My.Self. Harmony. - Маленький Принц Страница 11

– Измена дружбе тоже карается, правда, не уголовно, Корнелия. Я перестану с тобой общаться, если ты мне хоть как-то не поможешь, – серьёзно произнёс Джеймс и откинулся на спинку стула, – Заберу ключи, перестану отвечать на сообщения и пускать на порог. Ещё расскажу твоему новому парню все гадости, о которых я знаю всю жизнь и поклялся держать в тайне.

– Фу, Джимми! От силы я смогу стать твоим адвокатом или соучастницей преступления, если ты подделаешь бумаги или выкрадешь мальчика. Быть может, для него уже нашли подходящих кандидатов на роль родителей…? – неуверенно произнесла она, водя пальцем по краю блюдца.

– В этом приюте уже около пяти лет не появляются люди, желающие хоть кого-то усыновить. Послушай, – он навис над столом, -обычные дети, у которых всё в порядке, не рыдают во сне в голос. Этот мальчик помимо прочего ещё и жертва домашнего насилия. Или как это на вашем птичьем языке закона и порядка правильно звучит? Его отец с четырёх до шести лет избивал и насиловал, в общем. А что ты мне предлагаешь? Уповать на то, что однажды хоть кто-то забредёт и заберёт его оттуда? Может быть уже очень поздно, когда хоть кто-то на это решится. Его здорово сломали за все эти годы. Осталась последняя соломинка, после чего пути обратно не будет. Он станет таким же отвратительным упырём, как и его одногодки, пытающиеся убить свою воспитательницу уже не первый год. Он достоин намного большего, чем, Богородица меня за ногу, сидеть у чёрта на куличиках взаперти и ждать чуда, которого никогда не случится.

– Ты закончил? – равнодушно спросила Корнелия, когда он утих.

– Да, закончил, – хмуро ответил Джимми.

– Вот кому надо было идти в адвокаты, а не в художники… Эх, Джимми-Джимми-Джимми… – она покачала головой.

– Что, юридически даже не попытаешься остановить меня? Где цитаты из ста миллионов кодексов, указывающих на то, что я ничего не могу сделать? – он отчаянно посмотрел в её глаза.

– Не психуй с утра пораньше. – она усмехнулась. – Хорошо. Тебя не сбить с пути – значит, ты действительно решился и пойдёшь до конца. Протяни ещё один день без глупостей. Я знаю одного человека, который шарит в делах, связанных с усыновлением. Мне скажут, что делать, тогда сможешь пойти и набедокурить. А пока… Потерпи.

– Ты… Действительно мне поможешь?

– Чем смогу. Это не значит, что у нас что-то выйдет или вроде того… – тяжело вздохнула девушка.

– Спасибо тебе, – он кротко улыбнулся.

– Пока не за что. Но ты будешь у меня в должниках до конца жизни, Джим!

– Я в курсе, – он засмеялся, отхлёбывая подслащенный чай.

С груди свалился крошечный осколок булыжника, сдавливавшего его сердце. Джимми надеялся, что коллеги его подруги смогут придумать хоть что-то, чтобы он смог забрать Кая. Даже если и нет… Он готов был пойти на преступление, шантаж и угрозы, лишь бы дать подростку то, чего он лишился: радостное детство, друзей, физическую полноценность, любовь, комфорт и безопасность. Эта мысль вселяла в него решимость и веру, что всё обязательно получится. Пока он укладывал в свой небольшой рюкзак бинт и пару пузырьков с разными жидкостями: всё-таки обещал, что найдёт более подходящую повязку для той раны. Совсем маленькая вещь, которую он пока может сделать для мальчишки.

Он понятия не имел о правовых системах и порядке усыновления детей в приютах Великобритании – их этому никогда не учили. Что у них было? История, искусство, немного философии. При этом искусство и история тесно переплетались по эпохам. Они то изображали античность, то готику, то сюрреализм. Художники поэтому и жили в непонятной собственной Вселенной, имевшей хаотическое строение. Во что они верили? В анархию. Что было их религией? Атеизм. Было ли у них будущее? Едва ли. Джимми придерживался несколько иных взглядов, находясь на какой-то грани реальности, периодически сталкивавшейся с его лбом, когда он видел нечто похожее на то, что творилось в том приюте. Сейчас он откинул в сторону своё художественное начало. Весь свет мира словно сошёлся на тощем белокуром мальчике сравнительно небольшого роста с покалеченной ногой. Хэлман и сам понимал, что его идея становилась навязчивой, но он делал это не для себя, а для него. В какой-то степени мальчишка тоже художник. Во что он верил? В анархию. Что было его религией? Атеизм (а мог ли он вообще верить во что-то, когда не осталось ни веры, ни надежды, ни любви?). Было ли у него будущее? Едва ли… После приюта, если быть точнее. Но Джеймс смог бы ему помочь вырасти хотя бы относительно нормальным человеком и осуществить мечту стать художником.

