Мария Метлицкая - Я буду любить тебя вечно (сборник) Страница 12

– Лешка, остановись! Ничего не поможет! Я просто устала. Устала жить, понимаешь? Не-ин-те-рес-но! Все уже было, родной!

И напоследок сделала ему царский подарок – уговорила, заставила расписаться, чтобы после ее смерти ему досталась ее шикарная квартира. Он долго отказывался, она плакала и умоляла. Он уступил.

Иногда его утомляла суетливая и беспокойная жизнь. Он оставался тем же одиночкой, тем же мальчишкой из маленького поселка, обожавшим свое одиночество, мечтавшим всю жизнь об одном – чтобы его не трогали, оставили в покое. Чтобы можно было спокойно рисовать.

С удовольствием, блаженством и счастьем он всегда радовался свободному вечеру, когда не нужно было спешить на премьеры, показы, встречи и ужины.

Переодевшись в халат, наливал себе бокал вина или коньяка и усаживался в кресло. Свет не зажигал, квартиру освещали уличные фонари и блики от фар проезжавших мимо машин, тихо играла музыка, и он, покачивая ногой в такт музыке, закрыв глаза, вспоминал свою жизнь.

Как все странно сложилось! А если бы не та встреча с Даной? Где бы он был сейчас, Лешка Божко? Вот ведь судьба…

В близких кругах у него было прозвище – Сибарит. Он и сам удивлялся, откуда у него, простого деревенского мальчишки, робкого, скромного и неприхотливого, появились и прочно укрепились барские привычки, словно был он из старинного, богатого и знатного рода. Он любил красивые вещи – до дрожи любил. Был постоянным клиентом антикварных салонов. Признавал только отменный коньяк, хороший сыр и ветчину. Ко всему плебейскому относился с легким презрением. Спасибо Дане, его первой наставнице? Да, конечно ей! И низкий ей поклон за то, что объяснила и приучила!

Женщин вокруг него крутилось достаточно – все понятно, профессия. Модели, портнихи, клиентки. И почти все, за редким исключением, были бы не прочь завести с ним короткий или долгий роман. Иногда он, как сам посмеивался, «поддавался» и уступал. Но душу его никто не затронул. Не было там любви, это было понятно.

Семьи он не хотел – лишние хлопоты. Про детей и не думал. Зачем ему дети? За бытом следила домработница. Вот с ней ему повезло. Была у него только одна просьба: к его возвращению ее не должно было быть, он любил приходить в пустую квартиру.

Спустя почти десять лет Алексей поехал на родину, к матери. Нет, он никогда не забывал о ней – посылал денежные переводы, продукты и вещи. А вот приехать времени не было. И вот собрался.

Мать выглядела уже глубокой старухой, хотя лет ей было не так уж много. Увидев сына, все никак не могла успокоиться – счастье-то какое! Лешка наш стал человеком известным и важным – доказательства тому фотографии в газете и в журнале мод. Мать не выпускала их из рук. А разбогател как! Вот чудеса… Ее странный Лешка!

А какие подарки привез – с ума ведь сойти! И надеть-то страшно – позавидуют же! Да и как в этом всем здесь, по деревне, ходить? И нарядные платья, кофты, туфли мать потихоньку убрала в сундук.

А он сорил деньгами, пытаясь восполнить, возместить свое отсутствие: нанял работяг, чтобы те построили баню, сменили худую крышу, поставили новый забор. Привез из областного городка новый цветной телевизор – вот уж чудеса, с ума сойти! Новый ковер во всю стену – мать плакала от счастья.

Как-то, почти перед самым отъездом, встретил Надюшку Попову, свою одноклассницу. Кажется, он был в нее влюблен классе в седьмом. Правда, узнал не сразу – это она, Надя, окликнула его:

– Лешка, ты?

Он замер, вглядываясь в ее лицо. Не узнавал.

Перед ним стояла замученная трудной жизнью, почти высохшая, морщинистая баба, с красным деревенским обветренным лицом. На узких плечах болтался потрепанный ватник, на ногах – безразмерные резиновые сапоги. На голове был туго повязан платок, скрывая прекрасные золотистые Надины волосы. Хотя, наверное, и волос уже нет – тех самых, тонких, пушистых, с рыжим отливом.

Надя смотрела на него с усмешкой:

– Что, не узнал? Понимаю. Жизнь такая, Леш! Такая тяжелая и дикая жизнь…

Он, сглатывая слюну, кивнул:

– Понимаю.

– Да что ты там понимаешь! – засмеялась она. И тут же посерьезнела, нахмурила брови. – Да и слава богу, что не понимаешь, Лешка! Слава богу, что уехал тогда – ты ж себя спас! Здесь же… – Она помолчала. – Пьют же все здесь, Лешка! А уж мой… Что говорить! Спился совсем. – Она с отчаянием махнула рукой и, не попрощавшись, пошла прочь.

Он смотрел ей вслед и видел, как тяжело, словно старая ломовая кляча, она передвигает ноги в огромных мужских сапогах.

Потом встретил Димку Сокола – и тоже чуть не заплакал. В школе Димка подавал большие надежды, особенно давалась ему математика. Вместе мечтали о столице. Только с ним, с Лешкой, было все непонятно: подумаешь, рисовальщик, маляр, как пренебрежительно называла его мать. А вот с Соколом все было ясно – по словам учителей, способности его граничили с явным талантом.

