Владимир Шибаев - ЯТАМБЫЛ Страница 11

– пакет для сухого пайка (шт. 2)

– воин. удост. или змен. док. (шт. 1)для исчисления начисления денеж. довольст.

– готовность выполнения (шт. 1)

– Подпись, – закончил Степа и взглянул на генерала.

– Видал! – запальчиво крикнул Гаврилыч и оглянулся. – Просят. Плохо им без меня одним оставаться.

В этой квартире в своей будущей комнате Дипешенко появился для всех неожиданно, с полгода назад. Совсем неожиданно для старой бабки Нюры, настолько крепкой и здоровой, что, когда ее выносили муниципальные вертлявые хлопцы ногами вперед, собравшимся пожилым казалось, будто она бодро высовывается из гроба и звучно сопит – опять качаете, опять об углы стучите, звери бессовестные, за что вам плотим, одичалые. Старички старательно открещивались.

Неожиданно и для местного участкового Бейкудыева, картавого сурового парня с золотой печаткой на пальце и в кулечек сморщенным, размером с крупный урюк личиком, начавшего водить в освободившуюся комнатенку слегка прирабатывающих в окрестностях девок для осмотра их медицинских карт и справок. Пару раз в неделю из соседней комнатенки раздавались тогда душераздирающие визги, каблучный перепляс под две гитарные струны и сиплую губную гармонику и нестройные выкрики – «…без каучука не имеешь права… не тронь за портупею, коза задастая… и-эх разгуляйся, катюша, душа моя душная… манька, тащи его за ноги…» и подсоленные слезами куплеты грустных песен.

Но случилось так, что однажды в целях профилактики заразы сунувшись в комнатенку, Бейкудыев увидел там форменный беспорядок. НА столе стоял недопитый стакан, от которого тянуло редким ныне дубовым спиртом, а за стаканом сидел мужик неизвестной наружности и непрозрачных намерений. Этот в майке полностью пропустил появление по форме одетого участкового и, нехорошо скрывая свое прошлое, продолжал напевать, портя и заглатывая куплеты, народную украискую мелодию про чубатого парубка, обнаружившего при расследовании недождавшуюся его с сечи дивчину.

– Пс-с, – поманил Бейкудыев пальцем голосистого забулдыгу. – Ты чего в смотровую забрался, мы здесь за порядком девок глядим? У тебя медсправка есть?

Требование засвидетельствовать непропитость организма и отсутствие крайне тяжелых форм, на наличие которых Бейкудыев в глубине слегка надеялся, как куратор и сыматель сливок вверенного участка, оказало на мужика отрезвляющее действие. Завязалась дискуссия, которую участковый в рапорте подробно не упомянул. Но зато там были в красках расписаны следующие полчаса:

«…указанный солдатский начальник, используясь физической культурой и мышцами, принудил к многократному выполнению доклада при вхождении в помещение… заставил во фрунт устно заучивать неизвестно кому приветствие, отчеканить шаг и тянуть носок, почему указанный носок от сапога лопнул… многократно издевался в виде пробежки в полной амуниции от сортира до кухни бессовестными кругами до потери дыхалки… отнял кобуру и заставил нештатно прочищать оружие, давая запрещенную команду „К бою – готовсь!“ А еще озверело велел ползать под стул, не задевая деревянных ног локтями… Предлагаю случайно не указанного в списках прибывших жильца или же случайно расстрелять в сонном виде несчастного случая, или же привлечь к дисциплинарке по мытью лесен и подвала со складом мануфактуры частных лиц, вверенным мне в допохранение. А ежели нет, то пущай больше ко мне вне закона не цепляется и держится ровней, а то я за себя никогда не отвечаю…» Рапорту дали движение, в ходе которого он и затерялся.

И полностью уж негаданно появился военный для Степана, который однажды ранним утром явился с розово-голубых и пестрых занятий с любимой рабочей станцией в специальном садике и обнаружил, что дверь его квартиры изнутри украшает вовсе не ювелирная цепочка. Степан сверил номер квартиры, начерканный углем сверху серой краски, с памятью и позвонил два раза, то есть себе. Осторожный голос за дверью спросил:

– Кого надо?

– Никого, – с испугу ответил Степа. – Себя, то-есть.

– Ну и иди, – предложил голос. – Может, еще к утреннему построению успеешь. Или на дальний поезд.

Это была наглость, потому как поезда уже два года ходили спецрейсами с предварительной записью за сезон, часто под эскортом конных разъездных патрулей.

– Эй, эй, за дверью. А ну-ка прекратите бузотерство и отомкните цепь, – крикнул возмущенный Степан. – Моя фамилия Лебедев, а у Вас есть фамилия? Моя комната вперед первая слева уже десять, считайте, лет, а в другую вторую справа я скоро приведу уполномоченного Бейкудыева, и тогда он поручит своим протеже проверить Вашу личность.