Да, во всяком случае, брюнет не понимал то, в чём разбиралась его бывшая девушка. Ему оставалось только надеяться на то, что она либо позвонит вечером, либо придёт с утра пораньше и напугает его своим появлением. Ох уж этот обмен ключами от квартир в своё время… Хотя он мог бы ей и отомстить: прийти в её дом и дождаться Корнелию там. Но, может, у неё уже появился другой, так что визит художника мог бы поставить один очень и очень большой вопрос касательно отношений. А он как-то не хотел потом сидеть и успокаивать подругу детства на кухне, понимая свою бесконечную вину перед ней.

Он начинал ненавидеть ивы: они переставали предвещать хоть что-то хорошее. Они были знаком болот. В болотах плавали трупы детей. Детей убили воспитатели. Воспитатели остаются безнаказанными. Одна большая мрачная логическая цепочка. Как отвратительно. Джеймс поёжился, проезжая мимо них. Он торопился к мальчику, так ждавшему встречи с ним; боялся, что опять опоздает и увидит лишь последствия каких-нибудь драк или преследований. Как тут не стать параноиком с такими проблемами каждый день?! Рюкзак лежал на переднем пассажирском сидении. Сейчас… Сейчас всё будет под контролем… Сейчас полегчает… Как же он жалел, что у мальчика нет телефона, чтобы они могли общаться по ночам. Хэлман жутко боялся, что однажды приедет, а Сальваторе, старый садовник Сальваторе, скажет со слезами на глазах, что Кая пришлось закопать где-то под чёрным дубом, когда их повар вырвал ему сердце и зажарил на сковородке.

Он пулей выскочил из машины, даже не успев толком поздороваться со сторожем, пробежал по ступенькам и коридору, не прислушиваясь к шуму на втором этаже и довольно резко распахнул дверь. В зале опять никого не было, но в уголочке свернулась калачиком тощая фигурка. От громкого скрипа двери мальчик оторопел и едва не подскочил на ноги, как маленький трусливый кролик. Джеймс отдышался и прикрыл комнату.

– Н-не бойся. Всего лишь я, – успокаивающе произнёс брюнет.

– Привет, – тихо ответил блондин, смотря на рюкзак в руке воспитателя.

– Как твоя рука?

– Щиплет. Но чуть лучше, чем вчера.

Хэлман опустился на колени напротив Кая и расстегнул рюкзак. Мальчик положил раненую руку на согнутую коленку. Джеймс и сам видел, что на грязном неровно отрезанном кусочке ткани появился бордовый след. Воспитатель достал ножницы и разрезал временную повязку, которую пришлось отрывать от раны, началось новое кровотечение. Блондин вновь даже не пискнул, чувствуя причиняемую боль. Светло-серые глаза внимательно следили за набухавшими рубиновыми каплями, растекавшимися по коже.

– Это ты… Подложил мне того медведя под голову? – тихонько спросил он.

– Да. Наверное, очень неудобно без подушки? Ты часто спишь на полу?

– В последние пять лет – каждый день.

– Ты знаешь, что плачешь во сне?

– Нет, но и не отрицаю… – вздохнул он.

– Плохие сны? – с пониманием поинтересовался Джеймс, протирая рану антисептиком.

Мальчишка лишь кивнул и нервно прикусил губу, всё же ощущая нарастающее жжение в порезе. Но он слишком верил этим чуть тёплым рукам художника, чтобы отдёрнуть свою. Он не сделает больно. Никогда не сделает. Он обнимает и гладит по голове. Это ведь что-то значит? А то, что происходит сейчас – временное явление, всё пройдёт.

– У тебя нет одеяла?

– Нет, – блондин помотал головой, – Для тех, кто спит в углу на полу, оно не положено.

– А как же зимой? – Джимми задал вопрос, который мучил его весь вечер, – Ведь очень холодно.

– И зимой нет. Я перехожу спать к батарее. У меня давно не было кровати. И хорошего сна. Я… Мало сплю. что видеть меньше кошмаров.

Хэлман остановил текущую из раны кровь и промакнул её ещё раз, прежде чем обработать жидким пластырем. Возле босых ступней мальчика собиралась небольшая кучка грязных бинтов, но он не обращал внимания. Только что-то пригревало изнутри, когда чуть шершавые руки художника вновь касались его повреждённой кожи.

– Ты видел их тогда, когда была кровать?

– Не помню. Кажется, нет.

– Мышцы, наверное, затекают?

– Ничего страшного, – хмыкнул мальчик.

– Бывало ли так, что детей становилось больше, чем кроватей?