Андрей Верин - Реципиент. Роман-головоломка Страница 12

Деревья расступились, Лунный вышел на площадку, откуда ступени вели к воде. Здесь ветер дул в полную силу и в другой раз повалил бы гуляку с ног. Внизу волны бросались на обломки скал, сорвавшиеся в море сотни лет назад. Измочалившись в пену, сползали обратно, черные от злобы, собирались с силами, хотели взять береговые укрепления не приступом, так измором, не мытьем, так катаньем.

Пляжи пустовали. Лунный знал, что к здешним берегам часто приходит горбатый шторм, и тогда верная гибель – оказаться в воде: волны горбатого шторма тянут человека в открытое море. Однако Лунный сам стремился прочь от берега – к другому, далекому, где его ждал город-тезка, Константинополь.

Отполированные миллионами подошв ступени выскальзывали из-под ног, торопили его, пока, сумасброд, он спускался к пустому пляжу. Вскоре их сменила вертлявая галька, вся в водорослях и медузах, выброшенных на берег. Мокрый до нитки от соленой воды с моря и пресной – с неба, Лунный шел вдоль берега, дивясь ничтожности земной тверди, восхищаясь величием водной хляби. «Мне довелось-таки увидеть это море черным», – с радостью ребенка думал он.

Скоро ценитель непогоды подошел к ряду шезлонгов, продавленных до дыр телами грузных отдыхающих. Педантичный, разделся и разулся, аккуратной стопочкой сложил одежду и пошел к воде, когда заметил вдруг, что не один он пренебрег вывесками «пляж закрыт. Купание в шторм запрещается». Поодаль отдыхал мужчина, растянувшись на шезлонге так вальяжно, словно загорал под жарким солнцем. Лунного обуяла досада: и в такой ненастный день ему не удалось остаться в одиночестве.

Даже воздушные ванны сегодня оказались холодны, а вода – и вовсе ледяной. Шторм перемешал море, поднял со дна толщи, никогда не прогревавшиеся солнцем. Едва Лунный ступил волне на подол, как та поднялась и ударила его с размаха в грудь, словно собака, вставшая в приветствии на задние лапы. На миг ослепнув и оглохнув, забыв, где небо, где земля, он завертел головой, отпрянул, оглянулся. Горы всей тяжестью нависли и толкали в спину, деревья, цепляясь за крутизну, поскальзываясь, уходили ввысь. Где-то еще оставался город, улицы для гуляк и кабаки для отдыхающих, и харчевня «Султан», в которой Лунный ужинал вчера и выпивал сегодня, и дом его, взятый внаем до осени…

Уже по колено в воде, с трудом делая каждый новый шаг, Лунный увидел, что к человеку на шезлонге подошли двое мужчин. «Работники пляжа, – догадался он. – Надо спешить, не добрались бы до меня». Но волновался зря, и, обернувшись еще раз, увидел бы, что больше нет на пляже никого: ни тех двоих, ни горе-отдыхающего, однако Лунный больше не оглядывался.

Теперь, стоя по грудь в воде, стуча зубами, но упорно продолжая двигаться навстречу волнам, он видел впереди себя один только Константинополь – его золотые купола, сверкающие под нездешним солнцем. И ждал, когда же, наконец, подействует наркотик у него в крови.

***

Когда днем накануне, прервав лекцию, Богдан вошел в кабинет ректора, его встретили двое мужчин в штатском. Один из них, огромный, налысо бритый мужлан, восседал за ректорским столом. Не бывший хозяином кабинета, он, по всему судя, чувствовал себя хозяином положения. Второй, субтильный очкарик, скромно стоял поодаль. Он-то и спросил вместо приветствия:

– По нашим сведениям, вас ищет некто Гарри. Знаете такого?

Богдан покачал головой:

– Впервые слышу.

– Этот Гарри, – подал голос мужлан, – подвизается в Алубике. Времени даром не теряет и скупает все, что попадется под руку. Но преимущественно – «витамин К» и «лед». А параллельно ищет тебя. Зачем – неясно.

Как злой и добрый полицейские, эти двое господ являлись полными антагонистами. Один фамильярничал с Богданом и говорил с аффектацией, в то время как другой вел себя сдержанно и учтиво.

– По нашим сведениям, – продолжал очкарик, – в соседней державе у Гарри имеется свой бизнес – частный спортивно-развлекательный комплекс, под прикрытием которого функционируют учреждения совсем иного свойства. Но для того чтобы повернуться к противнику лицом, нам придется спрятаться за вашу спину, уж не обессудьте. Чтобы поймать Гарри на живца, потребуется выдать ему вас.

– Сдать с потрохами, – уточнил мужлан.

Очкарик глянул на него неодобрительно. Сказал:

– Если вы согласитесь пойти на риск, вам надо сделаться заметнее: поезжайте на побережье – как-никак, визитная карточка нашей страны. Пройдитесь по барам, позагорайте на пляжах. Авось, отыщут вас быстрее.

– Правда, тогда за твою жизнь я не дам выеденного яйца, – добавил его напарник.

– Но мы все время будем рядом, – успокоил Богдана очкарик. Впрочем, не слишком убедительно.

– Я должен подумать, – сказал Баталов.

– Конечно, подумайте, Богдан Александрович. Только недолго, ибо, весьма возможно, скоро вам придется думать уже совсем над другим предложением, – предупредил очкарик.

– Смотри, лишнего не надумай, – пригрозил мужлан, давя Богдана тяжелым мрачным взглядом. А под подбородком его улыбался, как чудовищная карикатура, длинный белый шрам поперек шеи.

Богдан хорошо помнил, как эти двое вторглись в его жизнь – без спроса и не разуваясь.

Несколько месяцев назад в дверь позвонили, и, отворив, на пороге профессор увидел первого, широкоплечего. С возгласом «Лови!» тот бросил профессору коробку в яркой праздничной обертке, перевязанную ленточкой. Богдан поймал ее, повертел в руках. А когда поднял глаза на визитера, узнал того, хотя они не виделись давно, и время сильно изменило черты старого приятеля. Богдан заулыбался, подался вперед, но гость выставил перед собой руку с раскрытым удостоверением сотрудника ОБН МВД.

– Уважаемый, вы обвиняетесь в хранении и распространении наркотиков в особо крупных размерах, – отчеканил гость, проходя в комнату мимо Богдана и освобождая путь другому, прежде за его спиной невидимому человеку. Этот оказался худ, очкаст и совсем еще молод. Но также хорошо знаком профессору.

Слова приветствия застряли у Богдана в горле. Каменея, он отшвырнул коробку – теперь не требовалось гадать о содержимом. Но даже если бы он стер с обертки отпечатки пальцев, это ему не помогло бы.

Последовала процедура ареста и застенки КПЗ, и допрос с пристрастием, и обещание сотрудничать со следствием в обмен на мнимую свободу, и перевоплощение Богдана из видного общественного деятеля в незаметного вузовского преподавателя с новым именем и новой биографией. И вот теперь ему вновь предстояло пуститься в бега, но не затем, чтобы спастись от неприятеля, но для того, чтобы сдаться ему без боя.

Очкарик волновался зря: думал Богдан не долго – лишь пока шагал коридорами института к выходу.

Покинув здание, профессор сел в машину и, не заезжая домой, вывел ее на скоростную магистраль Самватас – Ахтиар. В багажнике у него лежал кейс с вещами первой необходимости, и настоящим домом для Баталова всегда оставался автомобиль.

Ему не требовалось что-либо предпринимать, чтобы исполнить предписания очкарика и сделаться заметнее. Богдан предвидел, что в разгар купального сезона он, одетый во все черное от подбородка до носков ботинок, станет белой вороной в толпе отдыхающих. Профессор никогда не страдал от жары под южным солнцем, словно жил он вовсе не на бренной земле, а на заснеженных вершинах научной мысли. Однако nihil humani alienum puto2, и пребывал теперь Богдан в самом скверном расположении духа.

Гнавший машину на пределе, он уже к ночи прибыл на южную оконечность полуострова – туда, где родился и вырос. Лишь однажды его остановил сотрудник автоинспекции с намерением изъять у нарушителя права. Но вместо водительского Богдан продемонстрировал ему совсем иное удостоверение, после чего был тотчас же отпущен с пожеланием счастливого пути – заведомо неисполнимым.

Первый день на побережье для Богдана выдался не по сезону пасмурным, и, покинув мотель, где ночевал, профессор то и дело включал стеклоочистители, когда проезжал в горах под дождевыми облаками, ронявшими редкие, но крупнокалиберные капли.

Достигнув цели путешествия – маленького приморского городка под названием Алубика, Богдан припарковал машину на центральной площади под вездесущим памятником Ленину и продолжил путь пешком.

В его порывистых движениях, сведенных бровях и глазах, горящих угольно, с первого взгляда читалось, что лишь крайняя необходимость могла заставить профессора прибыть сюда, и пусть опасается тот, кто встанет на его пути. Поэтому встречаться взглядом с этим человеком избегали те немногие прохожие, что видели его. Сам же Богдан старался не смотреть по сторонам и шел, низко склоняя голову. Но даже камни под ногами у него вопили памятью о прошлом.

С тех пор когда Баталов жил на побережье, мало что изменилось здесь – на земле, где время легко застывало, окаменевая в руинах древнегреческой, византийской, российско-имперской и советской культуры. И вскоре профессор ступил на открытую террасу знакомого с юности кабака, сел на высокий табурет за стойкой.