Евгения Перова - Друг детства Страница 12

И ноги были длинные, и талия на месте. Высокая грудь, сильные бедра, тонкие запястья и щиколотки, нежная, чуть тронутая загаром кожа, сияющие глаза и слегка вьющиеся волосы: Ляля не узнавала себя, словно этот разговор в парке изменил ее, превратив из лягушки – в царевну, из маленькой нескладной Ляльки – в царственную Ольгу, и тень красавицы-матери проявилась у нее за плечом. Оля усмехнулась, чуть приподняв бровь, и сама поразилась своему сходству с матерью.

– Ну, Са-ашенька! – пропела она, глядя в зеркало, а на следующее утро произвела ревизию бабушкиного шкафа в поисках подходящего платья: в материнские наряды она – при всем сходстве с Тити€ной – все-таки бы не влезла…

И вот теперь она с нежностью смотрела на Андрея Евгеньевича – он приехал, приехал!

– Я так рада вас видеть! Просто ужасно!

– Я тоже. Ты так расцвела…

– Это все вы! Вы меня… расколдовали.

– Как у тебя дела с Сашей?

– А! Никак. Вон, видели – взял и ушел.

– Да он тебя просто ревнует, это очень заметно.

– Не знаю. Никак у нас с ним ничего не получается. Может, я слишком гордая?

– Не думаю.

– Андрей Евгеньевич, а ведь мне уже восемнадцать, вы понимаете?

– Оля, перестань. Мы с тобой не раз это обсуждали.

– Обсуждали… Леночка и вообще. Все равно не понимаю!

Андрей разглядывал ее с мукой: да, расцвела. Теперь Ольга уже все про себя понимала и кокетничала с ним вполне сознательно, но он только качал головой. Ничего хорошего не могло получиться из того, к чему толкало его наивное Олино кокетство, ничего. На прощанье она поцеловала его в щеку, и Хомский на секунду прижал ее к себе сильной рукой.

– Поцелуйте меня, Андрей Евгеньевич! Пожалуйста! Один раз…

Искушение было слишком сильным. Да в самом-то деле! Ей действительно уже восемнадцать!

– Если ты поклянешься, что мы не будем больше это обсуждать и ты не станешь искать со мной встречи.

– Хорошо. Хотя цена слишком высокая…

И он поцеловал эту чертовку – легким нежным поцелуем, едва прикоснувшись губами к ее полуоткрытому рту.

– Это нечестно! Это не считается!

Андрей Евгеньевич еще раз поцеловал – в лоб – возмущенную его коварством Ляльку.

– Прощай! Береги себя…

И, пока ехал обратно, все сокрушался о своей опоздавшей любви: вот скинуть бы хоть десяток лет! Да, было времечко – целовали в темечко, а теперь – в уста – и то ради Христа… Он знал множество всяких поговорок.

Когда Лялька позвала Сорокина на традиционное бахрушинское Рождество, он взял и пришел с девушкой-однокурсницей, красивой татарочкой Диной. У Ляльки был полон дом народу – старые школьные друзья, новые институтские, и она не обратила особого внимания на его красотку, ей было некогда: Сережка Пименов выяснял отношения с кем-то из будущих педагогов, и они валяли друг друга в снегу посреди сада.

В октябре Сашка сам пригласил Ляльку в гости: теперь восемнадцать исполнялось ему. Маленьким он никак не мог понять: почему это Лялька старше, если его день рождения раньше? И где же он-то был все это время? Лялька была, а его – не было?!

Вообще-то Сашка не хотел никаких родственников, но мать сказала:

– Это последний твой день рождения с родней, потом сам будешь устраивать, по-своему. А пока это мой праздник!

– И что, отец тоже придет?!

Отец пришел и подарил ему безумно навороченные часы, страшно дорогие, и Сашка все поглядывал на руку, пока Лялька не заметила и не стала у него спрашивать через каждые пять минут: Саш, а который час? Она опоздала и устроила из своего прихода целый театр: торжественно вошла с огромным букетом, который, правда, вручила Татьяне, а Сашке достался швейцарский нож с множеством всяких штучек, тоже дорогой и навороченный. Потом она потребовала у него копейку выкупа за подарок – нельзя дарить острое! – и поцеловала так, что он даже вспотел. Целый вечер она дразнила его, то кокетничая, то вышучивая, а он пыхтел, потому что чувствовал себя совершенно беззащитным перед ней, такой блистательной и так невероятно похожей на покойную мать. Выйдя покурить на кухню – теперь он курил в открытую, мать ворчала, но терпела – наткнулся на отца. Они впервые оказались вдвоем после его ухода, и оба чувствовали себя неловко.

– Совсем ты стал взрослым! – с грустью произнес отец. – Ненавидишь меня?

Сашка пожал плечами.

– Прости, сынок, что так получилось! Мне очень жаль. Надеюсь, ты не повторишь моих ошибок…

Отец обнял его и ушел, забрав Ляльку с Натальей Петровной – вызвался отвезти их домой. Полночи Сашка не спал – вспоминал Ляльку: на прощанье она так поцеловала его в губы, что он ужасно покраснел и успел заметить, как мать с отцом переглянулись, усмехнувшись. Он прекрасно понял, что это было: Лялька дала понять, что забыла все и готова начать сначала. Позвонить ей завтра? Позвать на свидание? Он представил ее губы и медленный взмах ресниц и чуть не застонал. Сашка хотел ее – еще бы не хотеть, при одном воспоминании у него холодело в груди, но боялся, сам толком не понимая, чего именно боится. Ну, не Ляльки же, в самом деле?! Это был какой-то иррациональный страх, вроде детской боязни темноты, – иррациональный, но сильный.

В конце концов он заснул. Именно в эту ночь ему впервые приснился кошмар, преследовавший его потом всю жизнь – в разных вариациях, но неизменным было одно: бесконечная Центральная улица, засыпанная желтой листвой, и Лялька, уходящая по ней вдаль. Он бежал за ней из последних сил, но приблизиться не удавалось ни на шаг, хотя шла она медленно, помахивая портфелем, и была точно такая, как в девятом классе – нескладная, в старой школьной форме с залатанными локтями. В этот раз она оглянулась и, улыбнувшись, протянула ему руку, он подбежал, но между ними оказалась глубокая черная яма, через которую надо было прыгать. Он заглянул – глубоко! Сорвавшийся из-под его ноги камешек долго падал вниз, и у Сашки закружилась от страха голова – он всегда боялся высоты.

– Ну, давай, что же ты! – позвала его Лялька, а он все топтался, не решаясь прыгнуть, а яма становилась все шире и шире, и уже понятно было – все равно не перепрыгнуть…

Ляльке он так и не позвонил.

В Бауманке девушек было мало, но он, несмотря на высокую конкуренцию, к третьему курсу уже переспал с половиной из них. Ну, с теми, кто уступал, конечно. С некоторыми дело дальше поцелуев не продвигалось, а с одной, маленькой и хрупкой Тамарочкой, не дошло даже до поцелуев, хотя влюблена она была сильней всех и краснела до слез, когда он с ней заговаривал. Отец у нее был какой-то важной шишкой – они с матерью просто тряслись над своим поздним ребенком, и Сашка решил не связываться, но она так млела при виде его, так смотрела ему в рот, что он вдруг задумался: а может, на ней и жениться? Отец, опять же…

А Лялька?

Жениться на Ляльке?!

Это была какая-то просто даже… страшная мысль.

Переспать с ней – о, да! Об этом он мечтал. Иногда ему снилось что-нибудь такое, и он просыпался весь в поту. Он вспоминал ее улыбку, движение брови, завиток на шее, ложбинку в вырезе платья – в глазах темнело. Но жениться на ней… Он и сам не понимал, чем его так страшит эта идея, но, казалось, легче войти в клетку с тиграми! День за днем проводить под рентгеном ее насмешливых глаз? Да это будет не семейная жизнь, а… сплошная контрольная! Он легко мог представить себе Ляльку в виде учительницы – вот она язвительно на него смотрит и отчитывает: Прогульщик! Двоечник! Позор семьи! И Сорокина просто бесило, что все, как один, бывшие одноклассники из «Бахрушинской» школы, встречая его в городе и узнавая про скорую женитьбу, говорили: ну, слава богу, наконец вы женитесь! – имея в виду его и Ляльку.

Был самый конец июня, когда Сашка случайно наткнулся на Ольгу в метро – наткнулся в буквальном смысле слова, только не сразу понял, что это она. Какая-то парочка целовалась у колонны, загораживая проход, – он споткнулся и машинально извинился. Оглянувшись, увидел: высокий парень в бейсболке, надетой задом наперед, обнимает русоволосую девушку в голубых джинсах, а та, привстав на цыпочки, целует его. Нашли место, подумал он брюзгливо, а потом девушка в голубых джинсах обогнала его, и он, как привязанный, так и шел за ней к эскалатору, потом к электричке, и только когда она оглянулась, заходя в вагон, понял – это же Лялька!

Он сел рядом, Ольга улыбнулась ему, и Сашка заморгал, совершенно ослепленный: голубые джинсы крепко обтягивали ее сильные ноги, какая-то совершенно немыслимая рубаха с закатанными рукавами придавала ей чрезвычайно стильный вид, а волосы, уложенные с рассчитанной небрежностью, были разноцветные – с темными и светлыми прядями. На руке звенели тонкие браслеты, и Сашка в который раз поразился, какие у нее изящные и маленькие кисти рук – порода, девятнадцатый век! Он перевел взгляд на лицо – серые насмешливые глаза с длиннющими ресницами уже откровенно смеялись, так же, как и рот, подкрашенный неяркой розовой помадой.