Елена Федорова - Расскажите, тоненькая бортпроводница (сборник) Страница 12

С Толей мы встретились на Белорусском фронте. Шло стремительное наступление на Минск. Нашим полкам была дана задача искать разрозненные группировки немцев. На лесной поляне собралось сразу несколько мужских и женских полков. Мы все принимали живое участие в радостях и бедах друг друга. Читали одну на всех книгу Белинского… Она, к сожалению, сгорела вместе с самолетом… Но мы больше горевали о молодом пилоте, который не смог эту книгу прочесть. Он сгорел в самолете вместе с Белинским.

Этот мальчишка погиб совершенно нелепо. Он вылетел на поиски немцев, перелетел речушку, находящуюся прямо за нашим леском, и попал под одиночный немецкий обстрел. Горящий самолет медленно опустился на берег реки. Штурману удалось выбраться и сообщить о происшествии командиру эскадрильи Анатолию Попову, Толе. Попов незамедлительно помчался к месту трагедии, но было уже слишком поздно… Ни пилота, ни самолет спасти не удалось.

Обратно Анатолий шел медленно, не разбирая дороги, размышляя о нелепости случившегося. Он был против этого вылета, но не смог переубедить командира полка, не смог настоять на отмене приказа. Жаль было совсем юного пилота, который и в полку-то побыл всего несколько месяцев.

– Не уберегли парня. Не уберегли, – думал Анатолий. – Скорей бы конец войне.

Думы его были такими тягостными, что он не сразу сообразил, куда идет. А шел он прямо на нас с девчатами. Мы дружно крикнули ему: «Здравствуйте, товарищ майор!»

Он поднял глаза, долго-долго блуждал взглядом по нашим лицам, а потом удивленно проговорил:

– Маша? Тепикина? Что ты здесь делаешь?

– То же, что и ты, – засмеялась я. – Я командир звена «Ночных ведьм».

– Маша, милая, как я рад тебя видеть. Ты себе даже представить не можешь, как я рад.

Он схватил меня за обе руки и начал трясти. Девчата мои куда-то испарились. Мы остались вдвоем. Толя порывисто обнял меня и, уткнувшись в плечо, заплакал. Это были слезы ребенка, который наконец-то может излить всю свою боль, обиду, отчаяние, поняв, что его поймут и поддержат. Он плакал, а я молча гладила его по голове и думала:

– Как странно порой складывается наша жизнь. Там, в летной школе, Толя даже не подозревал, что я была в него влюблена. Он ни на кого не обращал внимания, потому что был увлечен своей будущей женой, молоденькой, милой учительницей Танечкой…

Но милая Танечка не захотела долго ждать возвращения Анатолия с войны. Решив, что муж может погибнуть, а ей будет очень трудно одной растить дочь, Татьяна начала отвечать взаимностью на ухаживания молоденького капитана. Толина мама все знала, но ничего не писала сыну, не хотела расстраивать. Толя воевал, веря в любовь и преданность своей Танечки. Он ее безумно любил и старался найти любую возможность, чтобы повидаться. Такая возможность появилась у Толи только в 1942 году.

После освобождения Калинина он сумел выхлопотать себе трехдневный отпуск и помчался в Нальчик, где жили мама, жена и дочь. Но к тому времени Татьяна уже перебралась в другой поселок, чтобы никто не упрекал ее в связи с другим мужчиной.

Ничего не подозревающий Толя вбежал в новый Танин дом и замер. На стуле висел капитанский китель.

– Я был убит. Нет, я был смертельно ранен блуждающим по телу осколком. Мне показалось, что вся кровь отлила к ногам, сделав их чугунными. Не знаю сколько времени я простоял молчаливым чугунным солдатиком, совершенно нелепым в этой невоенной обстановке чужого семейного уюта. Я не произнес ни слова. Нам не надо было ничего говорить. Не следовало ничего говорить, поэтому мы не проронили ни слова.

Татьяна, не мигая, смотрела на меня огромными, полными слез глазами, а потом медленно опустилась на стул и, зажав рот двумя руками, начала мотать головой. Я неотрывно смотрел на нее и неспешно вытаскивал все содержимое из своих карманов. Потом поставил на стол вещмешок с продуктами, резко развернулся и пошел прочь. Боковым зрением я видел, как Татьяна зажала уши, ожидая, что я громко хлопну дверью. Но я прикрыл ее тихо-тихо, словно боясь потревожить, спугнуть невоенное счастье.

Так закончился мой довоенный фильм с названием «Моя дорогая учительница». Я вернулся на фронт и начал искать смерти. Я искал ее с каким-то остервенением. А она обходила меня стороной, пугаясь моего упорства.

