Иван Уханов - Поцелуи на ветру. Повести Страница 12

– К чему ты все это? – нахохлившись, буркнула Светлана.

– К тому, – с многозначащим намеком уведомила Анастасия Семеновна и смолкла, опустив голову, разглаживая морщинистыми пальцами подол своего старенького платья. – Я пошто отца-то вспомнила? – помолчав, заговорила она уже мягко и весело. – Он хоть и чудил, зато отчаянный, горячий-то какой был. Шутка ли: двести километров на крыше отмахать! Ему лишь бы сердце утешить, у человека душа рвалась, кипела… А нынче, поглядишь, как-то спокойно у вас любовь поживает. Все по полочкам раскладываете. А коль не ставится, то сразу шырх-пырх – и в разные стороны. Каждый только свою прихоть тешит, как бы друг для друга не перестараться, гонорок свой не зашибить… Самолюбцы. Строптивы, но по мелочам, а в главном… – Анастасия Семеновна развела руками. – Вот ты тиликаешь: «Коля, Коля, Коля!». А ведь до твоего Коли всего-то два часа самолетом…

– Хочешь, чтобы я к нему полетела… любовь свою караулить? Подглядывать, навязываться? – Светлана свела в щелки глаза и гордо отвернулась.

– Вот, вот. Я тебе о людской жизни, а ты опять со своей бухгалтерией: кто больше кому должен. А любовь на счеты не кинешь. Она – такой ералаш, что, бывало, и понять ничего не поймешь.

– Ну, кто с ералаша начинает, тот потом… сводится да разводится. Надо наперед думать.

– Ладно, поглядим, – неопределенно выразилась Анастасия Семеновна и встала из-за стола. – Пора ужин готовить… А вы, Андрей Васильевич, не обессудьте нас за женский-то базар.

Прихрамывая, она пошла в избу. А я и Светлана молчали на скамейке, с показным вниманием прислушиваясь к доносившимся из лесу детским голосам.

– Хорошая встреча, – сказал я. – Организовать такое здесь, в лесной глуши, не так просто. Молодец.

– Кто? – спросила Светлана, сжав свой маленький гордый рот.

– Ну, эта… пионервожатая Ксюша. Она же еще и фельдшер, и музыкант…

– Ox, ox! На все руки от скуки, – легонько передразнила меня девушка. – Да этих шестерых мальчишек-музыкантов она в пионерлагере только на сегодня выпросила. Напрокат, так сказать. Это вовсе не челюкинские, а городские ребята.

– Ну и что? Главное, интересно проведено мероприятие: музыка, стихи…

– А к дедушке не она, а я их впервые прошлым летом привела… Живет в лесу, при речке и солнце, но бледная, как бумажка… А еще говорит: я от мужчин сюда, как в монастырь, сбежала! Сама же часами перед зеркалом торчит. Зимой в город ездила за свежими помидорами и огурцами. Не для еды. Маски делает… Брови выщипала…

Я засмеялся. Светлана насторожилась, в медоцветных ее глазах сверкнули злые искры.

– Я правду говорю.

– Верю, вижу…

Я не знал, какими словами сказать девушке о ее природной красоте, о тонком золотистом загаре ее слегка заветренного, не ведающего косметики, нежно-мужественного лица, высокой шеи – всего молодого ее тела той поры наивысшей его женской прелести, с которой не может равняться никакая другая красота на земле. И если Светлана нуждалась в одобрении, в похвале, то лишь потому, что не знала себе цены, отчего красота ее становилась еще милее, драгоценнее.

– Вы разные с Ксенией Ивановной… Она, понимаешь, не только встречи, но красоту свою… как бы организовывает. Понимаешь, бывает, березка ярко нарисованная. А есть настоящая, не раскрашенная, взаправдашняя. Вот как эта. – Я кивнул на белый ствол дерева, стоящий у стожка сена, близ избы, и, боясь встретиться со взглядом Светланы, заговорил: – И вот ты… в тебе, понимаешь, именно такая живая… теплая красота… Я давно хотел сказать… Но зачем? Ты такая… редкая. Я не видел таких…

Эти слова, сказанные буднично, не спеша, без всякой там любовной дрожи, вдруг взволновали меня, как-то обнажив перед Светланой, сделав уязвимым. Я полез за сигаретой, густо задымил, прикрываясь рыхлыми облачками дыма. Мельком взглянув на гордый профиль девушки, я заметил, так показалось, как от подбородка ко лбу, по всему ее замершему лицу будто прокатилась розовая волна света: то ли это были блики, отраженные от моих наручных часов, то ли отсвет какой-то внутренней ее улыбки. Она не шевелилась, а я курил и с надеждой поглядывал на поворот лесной дороги, откуда вот-вот должен был показаться Семен Емельянович… Онемелые, мы сидели так еще несколько минут.

– Хочешь быть пьян без вина? – вдруг резво, сочным своим голосом предложила Светлана, вскакивая со скамьи и с улыбкой заглядывая мне в лицо.

– Хочу. А как? – Я послушно встал перед ней.

– Идем. – Она взяла меня за руку и мимо избы потащила за собой в березняк.

Мы бежали между деревьями, перепрыгивая через мшистые пни, бежали, казалось, слепо, наугад, куда глаза глядят. Вдруг Светлана, мчавшаяся впереди меня, резко остановилась и присела под толстым чернокорым стволом старой березы.

– Вот! – выпалила она.

Я увидел перед собой большой холм муравейника. Тысячи рыжеватых лесных муравьев суетливо трудились на нем, отчего вся, сложенная из крошечных палочек и хвои куча казалась живой, шевелящейся…

Светлана положила на нее ладонь, и в ту же секунду муравейник словно током прострелило. С пятикратно увеличенной скоростью насекомые забегали, замельтешили, в момент оклеив, осыпав собой Светланину руку.

– Ты чего? Боишься? – кивнула она мне, и я с готовностью сунул руку в кипящую рыжевато-серую толчею.

– Осторожно, а то развалишь! Это же для них целое стихийное бедствие – наше прикосновение, – сказала Светлана, сняла руку с воинственно бушующей муравьями кучи и, стряхнув их, приставила ладошку к своему носу. – Ax, – напрягая ноздри, сладко вздохнула она.

Я тоже поднес руку ко рту и тут же закашлял, глотнув едко-кислый, уксусный запах.

– Муравьиный спирт. Что, ядрен? – погордилась Светлана, словно лично ею сготовленной крепкой приправой.

Я еще раз положил ладонь на муравьев, через три секунды отдернул ее влажную, резко пахнущую, словно нашатырем протертую, приблизил к носу.

– Аж до слез прошибает… И действительно, голова кружится, – вставая с корточек и чихая, сказал я Светлане.

Она тоже выпрямилась и поднесла обе свои ладони к моему лицу. Острый запах травы, земли, муравьев хлынул мне в ноздри, я полузакрыл глаза, даже покачнулся и, взяв девичьи ладони, прислонил к своим горячим щекам. Лицо Светланы приблизилось и стало словно расплываться перед моими глазами. Я видел лишь ее маленький алый рот, он был так близко ко мне, так нечаянно и неповторимо близко, как никогда больше уже не будет. Какими-то беспамятными, дрожащими руками я отвел от своего лица ее ладони, кинул их себе на плечи, обнял русую головку и прижался губами к невинно, по-галчоночьи приоткрытому на полуслове рту. Когда оторвался от ее лица и открыл глаза, то увидел перед собой тяжело опущенные, чуть подрагивающие густые ее ресницы, помятые и оттого еще более заалевшие губы. И я снова прильнул к ним. Мы замерли – без слов, без мыслей, без сознания… Но вот девушка, будто очнувшись, трепыхнулась, выскользнула из моих рук, отскочила шага на три и, глядя в землю, нервно дыша, вся напружинилась в готовности отразить всякое новое посягательство на нее, показывая тем самым, что то, что случилось, она допустила лишь нечаянно, лишь оказавшись застигнутой врасплох.

Постояв с минуту так, боком ко мне, в стерегущей меня позе, Светлана резко тряхнула головой, тугая коса ее взлетела и упала на грудь. Она взяла ее за слегка растрепанный конец и, заплетая, прихорашивая, медленно пошла в сторону кордона.

За ужином и весь следующий день мы не разговаривали. Эта наша упорная игра в молчанку обеспокоила Анастасию Семеновну.

– Ай и вправду заревновали друг дружку? – начала она тихонько допытываться и будто высмеивать нас. После позднего обеда Светлана и я сидели в тени, под дубом, подперев дерево спинами с противоположных сторон. – Аль разругались?

– С чего бы? – небрежно качнула плечиками Светлана.

– Вот и я говорю: чегой-то вам затылками друг на друга глядеть?.. – подсаживаясь к нам, сказала, Анастасия Семеновна. – У нас же сенокос, одной артелью надо бы держаться… Аль устали? Так я же говорила, что устанете. Но ведь молодцы: кончили дело-то, спасибо…

– Все в порядке, Анастасия Семеновна. – Я с улыбкой повернулся к женщине.

– Ничего мы не устали, – буркнула Светлана, не глядя на мать.

Над поляной в высоком небе сонно кружил коршун, и девушка с тупой, сонливой сосредоточенностью, похожей на оцепенение, сопровождала его глазами. Конечно, Светлана очень устала, устал и я, два дня подряд махая без привычки тяжелой литовкой. Но об этом не думалось, никакой усталости не замечалось. Мы будто нечаянно, ненароком хлебнули сладкой отравы и теперь, затаясь, ждали, что будет с нами дальше. Я не знал, как теперь вести себя со Светланой. Сделать вид, что мы не были у муравейника, и притворством разорить наши добрые, дружеские, почти родственные отношения? Или продолжать радостное, запретное?..