его богиня ушла к другому, он долго не мог понять, почему, куда исчезла её любовь?

Это «почему», возникает каждый раз, когда две любви превращаются в одну и та, оставшаяся одинокой, не находит себе места в пропасти, возникшей между ней, горящей в огне безысходности, и той, что ушла навсегда.

Она не может понять: как, почему и зачем часть её жизни, часть её мыслей и чувств, часть её тела и души, вдруг, оторвалась и исчезла. Растворилась и ударила в сердце таким острым и одновременно тупым ножом, что возникшая боль, заставляет стонать круглые сутки, полностью выбивая человека из жизни, делая его своим рабом. И эта человеческая боль не сравнится ни с чем, она самая страшная и незаживаемая. Она становится хронической на месяцы, годы, а иногда и на всю жизнь.