Игорь Сотников - Память совести или совесть памяти Страница 12

Чтоб мудро жизнь прожить, знать надобно немало.

Два важных правила запомни для начала:

Уж лучше голодать, чем что попало есть;

Быть лучше одному, чем с кем попало

И так, человек, живя с подобной мудростью, все больше привыкает к этому образу жизни и, в конце концов, уже не думает его менять, считая, что так оно и должно и быть, а другого и не надо, да пожалуй, уже и нет сил что-либо менять в этой жизни. Привычка же, заключив вас в свои оковы, уже вряд ли куда вас отпустит от себя, оставляя вас наедине с самим с собой и придумав для вас новое оправдание: быть одному – это еще не значит быть одиноким. Угу. Конечно же, все так. А как же иначе может быть для вас, легковерных. А ведь и сама мудрость проявляется через одиночество, при этом заявляя: что нет ничего хуже одиночества. Вот так они и живут, сами в себе, любя и ненавидя друг друга. Но жизнь с подобной мудростью для многих – непосильная ноша, и они все-таки не слушают одиночество, и делают первый шаг, пытаясь вырваться из этого порочного круга, но для этого тоже нужна своего рода (другого рода!) мудрость, но это уже – другая история…

Надежда же (не пытаясь склеить свое сердце) перестала стремиться к чему-либо, и результат не преминул сказаться, и на ее жизни, и на ее внешнем виде. Их родители уже давно оставили о себе только память, рано закончив свой земной путь, так что только одна работа осталась единственной Надиной заботой. Правда, неожиданные заезды ее брата вносили некоторую оживленность в ее существование, но, как правило, Лу появлялся в таком состоянии чувственности – что лучше бы он вовсе не приезжал. Ведь Лу вспоминал о сестре только в те моменты, когда за него слово уже держала початая бутылка водки. Его обостренная душа, в такие моменты, требовала от него проявлений своих родственных привязанностей, и Лу бросался стремглав к своей сестре, дабы раскрыть перед ней эту эфемерную свою субстанцию. Но, как правило, дорога делала свое темное дело (ведь просмотр мира из-за тонированного окна наводит на совсем неопределенные мысли), и Лу, прибыв на место, забывал зачем он приехал сюда, и уже вел себя в соответствие со своим видением окружающих мимолетностей, сквозь затемненные очки. И уж совсем трудно приходилось Наде при отражении этих приступов братских чувств, не говоря уж, о ее подчиненных, которым покой лишь только снился. И вот, Лу врывался в тихую жизнь этого общества, принося с собой суматоху и сумятицу, а также свежую струю жизни (с запахом алкоголя) и как он говорил, вносил нужный дисбаланс в смету бухгалтерии – ведь не всегда же только пополнять этот самый баланс. Один из таких визитов требует отдельного рассмотрения, как наиболее полно отражающий явление в целом.

…Лу ворвался в зал для совещаний, наперевес с бутылкой коньяка, и заняв место рядом с Надей, стал усердно совещаться с этой самой бутылкой, не допуская никого к прениям. Конечно, поначалу кто-то из заседавших (видимо не сильно знакомый с реалиями местности) попытался образумить Лу-наглеца. Этот «кто-то», придав себе и своему голосу грозный вид, заявил: «Но, позвольте…». Но разве ему позволят? Ему даже договорить-то не дали и заткнули рот метким броском выуженной из кармана брюк потекшей шоколадкой. Видимо, «непозволительному» гостю такое ротозатыкание совсем не понравилось, и он со словами: «Я этого не потерплю!», – полный негодования, ринулся прочь из зала, оставив остальных во власти нового оратора, прибегающего в своем ораторском искусстве хоть и к неординарным, но очень убедительным приемам, против которых уже никто не посмел возразить. Зал погрузился в полную тишину, нарушаемую только голосовыми и ротовыми заявлениями Лу. «Не может он терпеть, так бы и сказал, что приспичило!», – сделал глубокомысленное заключение Лу, после бегства его визави. Но и Лу, после своего острометного довода (когда пришла пора закусывать), поняв, наконец, что разбрасывать камни – все же не совсем удачная идея, и что занюхивать рукавом не так приятно, как закусывать шоколадом, несколько даже расстроился. Но кроме этой неприятности его ждало еще одно открытие. Как оказалось, потекший шоколад (не только своей жидкостной бесформенностью) эффектно нанес урон противнику, оставив глубокую рану на его репутации, но также, своей липкой массой, прочертил свой следи на рабочей руке метающего. Заметив этот непорядок в своем ансамбле (что, если честно сказать, было очень к месту), Лу, недолго думая, решил, что если рубашка еще потерпит свое несовершенство – то ему не приличествовало ходить с запачканными руками, которыми, еще возможно, придется здороваться, а может быть и обнимать вон ту красотку. «Так ведь?», – сказал он, подмигнув сидящей на углу стола милой барышне, которая получив этот знак внимания, сильно встревожилась и, покраснев до кончиков волос, напряглась, готовясь при следующем заходе этого типа, во всю прыть улепетывать отсюда. Лу же, решив, что чистоты надо добиваться любыми способами, взял левой рукой бутылку и стал коньяком поливать свою правую, дабы как-то очистить ее от шоколада. Видимо, результат был – так себе, или может быть Лу пожалел коньяка, но он отставил эту затею и решил воспользоваться лежащими на столе бумагами. Наверное, важные документы несут в себе столько основательности, что их применение (даже совсем не по своему назначению, в особенности в плане очистки тела от нежелательных загрязнений) всегда приводит к желательному успеху. Так что, взяв бумаги, Лу скомкал их, как это требует физика, считающая, что ровность поверхности скорее размазывает, чем очищает, а вот применение неровностей зарекомендовало себя с наилучшей стороны, и частично убрал частицы шоколада. Затем он, прислушавшись к настойчивым советам остатков коньяка, решил, что их доводы заслуживают внимания, и с задумчивым видом, последовал совету поехать и докупить им еще пол-литровую подружку. Замахнув на дорожку еще приличную порцию, Лу подошел к сестре, как все подумали, чтобы обнять ее на дорогу, но этот подлец всего лишь воспользовался своими родственными связями, дабы исходящим запахом от ее волос перебить стойкий носовой выхлоп коньяка, или проще сказать – он просто занюхал ею.

