Максим Цхай - Тяжелая рука нежности Страница 13

Понял одну важную вещь. В этом правиле Бусидо заключен смысл более глубокий, чем кажется на первый взгляд. Не о стремлении к смерти говорится здесь, а об осмысленном подходе к ней.

Парадокс в том, что все пути без исключения ведут к смерти – более дальней, более близкой, легкой или мучительной, не важно, но нет пути, не оканчивающегося разрушением.

Самурай осознаёт это и выбирает тот путь, в конце которого стоит возможность смерти осмысленной, стараясь выйти из-под ее контроля – не она выбирает его, но он ее.

А если в конце выбранного им пути смерть так и не встретилась, значит, она снова уступила ему дорогу.

Встретил на нашей территории члена вражеского мотоклуба в полной экипировке с эмблемами.

Репутация его клуба такова, что символика запрещена законодательно, но обходят, обходят этот запрет. Я заставил его снять с себя «цвета» и убрать куртку в рюкзак.

Глупо? Я гопник? Нет.

Вот из-за таких любителей прыгать через флажки и происходят байкерские побоища, вплоть до поножовщины. Если флажки нельзя убрать, действительно нельзя, то нарушитель договоренности – провокатор. Дурак он при этом, сумасшедший или выскочка, не имеет никакого значения.

При моем ранге можно иметь прозвище из тех, что появились в чаптере сами собой. Мне предложили на выбор – Феруктер («ненормальный», «чокнутый»), Шойшель («свистунок») и Макс.

Остановился на Максе.

Макс я, а потом все остальное.

– А вот эту цепь с кулоном я купил у турков за три сотни! – хвастается Ойген из нашего клуба.

– Ох, класс, дай посмотреть! Браслет с черепом хорош.

– Да, тут бриллиантовая крошка.

Хохочу:

– Цепочка, кулончик… девочки! У нас в клубе завелись девочки. Тьфу!

Смущенно прячет цацки Лео.

– А ты… это… когда длинные волосы обрежешь, тогда поговорим.

– А вы хоть и лысые, все равно как бабы. Кулончик! Лысые… гы-ы-ы! Девочки побрились!

– А у тебя перстни. Перстни! Ха-ха-ха!

– Ну и что? Этот перстень наградной, от мемберов из Мюнхена.

– А ты Бон Джови слушаешь! Кантри выключил и этого пидера поставил!

– А чего? Он веселый парень. А ваше кантри для Ку-клукс-клана.

– Ну вот, как всегда… Как немцы – значит, расисты. Бей индейцев!

Налетают на меня, пытаясь завалить, я распихиваю этих увальней и перепрыгиваю за барную стойку.

– Говорю же – девочки! Куда вам со мной?..

– Гы!!! Зато у нас татуировки у всех, а ты голый до сих пор, как девочка!

– Я тоже сделаю… вот здесь пантера хорошо будет смотреться.

– Какая пантера?! Панду сделай. У ваших китайских медведей и не поймешь, где мужик, а где баба.

– Ты… знаешь что? Не перебарщивай!

– Давай у президента спросим. Тиль! Макс нас обзывает бабами, а у самого длинные волосы и колечки на пальцах!

Тиль, уставший от моих приколов на ломаном немецком, нехотя выглядывает из комнаты собрания и, не въехав в тему разговора, бурчит:

– Оставьте Макса в покое. Он делает что хочет.

– Гра-ха-ха!!!

Ну вот. Нынешний вечер был явно не моим.

Осознание собственной ничтожности и бессмысленности всего может быть жизненным этапом. Кто-то выдумывает себе искусственные смыслы, кто-то принимает безысходность как данность и чуть иронично улыбается.

В чем смысл всего – в детях? Нет, конечно. Из поколения в поколение передается надежда, что вот они-то, твой сын или дочь, наконец найдут то, что безрезультатно искал ты. Наивная надежда. На самом деле все повторится.

Надо прожить жизнь так, чтобы исполнить мечту поколений своих не очень счастливых предков. Вы хотели, чтобы я был счастлив? Так вот оно, елки-палки! Поживу-порадуюсь за всех за вас! За все поколения разом.

А когда придет пора оставить что-то детям, так и отдай им свой интересный, смеющийся мир – это будет лучший подарок, который ты сможешь им сделать.

– Ма-акс! Воро2н-то ты зачем булками кормишь, устроил из пляжа птичий двор! Утки твои весь песок засрали. Ты же охранник!

– Это ты меня, Карл, знаешь как охранника, а на самом деле я птичий бог!

– «Бог» нашелся! Они что, слушаются тебя?

– С ладони моей едят. А слушаться – нет, конечно. Говорю же – бог я…

Весна… Ночная атмосфера накаляется, самые опасные месяцы прошли, но кровь в народе играет.

Стою ночью на светофоре в центре города.

– Эй, гребаный китаец!

Четверо щенков-немцев, лет восемнадцати-двадцати, идут по улице, пиная урны и всячески демонстрируя, что они, дескать, по-взрослому пьяные.

