Анна Кирьянова - Опыты жизни. Психологические эссе Страница 12

Люди и звери

В давние времена художники очень любили рисовать картины-аллегории, на которых определенные животные символизировали те или иные человеческие пороки. Осел – глупость. Свинья – нечистоплотность. Жаба – зависть. Это, конечно, большое упрощение. Но то, что животные могут быть носителями вполне человеческих качеств – правда. Я это лично наблюдала летом, на даче, в детстве. У деревенского магазина ходил такой мрачный грязноватый баран. Он подходил к выходившим из магазина покупателям и выпрашивал хлеб или прянички. Если давали кусочек – кушал, шевеля губами. А когда добрый человек поворачивался спиной, баран разбегался и с разбегу очень больно бил рогами пониже спины. Благодетель падал. Баран стоял и смотрел, дожевывая. Воплощенная неблагодарность. Коза объедала посаженную дедушкой черемуху. Дедушка прогнал ее веточкой. Вечером мстительная коза вернулась с козлом и двумя козлятами, которым принялась показывать, как правильно объедать кору с дедушкиной черемухи. Как копытами упираться в ствол и подцеплять зубами нежную кору. А у одной изящной кошечки родился котенок. Она его любила, кормила, играла с ним. Котенок вырос в такого крупного лобастого кота, с головой размером с телевизор «Фотон». И в этой голове, видимо, был какой-то дефект, потому что он по-прежнему продолжал пить кошечкино молоко. В смысле, сосать грудь. Измученная кошечка бегала от своего здоровенного отпрыска. Но он был сильным, зорким. Истинный охотник. Только он выслеживал не мышей и птиц. Он выслеживал свою маму. Двумя быстрыми хищными прыжками догонял ее. Валил наземь и пил из нее. Будем надеяться, молоко… И поэтому я животных не то чтобы страстно люблю. А просто понимаю, что, в сущности, это те же люди. С теми же достоинствами и недостатками…

О нормальности

Это очень растяжимое понятие. Но я психически нормальна. У меня и справка есть, где это написано. Вернее, я надеюсь, что там это написано – потому что разобрать можно только большие восклицательные знаки. Их много. После каждого слова. Эту справку мне выдал один доктор. Когда я лицензию на оружие получала, очень давно. Доктор был похож на Ленина. И жестикулировал так же. И очень энергично качался на стуле. Даже упал один раз. Но встал самостоятельно. Он задал мне проверочный вопрос: «Надо ли клонировать людей? Добиваясь полного бессмертия?». Это он меня на предмет метафизической интоксикации проверял. Я-то знаю. Я ответила отрицательно. Доктор рассердился и упрекнул меня в бездушии и черствости. Клонирование необходимо. Человек умер, а другой – про запас! Как будто ничего и не случилось. Жизнь продолжается! Потом спросил, пью ли я. Я сказала, что очень редко. Раз в полгода. Он уточнил: «то есть, запоями». Но успокоил меня. Запои – это пустяки. Самый страшный вид алкоголизма – когда вообще не пьют. Потому что боятся спиртного. Трусы. Чувствуют, что не способны справиться с алкоголем. Начнут пить – и остановиться уже не смогут. Это алкоголизм. Потом спросил, слышу ли я голоса. Я ответила отрицательно. «А у Орлеанской Девы были голоса, – многозначительно сказал доктор. – И ничего. Наголову разбила англичан в битве при Пусси». Я ответила, что сожалею об отсутствии голосов. Но надеюсь на их появление. Ответ успокоил доктора. Он спросил, бывает ли у меня плохое настроение. Которое сменяется хорошим. Намекая на циклотимию. Я ответила, что настроение всегда одно – ровное. Никаких перепадов. Бодрость и спокойствие. Видно было, что он очень не хочет давать мне справку. И коньяка еще полбутылки осталось. Который я, к стыду своему, ему подарила. Он его пил из стаканчика для карандашей. Очень полезно для сосудов. Ему было одиноко. Осень, вечер, дикий ветер и дождь. Пациенты. А тут – интеллигентный нормальный человек. Приятная беседа. Коньяк. И он еще много задал мне вопросов. Чем карандаш похож на ботинок? Как грифель в карандаш вставляют? А потом написал справку. Пригласил еще приходить. И грустно сказал, что меня он бы клонировал. Про запас. А то он всегда один. Жена умерла, а коту уже восемнадцать лет и у него ножка отнимается… И, хотя справку пришлось потом брать у врача с более разборчивым почерком, все равно хорошо поговорили. Хотя и грустно. А справка – на память осталась…

Письмо о любви

Мир огромен. И людей в мире живет огромное количество. И кто-то из этих людей очень любит вас. Верно, преданно, глубоко, всем сердцем и на всю жизнь. Вы просто об этом не знаете. Может, догадываетесь, но о силе и глубине любви – точно не знаете. Я вчера получила письмо, и все хожу и думаю. И прикладываю руку к сердцу, и вздыхаю, и вспоминаю. Простое такое и короткое письмо:

«Здравствуй, Аня! Ты меня помнишь, наверное. Это Саша. Мы с тобой дружили в художественной школе. И всегда возвращались домой вместе. И этюдники били нас по ногам. И я всегда тебя провожала и слушала, потому что ты говорила о таких вещах, о которых больше никто не говорил. И я сохранила все письма, которые на каникулах мы писали друг другу. Все твои письма. Я живу теперь в Австралии. Уже давно. И я часто вижу тебя во сне. Я очень тебя любила и люблю. И всегда мечтала, что когда нибудь ты приедешь ко мне. Когда мы станем старухами в длинных юбках. И мы будем вместе бродить по берегу океана. Хотя с тобой бродить не получится – ты всегда очень быстро ходила. И говорила громко. Замечательные вещи, которые меня поддерживают по сей день. Я мечтала, что мы будем гулять и разговаривать. И пить ром в прибрежном кафе. И смотреть на волны и на звезды. Потому что в старости все пройдет, отойдет, и можно будет стать такими же, как в детстве. Но, видимо, судьба распорядилась иначе. И мне не суждено стать старухой в длинной юбке. И гулять с тобой по берегу океана. И поэтому я пишу тебе это важное письмо, просто, чтобы ты знала – я всегда тебя любила и люблю. Всей душой. И в другом мире, куда я, безусловно, попаду, я тебя буду ждать на берегу океана – а там, безусловно, тоже есть океан. И мы опять будем вместе». И подпись: Твоя верная Саша.

Я помню. Я все помню. И тоже всегда видела тебя во сне. И корю себя только за то, что не понимала до конца – не любви, нет. Глубины любви. И ее вечности. Но тоже верю, что мы еще будем вместе. Как давным-давно. А пока я постараюсь справиться с жизнью. Потому что мы живем благодаря тем, кто очень далеко и очень тайно нас любит. Верно и преданно. Даже если мы не знаем об этом.

О лечении алкоголизма

Сейчас много методов существует. А в американском учебнике наркологии описан вообще замечательный способ. Следует алкоголика усадить за имитацию барной стойки. На высокий стульчик. Налить ему мартини – общеизвестно, что алкоголики предпочитают мартини. Любимый напиток. Предложить выпить. И сильно ударить током через присоединенные электроды. И каждый бокал сопровождать таким ударом. И алкоголик отвыкнет от мартини. Выработается условный рефлекс. Или перейдет на другие напитки. В домашних условиях, без стульчика и доктора. Или привыкнет сопровождать возлияния электрошоком. Добавлять перчику… Сомнительный способ, по-моему. А я расскажу о семейном опыте. Когда не было ни кодирования, ни блокирования, ни мартини. А был год этак пятидесятый. Дедушка прошел финскую, Отечественную и еще в Корее повоевал. Стал полковником ПВО и посещал заседания Генштаба. И, скажу откровенно, иногда эти заседания сопровождались выпивкой. Что, безусловно, не нравилось бабушке, которая часть войны прослужила в СМЕРШе. Она ругала дедушку. Угрожала. Не бессвязными истерическими угрозами, а трофейным пистолетом и парашютно-десантным ножом. Она им капусту рубила для пирогов. Писать жалобу в партком она не собиралась. На собственного мужа не пишут жалобы. А самостоятельно помогают ему встать на верный путь. На то и жена. И однажды дедушка совсем сильно выпил. И его притащил денщик. И молодой дедушка уснул и захрапел, даже не сняв сапог. И тогда бабушка приняла решительные меры. Обмакнула пальцы дедушки в чернильницу. А потом теми же чернилами вывела на свежепобеленной стене ужасные слова. «Сталин – сволочь! Долой Сталина!». Крупными кривыми буквами. И утром дедушка проснулся под звуки привычного гимна и речи правителя. И посмотрел на свои пальцы. И прочел ужасную надпись. И увидел жену и сына, глядящих на него с укором и страхом. И больше никогда не пил. Вообще. Даже пиво. А мой папа стал известным наркологом. Видимо, метод произвел на него громадное впечатление. Дедушка прожил с бабушкой в любви и согласии семьдесят лет. Он, кстати, и курить тогда же бросил. Бабушка не любила курение.

О национализме

Я национализм не терплю. И с детства борюсь с ним. Помню один поучительный случай. Мы играли во дворе с Галей Шапиро. Одуванчики собирали, пупсикам суп варили. И к нам привязалась такая злая девчонка, Таня Хлоптунова. Стала дразниться. Обзываться. Лезть. И Галю обзывать «жидовской мордой». Видимо, дома научили. Я за друзей всегда вступаюсь. «Зачем, – спрашиваю, – ты Галю обзываешь?». А злая девчонка говорит: «А потому что она никакая не Галя, а еврей!». Я начитанная была девочка в свои семь лет. И отвечаю: «Карл Маркс тоже был еврей!». Хлоптунова так посмотрела со злой иронией и говорит: «Так, может, и Зоя Космодемьянская была еврей?». Мне деваться некуда. Я отвечаю: «Да». А она ехидно этак: «Так, может, и Леня Голиков был еврей? И Марат Казей? И Павлик Морозов?». Я киваю, мол, общеизвестный факт. А она страшным голосом спрашивает: «И Ленин?». Надо всегда идти до конца. Я громко сказала, что – да. Ленин тоже еврей. И я тоже еврейка. И мои родители, разумеется. Хлоптунова оглянулась радостно и кричит: «Ну все, теперь тебя из октябрят исключат!». И бросилась к идущему по двору завучу нашей школы. Жаловаться. И уже на ходу вопит, жалуется. Доносит: «Иосиф Рафаилович! Иосиф Рафаилович! А Аня обзывала Карла Маркса, Павлика Морозова и своих маму и папу евреями!». Из октябрят меня не исключили. Похвалили за начитанность. И за поддержку друзей. Евреев. Так что к какой только меня национальности меня потом не относили – я не спорила. Чтобы в случае конфликта встать на сторону тех, кого обзывают.