После этой последней его выходки, Надя решила, что к правилу: «предупрежден – значит вооружен», пора бы прислушаться, и теперь, в случае появления ее братца в офисе здания, ей незамедлительно об этом сообщали блюстители порядка, находящиеся на проходной внизу.

Вот и в этот раз она, получив сообщение о приближающейся напасти в виде Лу, отправила всех присутствующих из кабинета и принялась ждать, что ветер на этот раз принесет ей. Надя мысленно представляла себе: вот он зашел в лифт, если без происшествий, он уже через полминуты должен быть на этаже. Что дальше? Значит, от лифта, если не делать круг и не заглядывать в двери – то идти до нас еще столько же. Ага, уже слышу его смех, значит навеселе, правда, еще не ясно, что лучше – навеселе, либо наоборот – в мрачных тонах. Вот слышатся приближающиеся шаги и (надо же!) стук в дверь.

– Можно, – заглянув внутрь, спросило улыбающееся лицо Лу.

– Даже если скажу, что нельзя, разве тебя это остановит? – без улыбчивой взаимности ответила Надя.

– Да ладно, ты. Перестань дуться, – подходя к ней, попытался обнять Надю Лу.

– Что хотел. Говори и выметывайся, у меня еще работы дополна, – не собираясь с ним рассусоливать, заявила она.

– Да в чем проблема-то? Вон, на улице весна. Все цветет и радуется, и только ты – все бука, – не меняя радостного настроя, продолжил Лу.

– Ну я и вижу, что ты с утра уже настроен в нужный тон, – ответила Надя.

– Не буду же я идти против природы. Ты ведь сама знаешь: демисезонье обостряет чувства жаждущих, вот они и срываются, – сказал Лу.

– На родственниках, – заметила она.

– И на них, тоже, – засмеялся Лу.

– Да пошел, ты… – заявила, раздражаясь, Надя.

– Ну и ладно, пойду встречать осень жизни, то есть – весну, – развернувшись, сказал Лу, потом постоял задумавшись и сказал. – А я ведь даже не знаю, когда меня больше подташнивает: весной, или осенью. – И он направился к выходу.

– Когда выпьешь больше, – не выдержав, крикнула Надя вдогонку. Затем задумалась и выразила вслух свое недоумение. – И чего приходил?