Показываю им фак. Мне навстречу вылетают четыре.

Ну всё… Даю газ, выезжаю на красный свет через бордюр на тротуар. Придурки слегка цепенеют: во-первых, на красный свет ездить нельзя, а во-вторых, становится различима моя клубная куртка.

– Да он дерьмовый рокер…

Не слезая с мотоцикла, хватаю за воротник ближайшего, притягиваю его к своему лицу. Остальные спешно убыстряют шаг – мол, а мы тут ни при чем.

– Что-то еще хочешь сказать про китайцев?

– Нет… я не знаю, это не мы кричали… Я вас, кажется, где-то видел…

– Хочешь сказать, что знаешь меня?

– Нет… это не я… я вас не знаю совсем…

– Лучше уж так.

Отшвыриваю щенка. Тот, с трудом удержав равновесие, бежит за своими дружками, которые учапали уже метров на пятьдесят. Э, нет, не прокатит.

Даю газ, нагоняю их, целясь передним колесом в самую гущу. Придурки, шарахнувшись от колеса коника, обреченно останавливаются, начиная виновато почесывать в затылках и откашливаться. Эх, люблю! Начинаю выпендриваться.

– Сюда слушайте. Я трахал вас всех. Ясно?

Молчат. Молчание – знак согласия.

Разворачиваюсь, уезжаю. Хо-хо! Заряд бодрости на целую ночь. В принципе, не велик подвиг – выёжистых пацанов разогнать. Только дело не в этом. Наибольшее удовольствие получаешь, задавив врага не мускулами, но духом. А физически… еще лет десять меня ни одному восемнадцатилетнему сопляку не заломать.

Щенки… злобные, мелкие щенки, учить вас здесь некому.

Что происходит с современными немцами? Турки набакланили бы мне по башке в пять минут, особенно за последнее заявление. А эти… Как они в прошлом веке полмира завоевали – непонятно. Видимо, правда, что в войнах людская порода мельчает. Весь цвет германской нации побрился в СС и был полностью вырезан, не оставив потомства.

Да… удружил Гитлер немцам.

А самое смешное – что мне китайцы-то? Я такой же китаец, как и Бен-Гурион.

Как много времени уходит на ерунду…

Полдня потратить на работу, вернуться домой, приготовить еды, поесть, помыть тарелку, подмести пол, постирать одежду, вывесить ее сушить, погладить, вынести мусор, оплатить счета, заправиться, наконец…

Душ, стрижка бороды и прочая, прочая… И «куда я дел ножницы, едрена вошь?!»

Восемьдесят процентов времени уходит только на поддержание своей жизни и уборку отходов от нее. А ведь надо еще и спать не менее семи, а лучше восьми часов в сутки. Рабство, блин.

Ну ладно, пол можно через день подметать, мусор тоже денек постоит. Но все остальное!

Как я еще умудряюсь вписывать в этот распорядок ежедневные тренировки, треп по телефону и записи в дневнике – загадка для самого себя. Но ведь удается пока.

Тут только два выхода – или заработай себе на уборщицу или… «труд есть сам по себе удовольствие».

Да, вот еще можно на уборщице жениться. А это, кстати, мысль…

Конечно, за вчерашнее мне стыдно.

И очень стыдно. Ну и бог с ним. Какой есть.

Вчера, после тяжелого ночного дежурства, я вышел подышать перед дверями танцхауса. Взгляд мой случайно упал на мотоцикл.

И тут… Вот это называется состояние аффекта. Я увидел, как какой-то подонок лет двадцати, не больше, в компании ржущих приятелей стоит возле моего коня и… мочится на него. Не спеша, философски и старательно поводя своей «кисточкой», он расписывал моего коника от морды до хвоста.

Со ступенек я просто ссыпался. Дальше – все отрывочно. Круглые от ужаса глаза мерзавца, мой рев и его попискивание: «Прости, не надо! Я заплачу за все!»

Последние слова он договаривал с полузажатым ртом, потому что я, ухватив сопляка за шею, трижды провозюкал его лицом по обоссанному сиденью. Дружки его разбежались в разные стороны.

Дальше начался концерт по заявкам телезрителей.

Я погнал негодяя через весь танцзал к нашим уборщицам, и он, по пояс голый (потому что я снял с него рубашку), с ведром воды и тряпкой (которую и заменила его дорогущая рубашка) пошлепал снова к выходу на глазах у всех.

Девки ржали. Турки, мгновенно узнавшие об этом инциденте, одобрительно кричали «Уууууй!» и поднимали большой палец руки. Немцы были весьма сдержанны, молчали, не выказывая ни одобрения, ни порицания. В тридцать четвертом году они были не лучше.

Мы вышли на улицу, где возле моего коника уже собралась толпа дискотечного люда, радостного от предвкушения нового аттракциона.

И в течение четверти часа, под хихиканье и комментарии толпы, полуголый и синий от предутреннего холода придурок драил своей шикарной рубашкой мой мотоцикл.