Анатолий Приставкин - Синдром пьяного сердца (сборник) Страница 12

По дороге на новоселье, у памятника Ленина с черепом, белым от голубиного помета (что ни делали, чем ни посыпали, а голуби садятся и гадят, и гадят), в палисадничке с розами Саша встречает кого-то из своих сослуживцев, и тот сообщает, под бо-оль-шим секретом, что через перевал «прорвались» татары и их теперь караулят здесь, у Ленина, чтобы схватить, усадить в автобус и завернуть обратно.

Почему татары? Ну день сегодня такой, Ленин в свое время дал крымским татарам автономию, а Сталин их выслал… Вот они и едут из ссылки, чтобы возложить свои венки Ленину. А у здешних властей мандраж: мобилизовали милицию, выставили кордоны…

В сквере много публики, разной и по-разному одетой. Но какая-то она особая, слишком плотно расположилась и слишком старательно отдыхает. А может, так нам кажется.

– А эти… тоже ваши? – спрашивает Ян, с интересом оглядываясь.

– Туг все наши… – отвечает шепотом Сашин сослуживец.

– И старушка с газетой?

– Это – активистка! Недавно двух типчиков с английского теплохода словила, когда свои антисоветские книжечки стали совать!

Этих активисточек-бабулек, с дореволюционным партийным стажем, мы уже встречали; по прибытии какого-нибудь зарубежного судна с экскурсантами они, отмобилизованные родной партией, выходят на набережную и изображают местных жителей… И блюдут, и блюдут.

– А вон тот, с перевязанной рукой… – Ян хулигански прищуривается. – У него там не пулемет запрятан?

– Вам шуточки… – вздыхает Сашин сослуживец. – Сейчас бы тяпнуть красненького… И чего этим татарам неймется… Сами не пьют и нам не дают…

– Не переживай, – говорит Марков. – В прошлом году они тоже прорвались, но их в Алуште задержали… Идем с нами, тут я знаю один ларек…

По дороге Марков вспоминает, что в прошлом году кто-то из Москвы (из самых, самых!) нагрянул в Крым, и выставили вдоль всей дороги охрану из шпиков: все одинаковые, в темных плащах и фетровых шляпах, которых здесь и зимой не носят… У каждого в руках для маскировки книжка… Причем одна и та же.

– Надеюсь, не Пастернак? – как-то натянуто шутит Ян.

В поисках ларька мы натыкаемся на Стасика Славича, долговязого, с пшеничными, как поется в какой-то песне, усами. Они с горноспасателем Юрием Буряковым уже приняли и теперь глубокомысленно обсуждают мореходные данные зашедшего в порт пассажирского судна «Иван Франко».

Мы врываемся в их неторопливую беседу и, объединив усилия, берем в разлив по стакану «Кокура»… А Буряков, прихлебывая, повествует, как сегодня ночью их группу спасателей подняли по тревоге и они карабкались по отрогам Ай-Петри на скалу, где засел какой-то чудик, любитель острых ощущений… Выпил для подкрепления сил и полез, а как протрезвел, стал звать маму…

– Как же он залез?

– А хрен его знает… Вообще там отвесная скала. Но в подпитии и не такое бывает…

Вспоминаем разные похожие случаи, наполнив еще по стакану.

Я рассказываю про кежемского рабочего, не пьяного, который в тайге, в малиннике, столкнулся носом к носу с «хозяином», с медведем то есть, и, удирая от него, скакнул от страха в экскаваторный ковш, на высоту два с чем-то метра… Специально приезжали замерять. Думали, вот рекорд, в область на соревнования пошлют, а он, бедолага, когда попросили прыгнуть, едва метр одолел…

Татар с их венками нет, и мы переходим к винному погребку под названием «Бочка». Там бочки кругом: бочки-стулья и бочки-столы и конечно же из бочек и наливают. Но главное, в разлив предлагают мадеру.

Именно здесь писатель Войнович, впервые приехавший в Ялту, наткнулся на вывеску: «ТРАКТИРЪ»… Даже охнул от неожиданности: «Неужто… сохранилось?» Мы отвечали: «Ага. Так с дореволюции и стоит. Даже цены те же!»

А тут накануне происходила съемка фильма «Неуловимые мстители». Группа уехала, а вывеску снять забыли. Она потом еще долго там торчала, вызывая недоумение у приезжих.

После мадеры следует портвейн «Таврический», а потом еще и херес, горьковатый на вкус и сухой, хотя в нем целых двадцать градусов… Возникает спор, может ли сухой херес иметь столько градусов, но многознающий Славич пересказывает историю про дрожжи, которые один наш винодел прихватил во время экскурсии на винзаводе в Испании – как бы попробовать на вкус, – так за щекой и вынес… И вот он… Сухой херес!

Вспомнили про здешнего винодела Колю Алпеева, которого отец, шахтер из Донбасса, попросил привезти винца… «Хоть понюхать, чего ты там изобрел… В своем Крыму!» Ну Коля, чтобы не ударить в грязь лицом, весь год собирал, копил в мензурочках из коллекции Массандры какие-то редчайшие мускаты… Привез в чемоданчике, а отец по такому важному случаю дружков-шахтеров созвал… Все приоделись, чинно так сидят, ждут, когда их поить начнут.

Коля достает флакончик, чего-то бормочет про букет ароматов, про вкус молодой черешни… Все осторожно пробуют. Но молчат. Ждут… Терпеливо. Он другой флакон, третий… Букет ароматов, вкус… Но тут батька чувствует, дело заклинилось, рукой машет… Подожди, мол, Коль, со своим букетом… Оно, конечно, красиво, но не берет… И младшему сынку: «Васьк, принеси-ка нашего букета, что в прихожей в ящике с водкой…»

Тяпнули, повеселели, льют из его мензурочек в стаканы с водкой… Глотают не глядя: очень, говорят, букеты впечатляют…

Разговор переходит на другие напитки. И Славич, голос у него чуть глуховатый, рассказывает, как милиционер (взгляд на Маркова!) допек своим надсмотром жителей одной деревеньки, варивших, как водится, самогон. Некий дошлый старичок решил блюстителя проучить. Весь летний день топил для видимости печку, а емкости, какие были в доме, наполнил колодезной водой. Глядь, блюститель тут как тут, даже не постучался, и от дверей уже носом поводит, принюхивается… Углядел в углу за печкой большую бутыль, бросился к ней, пощелкал по стеклу пальцами со знающим видом да так в упор и спрашивает: «Чевой-то у тебя тут, дед, налито?» – «А вода», – отвечает дурашливо дед. «Так уж и вода?» – «А чего еще?» – «Сам знаешь чего!» – «Не знаю», – отпирается дед. Попробовал блюститель и самому себе не поверил: в бутыли вода.

Тут бы ему остановиться, но уж больно характер сволочной. Спустился в подвальчик, а там жбаны, банки-склянки, и все до краев залито. «Что, дед, – спрашивает грозно, – и тут вода?» Не поленился и из жбана, из каждой банки-склянки пробу снял… И везде оказалась вода. Озлился, не может взять в толк, в чем дело… А как собрался тот блюститель уходить, дед решился секрет открыть: «Ты у нас, милок, тут без году неделя и знать не можешь, что я из староверов… У нас и обычаи старые… Вот недавно старуху свою схоронил да водичкой обмыл, ту водичку разлил по бутылочкам… Сохраняю… для памяти…»

Как сказал это дед, стало блюстителя выворачивать… До кишок вычистило, до желчи…

С тех пор он дом того старичка обходил за километр, да и самого хозяина не мог видеть, реакция у него на деда развилась: как повстречает на дороге, так судороги в животе. Не выдержал, сбежал из деревни.

Тут Марков вспоминает про новоселье, а Славич – про ребенка, которого пора забирать из школы, а Буряков – про почту, на которую он шел, а сослуживец Сашин про татар…

Выясняется, что татар в Алуште повернули, с их венками, и по этому поводу Сашин коллега ставит всем по стакану…

– За татар, что ли?

– А че они тебе сделали? Говорят, при них-то всего в Крыму хватало! И воды, и фруктов… Они-то знали, где рыть колодцы…

– А фашистам кто служил?

– Да кто, бабы и грудные младенцы, которых выселили…

Чтобы разрядить обстановку, вспоминаю историю, как я оплошал…

Пришел в гости к бывшему летчику Толе Маркуше, а у него делегация крымских татар сидит, приехали, значит, поблагодарить за книжку об Амет-Хане Султане, летчике, дважды герое времен войны.

Не приняв ни рюмочки, татары ушли, их, кажется, у дверей уже стукачи караулили, а мы с Маркушей крепко тогда напраздновались, уходя, я по традиции расписался у него на столбе…

Был такой странный столб размером с тумбу, посреди прихожей, гости, уходя, расписывались на нем на память.

Наутро Маркуша звонит мне по телефону, интересуется, как доехал, то да се, потом, странно прихихикивая, спрашивает: «А ты, случаем, не помнишь, что мне на столбе написал?» – «Нет, – говорю, – не помню». – «Я так и думал, – отвечает. – А написал ты, дорогой дружок, такое, что по телефону тебе прочесть не могу. Приезжай, увидишь».

Заехал, читаю – не верю своим глазам. Моей рукой жирно так написано: «Свободу татарскому народу! – И внизу добавлено: – А также всем остальным!»

Денек на этом далеко не кончается. Можно продолжить про сексапилку, которая нам встретится, но окажется вовсе не той, которую до этого возлюбил Ян, эту он тоже полюбит; и про татар, которых, как станет известно из передачи радио «Свобода», не только встретили в Алуште штыками, но зверски избили, а венки выбросили… И наконец, про новоселье, мы туда попали глубоко за полночь, и запомнилось оно потому, что Ян намылил кому-то морду за плохие стихи…