Но если бы она видела, с кем Лу выходит из здания – ее недоумение сменилось бы яростью, которую она все равно обрушила вечером, правда, на ничего не подозревающего Геру. Лу уже давно заприметил одну весьма привлекательную служащую фонда и, прибыв сюда, решил, что сегодня у нее есть шанс доказать свою лояльность девизу фонда «нести добро людям», а так как он, Лу – тоже человек, и к тому же весьма нуждающийся в этом самом добре – то она должна непременно составить ему компанию на сегодняшний вечер. То, что до конца рабочего дня осталось еще полчаса – за это она может не переживать и смело с ним идти, так как все уже улажено (что только не скажешь, чтобы все было «уложено») с ее начальницей. Так что Лу уже садился в свой автомобиль вовсе не один, а наоборот – с весьма красивой дамочкой, привлеченной и завлеченной сладкими надеждами на будущее. И куда же, в какую сторону закрутилось колесо черного, внушающего уважение окружающим зевакам, автомобиля? Конечно, этой даме (да и многим другим романтичным натурам) желалось бы, что автомобиль доставит нашу пару, объятую ореолом романтики, в аэропорт, где их уже ждет частный самолет, который приняв их на свой борт, понесет далеко отсюда, от этой серой жизни, и где-то там, в стране, состоящей из одних красок, их закружит водоворот приключений, полных любви. Но дело в том, что любовь – субстанция первичная, она и раскрашивает наш серый мир, наполняя его красками радости, но мир (даже переливающийся яркими красками и огнями) так же и останется серым, если твои чувства не получили вакцину восприимчивости под названием «любовь». Так что, жадные до грез без ее любовной основательности, не смогут рассчитывать на обоюдность и останутся (разве что!) только со своей жадностью. И наш автомобиль, следуя по проторенной дорожке, не свернул куда не следует, а строго приехал туда, куда и было заказано его хозяином. Но спутница Лу не выразила никаких возмущений, и со стойкостью, присущей всем представительницам женского рода, проследовала в клуб вслед за Лу. В клубе же Лу, заняв, приличествующий своему статусу стол и сделав заказ, вдруг потерял интерес к своей спутнице, а стоило ему только выйти из-за столика – уже потерялся и сам в этой танцующей массе. Первые полчаса, пока спутница Лу (пробуя принесенное официантом) можно сказать была занята делом, она ничего не имела против того, что ее занятию никто не мешает, но в следующие полчаса она слегка заволновалась, спрашивая себя: «А куда, собственно, он пропал?». Но людской водоворот, кружащий вокруг и выбивающий из головы децибелами мысли, не заострил своего внимания на существующем порядке дел, а именно, на отсутствии Лу, и наша дама, имея за столом порядочную дозу спиртного, решила не расстраиваться и плыть по течению жизни, тем более, вон тот так импульсивно танцующий «чел» уже не раз задерживал на ней взгляд. Лу же, после посещения дамской комнаты, (по случаю нарушения координации, что уже не плохо, а то некоторые стремящиеся туда заглянуть и вовсе меняют гендерную ориентацию, вот сколь вожделенна эта комната для многих особей иного пола), несильно удивившийся случившемся, а скорее даже не заметивший этого и выйдя в зал, обвел его взглядом и решил, что надо бы заказать столик, правда, почему он этого сразу не сделал, а сразу оказался в туалете – так и осталось для него не выясненным (как и для нас – его забывчивость). Но тут его заметили какие-то знакомые, и в результате чего, уже он заметил, что можно обойтись без заказа отдельного столика, присоединившись к ним. Компания, к которой присоединился Лу, уже находилась в той стадии своего мироощущения, когда уже ненадобно ходить вокруг да около. Дозировка алкоголя сделала свое черное дело, прикрыв глаза нравственности и заменив ее на нравы, она раскрыла душевные объятия для всех желающих приобщиться к слепому зову страсти, так что степень открытости и откровения в этом кругу практически достигла своего апогея, что вполне устраивало Лу, находящегося на той же волне. И каждый, кто вступал в этот круг, должен был принять его правила поведения, а так как миропонимание строилось через осязательные ощущения – то каждый слепо полагался уже только на свои инстинкты. Ощутив себя и еще рядом с собой несколько горячих тел, готовым к жизни без сожалений. Лу, после очередного разогрева себя и оказавшейся в опасной близости к нему «черной лошадки», решив заарканить ее, накинул для начала на нее брудершафтный крючок, затем еще сделал несколько заходов, как с бокалом так и без него, и почувствовав, что лошадка уже не будет брыкаться, захватил ее, а вместе с ней и ее нагрузочную компанию, дабы уже продолжить вечер у себя дома. По дороге к выходу из клуба Лу заметил за одним из столиков одну до боли знакомую даму, так вольготно себя чувствующую в объятиях мулатного парня, что это вызвало в нем волнительный приступ дежа-вю. «Но где же я ее мог видеть?», – до самой посадки в машину не смог Лу прогнать мучащую его мысль. Но как только «черная лошадка» взгромоздилась на его колени – то этим сразу же заставила Лу пересмотреть свое мнение на счет ее переклассифицирования в лошади, что, впрочем, имело свои плюсы. Так ее весовая статичность напрочь очистила его мозг, оставив в нем только напряженные думы о безысходности его зажатого положения. И если, в менее стесненных условиях, давление располагающего к тебе тела вызывает в тебе реакцию опоры – то на этот раз, ввиду совокупности таких причин: как перевес – одного партнера, и перепой – другого, привели к тому, что по приезду на место у Лу уже не было никаких желаний, кроме того, как найти покой уже только на дне бутылки. Что в принципе и случилось дальше, когда их застал приехавший в очередной раз расчищать эти Авгиево-Луисовы конюшни, Гера.