Амаяк Тер-Абрамянц-Корниенко - Музей развитОго социализма Страница 12

В кондитерском отделе было необыкновенно тихо и безлюдно, за прилавком под плакатом с пушечным ядром ленинской лысины с призывом всем быстрее шагать к коммунизму и свисающей с потолка парой липучих лент с несколькими погибшими мухами скучала молоденькая блондинка в накрахмаленной высокой медицинской шапочке. Мирно пахло печеньем и сдобой.

– Смотри-ка! – воскликнула Лариса. – Да ведь здесь халва лежит и никого народу!!!

И в самом деле, продавалась совершенно свободно халва, которой полгода ни в одном из ближайших магазинов не было!

– Сколько можно халвы взять? – поинтересовалась Ирина, не веря в удачу.

– Да сколько хотите, – слегка зевнула девушка.

– Вот и возьмем халвы побольше, вина хорошего – лучше всяких сосисок для вечера! – вновь обрела решимость Ирина. – Да и хлеб не забыть!

– Надо же, там все за сосисками ломятся, от которых толстеют, – покачала головой Лариса, – а ведь тут такой дефицит!.. Еще не узнали…

– И слава богу, а то здесь то же самое будет! – поежилась Ирина.

Они и хлеба купили, зашли в винный магазин, где приобрели какое-то неизвестное новое кипрское вино с красочной этикеткой и возвращались домой развинченно-усталые, но все же довольные.

– Халвы – на полгода! – смеялась Ира.

– И все-таки – повезло! – ликовала Лариса.

– Ой, – вдруг у самого перехода к дому остановилась Ирина и глаза ее растерянно и удивленно округлились, брови полезли вверх.

– Что с тобой? – испугалась Лара. – Забыла чего?

– Ой, у меня эти дела начались… на неделю раньше!..

8. Завещание сапожника

До получения заказанной литературы оставалось около часа. Валентин поднялся на верхний ярус читального зала центральной медицинской библиотеки. Здесь всегда было меньше народу, больше свежего воздуха и естественного света, проникающего через воронки-иллюминаторы в потолке. Ковёр гасил шаги. Читатели общались шёпотом и тихими голосами. Удобное мягкое кресло поманило к себе, он плюхнулся в его уютную люльку и принялся созерцать нашлёпнутое на ребро стеклобетонной многоэтажки за окном, напротив библиотеки бетонное образование в два этажа, изобрающее ленту Мёбиуса (видимо, здание было каким-то техническим институтом), но более похожее на гигантское ухо, призванное ловить любой антисоветский шёпот. Откинув голову, прикрыл глаза.

Мысли привычно реяли в привычном русле. Неужто война?.. – пожалуй, геронтократы из политбюро устроят апокалипсис… ядерная войну… А может пронесет?… Черт с ней, политикой, тем более, что один он ничего изменить не может, политика приходит и уходит, а наука остается: лампочка Яблочкова светит и при капитализме, и при социализме, облегчая жизнь людям, и жить хотят люди тоже, пусть и при социализме!.. Но медицина пока вовсе и не наука, огромные горы разрозненных фактов, наблюдений, практических навыков. Наукой ее сделает лишь молекулярная биология, которая позволит создать цельную, поддающуюся математическому расчету модель организма, как это есть в кораблестроении, авиации к примеру. И главное на этом пути – исследование и расшифровка ДНК! И наукой ее сделает он!

А ведь прав был тот сапожник!.. Когда это было? Кажется, сотни лет назад, а учитывая, что в двадцатом веке за десяток лет происходит не меньше событий, чем за сто лет раньше, то вообще в средних веках можно сказать – после революции, при каком-то нэпе, подобии капитализма, в двадцатые годы… Шел по базару украинского города свежеиспеченный студент первого, недавно еще петербургского, а теперь ленинградского медицинского института. Чего только на этих базарах не продавалось: дары полей и садов, бесчисленное барахло распотрошенной эпохи и даже девичья невинность – за пять копеек. Куплетисты наяривали на скрипочках, потешая толпу песенками: «Нынче были времена, а теперь моменты, даже кошка у кота просит алименты!»… Шел студент, и вдруг у него что-то с кожаной дешевой сандалией приключилось, какая-то лямка оборвалась. А тут целый ряд холодных сапожников. Почему холодными их прозвали? – А Бог его знает, теперь уж, наверное, не объяснит никто. Подошел студент к сапожнику, и стал тот сапожник починять ему обувь. Гвозди привычно во рту держит, но беседовать с очередным клиентом ему это ничуть не мешает. Хохол типичный – белая украинская рубаха с узором вокруг шеи и нагруди, вислые светлые усы…

– Откуда будешь?