– Я пошутил с цепью, – мирно сообщил голос. – У меня то звание есть – Дипешенка. Не слыхал? Субординацию то соблюдай, парень, – уточнил голос, но цепочку не сбросил.

Степа взбеленился и заорал, сам не понимая, ерунду:

– Немедленно очистить принадлежащее помещение. Немедленно отпереть площадь. Я этого паскудства здесь не оставлю. Вот объявят нового мэра, так я ему специально Вашу фамилию с нарочным сообщу.

И тут, возможно, упоминание Степиного нарочного возымело удивительное действие – цепочка звякнула и дверь открылась. За дверью и оказался содержатель голоса и новый жилец беспокойной комнаты – в зеленых брюках с лампасами, одну из брючин которых, уже одетую в сапог, Дипешенко старательно высовывал в проем. Недоразумение вскоре прояснилось, и жильцы сделались добрыми соседями.

У Степана после первой беседы у закрытой двери сложилось о соседе мнение, как о трусоватом и осторожном, но вскоре выяснилось, что это было временное поведение, вызванное временными пертрубациями в жизни жидьца. На самом деле тот был храбр до самозабвения. Свою последнюю звезду на погоны генерал ухватил в самый разгар Южной Кампании, как известно неизвестно чем завершившейся, проявив чудеса самообладания и смекалку. В страшной суете стремительно текшего боя у всей вверенной Дипешенко крупной техники вышло топливо. То ли в матчасти случился недолив, то ли цистерны вовремя склизнули под покровом ночи, управляемые нежной штабной лапой, на запасные пути, где и растворились во тьме, – но техника взялась фыркать и дымить последними литрами. А враг наседал – совсем в ухе слышались уже гортанные разрывы снайперских пуль, в рядах сопровождения задымились страшные мясные ножи, и несчастные новобранцы стали падать в злобную сухую землю, воздев удивленные простым видом смерти глаза к желтому сухому небу.

Но генерал Гаврила не растерялся. Он собрал технику ромашкой в круг, лично под огнем разбросал лепестки мин и, встав на броню во весь немалый рост, заорал так, что разобрали батальоны: «Солдатики, родные! Стойте крепко, стреляйте метко. Не дрейфьте! Я вон – не боюсь, и меня костлявая не сожрет!» Так и продержались до подмоги, случайно пролившейся десантурой с неба.

И предпоследнюю свою звезду схватил Гаврилыч, не разглядывая в подзорную трубу планетариум штабной субординации. На учениях залегшие в сарай бойцы решили подымить цигарками с табак-травою, но сено под ними затлелось и занялось баловать огнем так споро, что доски двери затрещали прежде, чем бойцы повскакивали с сеновала. Дым и пламень уже взялись выдавливать несчастным зрачки и отрывать кусочки легких, вылетавших кровавыми сгустками на сохлый коровий помет. Но и здесь Дипешенко не растерял ума и некоторых спас. Он вышвырнул водилу из бронемашины и на полном ходу, выкрикивая дикие татарско-польские слова, снес пол сарая и подпер машиной рухнувшие стропила крыши. Кто-то выбрался, кто-то очухался, да еще цеплял троссом горящую другой машиной. Гаврила любил свои звезды, а начальству их было не жалко, так как одно дело звезды – что на погонах, что на небесах, а другое дело должность, кто при этих звездах состоит.

Ужасная история, приключившаяся с генералом накануне вселения в новые покои, уже скоро была Степаном почти выучена наизусть, тем более, что зубрежка сопровождалась достойной порцией многоградусных катализаторов. Все началось с того, чем и кончилось – все стали бегать и суетиться, такого никогда не бывало. В коридорах управы сталкивались ручейки служащих, сужались, завихрялись. По двое – по трое штабные тихо морочили друг друга, проверяли и прикидывали – у кого сух кисет, а у кого уж подмок. Гаврила подходил добрым дядькой, стучал по погонам испуганно смотрящих ровней по должности и гаркал:

– Ну что, братцы, завтра в поле. Завтра, глядишь, отстреляемся. Предъявим выучку по полной.

Штабные мекали и отшучивались, а Гаврила все стучал по плечам и лез:

– Завтра бы жратвы в часть подбросить, а то сухпаек будто мыши сгрызли. Опосля бы всем взяться, да съездить пожрать солдатского харчу для острастки полковых, да поспать бы пикничек в солдатской казарме инкогнито. Дисциплинку проверить…

Штабные зыркали глазищами и советовали:

– Давай, Гаврюша, срочно рапортуй. По званию то ты кто, глянь. А нам то чего ты лясы точишь? Мы что ль против? У нас вон тридцать три стратегии утвердить надо, да двадцать два обзора состояния войск предполагаемого мозамбикского противника. А тут еще эти сокращения среднего начальствующего состава, кто с ошибками пишет «субординация» и «рекогносцировка» – и умильно разглядывали Гаврилу.