Мария Метлицкая - Фиалки на десерт (сборник) Страница 12

– Что стоишь? В первый раз?

Таня разделась и прошла в комнату. Стол был накрыт как всегда: белая накрахмаленная скатерть, хрустальные стопочки под наливку, плошки с салатами и блюдо с пирожками – малюсенькими, румяными красавцами – бабушкин бренд и гордость.

– Руки вымой, – коротко бросила именинница.

Таня послушно кивнула и пошла в ванную.

Вернувшись, она увидела, что в двух рюмках – своей и бабушкиной – наливка.

– Мне… можно? – спросила Таня.

Бабушка внимательно посмотрела на нее.

– Не повредит, Таня! Тут спирта-то – смешно говорить! Вишня одна! Да и всего – граммов двадцать!

Одним махом Таня глотнула наливку и вдруг расплакалась:

– Ты уж прости меня, ба! Ну, что так получилось!

– Салатик будешь? – проговорила вместо ответа бабушка. – Вот этот, с рыбкой, твой любимый?

Таня кивнула.

– Ну, уж как вышло! – спокойно продолжила бабушка. – Ты же теперь сама своей судьбе хозяйка! Да и ребеночек… Как ни крути, все же счастье! Вот у Жени, отца твоего… – Она вздохнула. – Нет там ребенка – и что хорошего? Не может Лиля эта родить. Наверное, бурная молодость.

Таня молчала. Во-первых, теперь она окончательно поняла, что новую жену папы бабушка так и не приняла. Во-вторых – развод не одобрила.

А в-третьих… В-третьих, это были первые слова поддержки – Миша не в счет. Бабушка ее поддержала! По крайней мере, открыто не осудила.

– Как у тебя с мамой? – поинтересовалась бабушка Оля.

Таня хмыкнула:

– Да так… никак, в общем!

Хотела еще что-то добавить, но бабушка ее перебила:

– Не осуждай! Ей сейчас труднее всего. Только смогла от развода опомниться – а тут ты, нате вам, новость! Муж молодой, с деньгами не очень. И все на ней, Зое! Было и есть! А главное – будет.

Таня спорить с бабушкой не решилась.

В ту ночь она осталась на Соколе – на улице лил сильный дождь, рвал окна ветер, мама уговорила ее не ехать домой.

В детстве Таня любила ночевать у бабушки – в маленькой квартирке было тесновато, но уютно и очень родно.

Спали они с бабушкой на одной кровати – Таня у стенки, бабушка с краю. На стене висел коврик с оленями – оленья семья торопилась на водопой. Таня обожала разглядывать дружную семейку и придумывала имена оленьей родне. А больше всех любила самого маленького олешку – Кешу, так она его назвала. Пока бабушка мыла посуду, она шепотом с ним разговаривала, рассказывала ему сказки и гладила по узкой спинке.

Позже, став подростком, Таня ночевать не оставалась: не хотела смущать бабушку – куда теперь им вместе в кровать? Взрослая девица, дылда такая.

Теперь, смущаясь, Таня вжалась в стену, чтобы высвободить бабушке место. Отвернулась и посмотрела на коврик. Там, в оленьем лесу, на берегу шустрой речки, все было так же – стройным рядком, во главе с оленем-отцом, семья шла на водопой. Только самый маленький и резвый олешек обогнал отца и мать, торопясь прийти первым.

«Везет тебе, – подумала Таня. – Ты все такой же маленький и беззаботный! А я – я уже выросла! И забот у меня… Ты даже не представляешь, каких и сколько! Так что прощай». Таня вздохнула, закрыла глаза и заплакала.

Проснулась она среди ночи и испугалась – бабушки рядом не было. Она вскочила с постели и увидела, что бабушка спит в кресле – маленькая, худенькая, словно ребенок, склонив голову набок и чуть приоткрыв рот.

Таня вскочила, подбежала к ней и затрясла ее за плечо.

Та испуганно открыла глаза.

– Что ты, девочка? Что-то случилось?

А Таня, осев на пол, горько расплакалась.

– Как же я вас… всех! Что я наделала, бабушка?

Бабушка гладила ее по голове и повторяла:

– Что поделать, Танюш! Значит, такая судьба! Может, все еще сложится… Да ты не реви – столько еще впереди – слез не хватит. На счастье и горести… Пригодятся! А ребеночек – это всегда радость, Таня! Пусть даже так, в таких обстоятельствах.

Жизнь продолжалась. Таня ходила в институт, сдавала сессии, и к лету у нее уже образовался вполне приличный животик. Однокурсники поглядывали на нее с интересом, но вопросов не задавали. Лишь однажды бесцеремонный староста группы, уставившись на Танин живот, громко, по-бабьи охнула:

– Светлова! А ты не беременная, часом? – И тут же добавила, всплеснув руками: – Ну, ты даешь! И все молчком, молчком! Особнячком!

Все моментально оторвались от своих дел и уставились на Таню. Точнее – на ее живот. В аудитории повисла тишина.

Пашу она изредка встречала то в столовой, то в коридорах. Казалось, он ее и вовсе не замечал, а если и замечал, то делал вид, что они не знакомы.

Однажды Таня увидела, как он приобнял за плечи девицу с соседнего потока и что-то жарко нашептывал ей на ухо. Таня смутилась, словно увидела непристойность, и отвела взгляд. И еще удивилась – это ее совсем не задело.

После летней сессии снова собрался семейный совет, точнее, собрался условно – мама с Мишей шептались на кухне, потом раздраженная мама бежала к телефону и хватала трубку, чтобы позвать папу. Когда к телефону подходила Лиля, мама нервным, но твердым голосом требовала к телефону «Евгения Сергеевича».

А однажды Таня услышала:

– Что, опять? Как ты вообще все это терпишь? Лечить ее надо, господи! Хочешь, я позвоню Лоре Петровне? У нее же все специалисты в записной книжке! Даже такие «узкие»!

Таня ничего не поняла и удивилась – о ком это мама?

Звонила Зоя Андреевна и бывшей свекрови – все по тому же поводу: куда отправить Таню на каникулы.

Лето обещало быть жарким и душным, мама настаивала на «срочной эвакуации».

Папа ничего толком не предлагал, кроме генеральской дачи. Но это было тут же решительно отвергнуто мамой:

– Видеть все это? Ну ты совсем обалдел! Нет, ты решительно потерял разум! – пафосно объявляла она и шмякала громко трубку.

И тут же шла к Мише – жаловаться и возмущаться.

Миша, как всегда, с неохотой отрывался от дел и послушно кивал.

Наконец все разрешилось – было решено отправить Таню в Эстонию, к родне бабушки Оли. Там, на хуторе Виси, ей предстояло провести два последних месяца перед родами.

Ехать не хотелось – чужие люди, малознакомые. Но мама настояла, терпеливо перечисляя достоинства отдыха и убеждая Таню в его абсолютной необходимости.

– Свежий воздух – раз. Парное молоко – два. Свои продукты – от творога и сметаны до мяса и яиц. Ну, и третье – тишина и покой! Подумай о ребенке! – кричала мама. – Хотя такая эгоистка, как ты, только о себе и умеет думать! – Дыхание у нее перехватывало, и она снова припоминала обиды на дочь и на жизнь.

Двадцатого июня Таня уезжала. На вокзал ее отвозил папа. Ехали молча, никаких разговоров.

Папа был бледен, явно расстроен и раздражен.

У вагона, прощаясь, Таня коснулась его руки:

– Прости меня, пап!

Он сморщился и досадливо махнул рукой:

– Да при чем тут ты, дочь! – Неловко чмокнул ее в щеку и помог войти в вагон. – Иди, Таня! Иди!

Поезд медленно пополз вдоль платформы, и она увидела, как отец медленно, стариковской походкой, шаркая, бредет по перрону, опустив голову.

В Нарве ее встречали тетя Лиза, младшая сестра бабушки, и ее сын Арво. Лиза была немолодой и какой-то замученной – сморщенное, стертое лицо, корявые руки. Длинная темная юбка и растянутая кофта на пуговицах. На ногах – простые, в рубчик, чулки и грубые мужские ботинки.

Арво оказался бледным немолодым мужчиной в кирзовых сапогах, потертом выцветшем пиджаке и помятой кепчонке. На лице его застыли странные, прозрачные, светлые и безразличные, словно пустые глаза.

Казалось, что они, Лиза и Арво, не мать с сыном, а ровесники, брат и сестра.

До хутора ехали на стареньком, дребезжащем «Запорожце». Молчали. Тетка Лиза косилась на Танин живот, но вопросов не задавала.

Только за обедом подняла на Таню светлые и равнодушные глаза и наконец спросила:

– Как там Ольга?

Хутор оказался красивым – небольшой кирпичный дом с черепичной крышей стоял на светлой, идеально круглой поляне в окружении густого, темного елового леса.

За домом находился старый, но крепкий хлев с приличным хозяйством – тремя коровами, козами и целым выводком гусей и уток – птицу растили на продажу, а коров держали молочных. Сами делали творог, сметану и масло. По субботам ездили в город на рынок – продавать.

Мать и ее странный сын трудились от зари и до позднего вечера, давая себе лишь несколько часов передышки – на еду и короткий, получасовой, дневной сон. Работали и жили они молча, перебрасываясь словами лишь коротко и по делу.

Таню это вполне устраивало – вести разговоры ей не хотелось. Вставала она поздно, часам к одиннадцати, завтракала еще теплым, с пенкой, молоком и только что отжатым чуть сладковатым творогом и шла гулять. Шла медленно вдоль опушки леса – ребенок быстрее идти не давал. Присаживалась на пеньки – отдыхать. И так же медленно возвращалась домой.

Обедали вместе – простой суп с картошкой и крупой, отварная курица, или снова картошка, или каша.