– Из Ленинграда.

– И что там, в этом Ленинграде?

– Учусь вот, на доктора, – с гордостью.

Хохол некоторое время молчал, подшивая лямку, и вдруг как скажет:

– Э-Э, да что она медицина!.. Вот пока живое вещество создать не смогут, лечить толком не научатся!..

Молодой человек, целый год слушавший старых петербургских профессоров, уходил с базара задумчивый. Был этот молодой человек дедом Валентина по отцу, профессором хирургии.

Несколько раз дед Петр Егорович наведывался к ним из Москвы в гости. Они сидели с отцом и выпивали. Мать его не любила. Похож он был на старого коршуна и славился чудовищно неуживчивым характером. У него было пять или шесть жен: две до войны, одна военно-полевая и две после. Дед обычно пил чай, с удовольствием вспоминал уцелевшую после революции старую петербургскую профессуру. Находил, что это будет полезным для мальчика, который ерзал на стуле напротив и только и мечтал, как бы его побыстрее отпустили к любимым игрушечным солдатикам.

И вот однажды Петр Егорович и рассказал этот случай, так запавший в память мальчика. Теперь от грандиозности идеи у Валентина приятно захватывало дух. Ещё ранее он прочитал слова Гераклита Эфесского» Только тогда можно понять сущность вещей, когда знаешь их происхождение и развитие»…

Как странно бывает: никогда не знаешь, как наше слово отзовется!

Вот Могилевский дерзновенно желает постигнуть тайны рака, первым осчастливить человечество… Но что такое рак? Это даже не болезнь человеческого вида – это особая, единственная болезнь присуща всему живому, всем многоклеточным, даже растениям!.. А значит, без постижения некоего главного общего закона, плана, присущего всему живому, невозможно будет его понять и излечить! Конечно, уже понятно многое: например то, что все клетки организма, клетки любых тканей содержат весь геном организма, полученный при зачатии. Просто в процессе развития одни части генома замолкают, другие работают… Дифференциация! Но иногда клетка забывает, для чего она предназначена, дисциплина разрушается и начинается бунт, восстание, когда каждая клетка обретает полную свободу, волю-волюшку разбойную! Клетка растет, множит таких же анархисток, растут, как хотят сами и куда хотят, и убивают организм, убивает порядок…

Могилевский говорит, что теоретической генетики еще нет… пока нет! Но нужна теоретическая база, новая философия, нужны также, конечно, и исследования – вблизи действующих вулканов на Камчатке, чёрных вулканов на морских глубинах в местах соединения литосферных плит! Так вот зачем нужны космические путешествия! – Так вот они зачем и нужны!!!.. Самопознание жизни, а вовсе не бессмысленная трата средств!!! И он представил себя в скафандре вблизи разлома литосферных плит, извергающего чёрные облака магмы на дне океанском! Или медленно шагающего по поверхности Марса, вглядывающегося в каждый артефакт… Он бы пошёл! Он бы рванул, не думая об опасностях! Какие опасности, когда так интересно, когда такой азарт!!!

Валентин открыл глаза, мягкое кресло казалось теперь неудобным. Напротив склонилась над какими-то книгами симпатичная блондинка. Ему вдруг нестерпимо захотелось узнать, что же она с такой серьезностью изучает. Он медленно встал и не спеша прошел мимо ее стола, бросив взгляд на стопку книг – «Заболевания верхних дыхательных путей в детском возрасте»… Ему захотелось рассмеяться, рассмеяться, как мог бы смеяться олимпийский бог, различивший суетное копошение простых смертных, и покровительственно погладить русые кудряшки.

Валентин и Ирина сидели на кухне – примерные детки над тарелками с жареной картошкой и сосисками. Их добыла таки Ольга Ильинична, но на вопросы об их происхождении лишь загадочно улыбалась: неудобно было при зяте сказать, что сосиски, первоначально предназначенные больным клиники, удалось выкупить у поварихи столовой, большой мастерицы по всяким окольным гастрономическим манёврам. Тут подошел и Виктор Иванович Деев, неожиданно раньше обычного вернувшийся с работы, – широкоплечий, седой, с острыми глазами – типичный производственник, начальник цеха. Завод, на котором он работал, был засекреченный, хотя производил котлы для вроде бы вполне мирных атомных энергетических станций. Как начальник о характере работы и времени отсутствия на работе Виктор Иванович не обязан был дома ни перед кем отчитываться.