Сегодня погибнуть должен был я, я, а не этот пацан… – проговорил Анатолий, а потом, чуть отстранившись, прошептал: – Прости. Прости меня, Маша за слабость. Просто ты показалась мне такой родной-родной. Я всю жизнь мечтал жениться на учительнице, а теперь понял, что мне нужна сильная, волевая женщина, способная на самопожертвование. Одним словом, настоящая «Ночная ведьма». Спасибо тебе. Ты помогла мне понять, что жизнь не закончилась, что не все так плохо. Да и войне скоро конец. Вон как немцы бегут. Значит, поживем еще, Мария Николаевна? Наверное, наша встреча была запланирована заранее. Она нужна была и тебе и мне. И, если твое сердце свободно, то я готов…

– Вот война закончится, тогда и поговорим, – улыбнулась я. Мы обменялись адресами и разлетелись в разные стороны. Тогда, в нашу первую встречу, я ему не сказала, что до войны работала учительницей. Мне не было еще и пятнадцати, а я уже вела уроки русского языка в начальных классах. В 1934 году меня даже назначили инспектором по ликвидации неграмотности. А в 1935 году я поступила в Свердловский педагогический институт на учителя математики. Наша студенческая жизнь была необыкновенно насыщенной и интересной. Мы занимались спортом, участвовали в художественной самодеятельности, устраивали диспуты и вечера. Каждое утро веселая студенческая братия устремлялась по набережной от общежития к институту, а вечером в обратную сторону. Однажды в наш многоголосый студенческий поток влился учитель физкультуры и громко выкрикнул:

– В Батайской школе летчиков объявлен дополнительный набор! Берут не только ребят, но и девчат! Свои силы должны попытать самые спортивно подготовленные, то есть все!

Поток на миг замер, а потом начал нарастать шепоток удивления, восторга, возмущения и еще каких-то эмоций.

– Маша Тепикина, поезжай, – крепко сжав мою руку, попросил физрук. – У тебя обязательно получится, я уверен.

– Да нет, я не пройду по здоровью, – отмахнулась я. – Какая из меня летчица, Владимир Васильевич?

– Самая замечательная летчица получится, вот увидишь.

– Нет, не поеду, у меня сердечко пошаливает.

– Влюбилась, небось, вот и пошаливает. Не дури, Мария, второй такой возможности не будет. Попробуй, – упрашивал он. – Самое главное – это медкомиссия. А за экзамены по русскому и математике я даже не переживаю. Ты же у нас одна из лучших в институте. Да и по всесоюзному диктанту четверку получила. Надо ехать, Маша. Будешь ты у нас летчицей – авиатриссой! Это же фантастика! Ну, соглашайся.

Я живо представила летящий в небе самолет, себя за штурвалом, и решила поехать в летную школу. Из института меня, конечно, не отпускали. В деканате меня долго уговаривали, упрашивали и даже приказывали остаться, но я была непреклонна. Наконец руководство института сдалось, и я отправилась в Батайск.

Так в 1936 году начался новый этап моей жизни – летная школа. Три с половиной года мы скрупулезно изучали устройство самолетов У-2 и П-5, постигали азы самолетовождения, прыгали с парашютом. После летной школы я получила направление в Семипалатинск. Вышла замуж за летчика. Мы с мужем летали в одной эскадрилье, развозили почту и легкие грузы по трассе Семипалатинск, Павлодар, Лебяжье, Иртышск вдоль Иртыша.

Однажды повезла я почту в Усть-Каменногорск. Туда добралась благополучно. Дозаправляться не стала, уж очень домой торопилась. Лечу обратно вдоль реки Иртыш и чувствую, что скорость начинает падать. С чего бы это? Все приборы в норме, горючее есть, а скорость гаснет. Смотрю вперед, а над Семипалатинском высоченный столб песка. Началась песчаная буря.

Ветер был такой сильный, что я минут двадцать висела над рекой, не в силах перелететь ее. Запас топлива начал иссякать, а буря и не думает заканчиваться. Тогда я приняла решение садиться на запасной, санитарный аэродром, обругав себя за то, что не дозаправилась. Только я повернула к санитарному аэродрому, вихрь начал смещаться в сторону, словно ожидал моего решения. Я воспользовалась переменой ветра и поспешила на базовый аэродром. Приземлилась благополучно, зарулила на свою стоянку, и винт заглох. Топливо было израсходовано полностью.

Все бросились обнимать меня, поздравляя с благополучной посадкой. Оказалось, что песчаный столб был высотой девяносто метров, диаметром тридцать метров, а скорость ветра равнялась тридцати метрам в секунду. После этого случая я всегда самолет дозаправляла. Больше не испытывала судьбу, Мария Николаевна улыбнулась, пригладила волосы и, глянув в окно, проговорила: