Доктор Нонна - Не отрекаются, любя (сборник) Страница 13

Давид говорил с кем-то по телефону, но, завидев Леру, нажал отбой, явно не закончив разговора.

– Ты сногсшибательна, – начал он и осекся.

– Я выхожу замуж за Максима, – быстро, чтобы не сорваться и не расплакаться, проговорила она.

Давид побледнел:

– Ну да, он же отец твоих девочек…

Лера, уже жалея, что когда-то ему об этом рассказала, процедила сквозь зубы:

– Не в этом дело. Ты же не стал разводиться, и что же мне теперь, век тебя дожидаться? Как Пенелопе?

– Я не могу! – тонко, как раненый заяц, вскрикнул Давид. – Не могу! У Рустама эпилепсия…

Лера мгновенно поняла, что он говорит правду, но… ничего не могла с собой поделать. Очень хотелось ударить его побольнее – чтобы он хоть немного почувствовал ее собственную боль.

– Вот как? – саркастически, почти презрительно бросила она. – Надо же, как внезапно. И очень своевременно.

– Я не знал, Лера, клянусь. Нино скрывала, а тут… я хотел… он услышал, разволновался и…

– Понятно, – уже мягче произнесла она. И горько добавила: – Но позвонить-то хотя бы – мог?

Лера шагнула к двери, Давид перехватил ее, остановил, обнял за плечи… на мгновение она прижалась к нему… на мгновение, не больше… Ведь мгновение – это чуть-чуть? Это не считается, правда?

– Завтра я возвращаюсь в Германию. – Развернувшись на каблуках, она вышла из кабинета, очень прямая, словно позвоночник стал нацеленной в зенит стрелой… «И гордо голову закидывала, чтобы слезам из глаз не вылиться», – крутились в голове не то читанные, не то слышанные когда-то стихотворные строчки.

В Берлине сияющий и даже как будто помолодевший Максим встречал их с двумя букетами: алые розы – для Леры, белоснежные – для Юли.

В его доме их ждали уже приготовленные комнаты. Юля, чуть не повизгивая, вытаскивала из своего шкафа все новые и новые шмотки: брючки, юбочки, свитерочки, блузочки – все было впору.

– Мамочка, это сказка просто! – Она скакала по комнате, подкидывая обновки к потолку. – И комп еще! И Интернет уже подключен! Ну фантастика прямо!

Лера наблюдала за этим восторгом и чувствовала, как в груди копится… нет, не раздражение – усталость. Невероятная, бесконечная, беспредельная усталость. Зачем все это?

Недели через три Максим, устав, видимо, глядеть, как она мается, спросил:

– Лера, а может быть, тебе просто нужно начать работать?

– Здесь? Персонально для русских пациентов? – огрызнулась она.

– Ну почему же? – спокойно, и не думая обижаться на ее резкость, ответил он. – Подучишь язык, тоже мне, бином Ньютона. У меня есть одна отличная преподавательница, она всех наших медиков натаскивает. У нее такой немецкий, знаешь, с медицинским уклоном. Не очень литературный, зато с профессиональной нашей точки зрения – безупречный.

Выучив немецкий и сдав требуемые экзамены, Лера начала работать с Максимом. Как когда-то, когда он взял ее в свою клинику администратором. Только теперь все было по-другому, теперь они были – одна семья. Она – его жена, а он – ее муж. Муж объелся груш, горько усмехалась Лера сама с собой. Слишком поздно исполнилась эта мечта, слишком толстым слоем пепла затянулись угли былого пожара страсти. Как же так, ведь когда-то легчайшее его прикосновение возносило ее на вершины блаженства? А теперь в постели она чувствовала себя бревном, спиленным сто лет назад и пролежавшим все эти годы в вечной мерзлоте, и, должно быть, такой и воспринималась.

Попытки Максима ее расшевелить становились все менее изобретательными, менее страстными и нежными, все более формальными, все более редкими. И то сказать – сколько можно стучаться в наглухо закрытое сердце? Неделю? Месяц? Год? Лера понимала все это, даже казнила себя за неблагодарность – ведь Максим поставил ее после болезни на ноги, выходил, был все время рядом, принял девочек, заботился о них и о ней, разве что луну с неба на тарелочке не приносил, – но ничего с собой поделать она не могла. Отгорело, отболело, затянуло пеплом, только черная дыра в груди. И ничего больше. Ни-че-го.

Юля, хоть и болтала уже по-немецки не хуже коренных берлинцев, поступать укатила в Москву, в финансово-экономическую академию – и, естественно, с блеском поступила. Оставаться с Максимом в отсутствие хоть как-то оживлявшей тусклый семейный быт дочери Лере было тяжело. Смешно сказать, она радовалась, когда муж отсутствовал. А происходило это все чаще и чаще: то в гольф-клуб отправится, то на выходные уедет с приятелями на какой-нибудь швейцарский горнолыжный курорт, благо в Европе все близко.

Все близко, кроме людей, думала Лера. Люди все порознь, поодаль. По крайней мере они с Максимом – точно. Но в таком случае что она, Лера, тут делает? Так называемую личную жизнь Максим себе и без нее обеспечит. Наверняка уже и обеспечил. Вряд ли они там на своих лыжах катаются в чисто мужской компании, вокруг, разумеется, радостно клубится стайка юных длинноногих богинь, готовых украсить досуг нестарых обеспеченных мужчин. Как ни странно, Леру ни эти догадки, ни мысль о том, что догадки вполне могут оказаться реальностью, – все это ее совершенно не задевало. А раньше вроде так ревновала – и Максима, и Давида… Может, потому что любила?

Так все-таки – что же она, Лера, тут, в Берлине, делает? Зачем она здесь? Не пора ли в Москву?

Быть может, она собиралась бы еще лет десять, но добрые коллеги нашептали, что одна из пассий ее супруга ждет ребенка. Была ли то одна из медсестричек или одна из скрашивавших горнолыжный досуг «богинь», Лера не знала. Не знала даже, правда ли – то, что нашептали. Да, признаться, ее это и не интересовало, ей было, страшно подумать, безразлично.

А вот будущее незнакомой юной женщины (если нашептанное – правда) почему-то было Лере небезразлично. Слишком хорошо она помнила, что такое – быть матерью-одиночкой. Да, Берлин двадцать первого века – не Москва лихих девяностых, но все же, все же, все же. Настояв на разводе (впрочем, Максим не слишком сопротивлялся), Лера улетела в Москву.

В окошко машины постучали. Неужели полиция так быстро приехала, или опять этот хам из «Опеля» желает отношения повыяснять? – раздраженно подумала Лера.

Но за стеклом маячил Давид.

– Ну ты даешь! – Он почему-то улыбался, хотя вроде бы ничего веселого не происходило. – Давай пересаживайся! – скомандовал он, открывая водительскую дверь.

Лера переползла на пассажирское место, Давид уселся за руль:

– Нет смысла полицию ждать, они сто лет ехать будут.

– А страховая? – Лера нахмурилась, хотя стоять дожидаться не хотелось совершенно – ни полицию, ни представителей страховой, ни кого бы то ни было вообще.

– Да ладно, – отмахнулся Давид. – Там у тебя фара разбита и бампер чуть-чуть помят, не о чем говорить. Поехали, в общем.

– А этого, злющего, из «Опеля», так и оставим? – Лера не возражала, скорее, уточняла. – Он и номера, наверное, записал…

– Лерочка, солнышко! – Давид продолжал улыбаться, аккуратно выруливая с места и вливаясь в поток рванувшихся на зеленый машин. – Может, и записал, тебе-то что? Сама подумай: виноват он, это все окрестные камеры слежения записали, так что он будет рад до небес, что мы уехали.

Слова Давида дарили привычное спокойствие. Лера осторожно коснулась легко лежащих на руле смуглых пальцев:

– Какое счастье, что в моей жизни есть ты!

Пытаясь – изо всех сил пытаясь – забыть Леру, Давид, как перчатки, перебирал окружавших его молоденьких секретарш, медсестричек, санитарок, официанток из буфета клиники – всех подряд. Чтобы не путаться в именах, звал всех «лапочками» и «птичками».

Некоторых «птичек» даже брал с собой в поездки – на симпозиумы, выставки, конференции. Как когда-то Леру. Но это все были, разумеется, суррогаты, столь же способные заменить оригинал, сколь пластмассовое яблоко в витрине способно заменить сочность и хруст настоящего яблока. Даже Нино – все-таки чутье у нее было поистине звериное – это понимала. Знавшая, разумеется, о «шалостях» мужа (да он не особо и скрывался, не то что в Лерины времена), она молчала и тихо улыбалась. Семья была в безопасности, а все прочее – такие пустяки, знаете ли.

Этот симпозиум выдался не столько информативным, сколько нудным, поэтому Давид прилетел из Греции изрядно уставшим. К тому же в самолете, вместо того чтобы спать, он в очередной раз перебирал события последних месяцев. Точнее, одно событие, совершеннолетие Рустама.

Может, зря он все-таки машину ему подарил? Но мальчик так просил… Давид успокаивал себя тем, что в большинстве цивилизованных стран эпилепсия не считается абсолютно непреодолимым препятствием для получения водительских прав – здесь, в Москве за медицинскую справку, конечно, пришлось заплатить, а где-нибудь в США и проблем бы не возникло. Если в большинстве стран законодательство позволяет, так почему бы и нет? В конце концов, перед приступами у Рустама всегда «предвестники» бывают, вполне можно успеть съехать на обочину и переждать. Да и приступов уже года четыре не было, эти современные препараты воистину чудеса творят, что бы там Нино ни говорила про какую-то мистическую «судьбу». Но на сердце все равно было неспокойно. Даже самолетные турбины гудели, вопреки обыкновению, не усыпляюще, а как-то тревожно.