На Сокола было больно смотреть – распухшее, с фиолетовым отливом лицо, заплывшие глаза и беззубый рот.

– Сокол, как же так? – растерялся Алексей. – Почему?

Тот окинул его оценивающим взглядом:

– Да вот так, Божко. Не получилось. Мать не смог бросить. И бабку. Пропали б они без меня. С голоду б сдохли. Ты ж знаешь, бабка слепая, у матери сухая рука. Не прокормились бы. Вот я и остался. Ты вот смог, Лешка! – Он недобро усмехнулся. – А я нет. Сил не хватило.

– А зачем пьешь? – спросил Алексей. – Без этого что, никак?

– Осуждаешь… – Сокол презрительно усмехнулся. – А что здесь еще остается? Жизнь здесь такая. Нельзя не пить. Вот у тебя все вышло – радуйся. А советов твоих мне не надо. У всех своя жизнь. Значит, такая судьба. – И Сокол, круто развернувшись и не попрощавшись, пошел прочь.

«Ты вот смог. А я нет», – крутилось у Алексея в голове. А что, Сокол прав! Он смог. Смог переломить судьбу. И слава богу, назавтра он уезжал.

Милочка раздумывала. Идти на работу ей не хотелось. Но и болтаться без дела было тоскливо. С кем посоветоваться? Так, чтобы можно было довериться? Про своих знакомых все знала – завистливы и злоязыки. Поднимут на смех: «Работа, Мил? Ты что, ошалела?» В кругу золотой молодежи работать было не принято. Учиться в модном вузе – это пожалуйста! МГИМО или Институт иностранных языков – это было модным, престижным.

Но учиться Милочка не собиралась. Позвонила Анзорчику – мужчина всегда беспристрастнее, чем женщина. Встретились в кафе на Горького. Тот внимательно выслушал и кивнул:

– Конечно, иди! Во-первых, чем тебе заниматься? А во-вторых, деньги-то нужны! Или я не прав?

Милочка со вздохом кивнула.

– Будешь там на виду – поездки всякие, подарки. Ну и покровители – ясное дело! Знаю, девчонки из Дома моделей все в большом порядке – даже лучше, чем балеринки из Большого! Глядишь, найдешь себе важного дядю для красивой жизни. Сама подумай, что тебе вокруг этих балбесов крутиться, а, Мил? Молодое и наглое дурачье. Ищут себе развлечений оттого, что нехрена делать – от скуки ведь дохнут! Как, впрочем, и я. Да и жениться никто из них не собирается – на это ты не рассчитывай! А если и женятся – то на своих. Папа с мамой все приготовят, невест и женихов подберут. Тебя не примут – ты для них, Милка, дворняжка. Ну или еще хуже. Вон как с Серегой вышло. И ведь никто не помог – ни дед, ни папаша. Все мы тут ходим по острию, Мил, ты это знаешь! Но мы – мужики, нам это в кайф. А ты женщина. Тебе надо замуж – семья, то, се… Ну вот и беги отсюда, мой тебе, Милка, совет. Там хоть есть перспектива и даже надежда! Вдруг что выпадет, а?

Выпили по чашке жидкого кофе – Анзорчик плевался:

– Тьфу, да когда ж вы хоть кофе научитесь варить! Вот ведь уроды!

Догнались коньяком, на том и разошлись.

Алексею Божко – как было написано на картонной карточке – Милочка позвонила через неделю. Кажется, он ей обрадовался, и уже на следующий день она оформилась в Дом моделей. Божко ей нравился – спокойный, уравновешенный и, кажется, доброжелательный. К тому же он к ней не приставал. А вот в коллективе ее приняли настороженно. Не плохо, нет – именно настороженно. На перекуры не приглашали, «по кофейку» и на перекусы – тоже. Девчонки любили вкусненькое – бегали в Столешники за тортиком или пирожными. Ей предлагали, но вяло и с большим одолжением. Она, конечно, отказывалась. Они переглядывались и усмехались: надо же, гордая какая у нас Иванова!

На шутки и усмешки не реагировала – подумаешь, цацы! Она-то чем хуже? И гордо уходила одна.

Божко наблюдал за ней, внимательно наблюдал. Исправлял ошибки, никогда не ругал, поддерживал и подбадривал.

Мила, чувствуя его поддержку, немного воспрянула и ожила. Хотя довольно часто подумывала: а не послать ли все это к чертям, не уйти ли из этого серпентария?

Однажды столкнулись с Божко при выходе из подъезда. Он мягко улыбнулся ей и предложил подвезти. По пути неожиданно предложил:

– А может, поужинаем? Ты, Иванова, не голодна?

Милочка равнодушно пожала плечами. Есть не хотела, перекусила сыром и бубликом, а вот возвращаться в чужую пустую квартиру неприятно. Кивнула – согласна. Приехали в знаменитый «Арагви». Войдя внутрь, она чуть не расплакалась – здесь они часто бывали с Серегой… Сдержалась. Сели за столик и начали пировать. Она поняла, что Божко человек щедрый и при этом без ненужного пафоса и фанаберии.