Алексей Синицын - Искусство скуки Страница 13

Абу-Касим, например, всегда был недоволен тем, что он часто опаздывал к школьному автобусу. «Здравствуйте, достопочтенный шейх, а мы Вас заждались! Не соблаговолите ли, занять Ваше почётное место в моём скромном драндулете?» – язвительно говорил он всегда одно и то же, и тогда над Шарифом все начинали смеяться и показывали на него пальцем, тоже всегда одинаково. Мальчик шёл к своему месту в автобусе, почти в самом конце, раздавая направо и налево подзатыльники зарвавшимся товарищам, и получая тычки и толчки в ответ. А потом, садился у окна и с тоской думал: сейчас этот старый прокисший бурдюк ещё скажет… «В следующий раз, паршивец, будешь добираться в школу на верблюде» – и, в самом деле, говорил Абу-Касим с силой выкручивая баранку. Вот-вот… А эти опять гогочут.

Его старшая сестра Лейла была недовольна, когда он подсматривал за ней через маленькое мутно оконце, как она моется под душем, или когда он примерял её джинсы (ей джинсы купили, а ему нет). Зайнаб-хатун всегда упрекала его за отсутствие носового платка. Дался ей это платок! Какое отношение он вообще имеет к географии? Хабиб был недоволен его вратарскими способностями, когда они играли в футбол с соседним двором. Дак, разве он виноват? Он и сам хотел бы стоять на воротах лучше! Зухра, сидевшая с ним за одной партой была недовольна тем, что он постоянно ковырял в носу. Эта зануда и зазнайка постоянно делала ему замечания и опять же вспоминала вслед за географичкой про отсутствующий носовой платок. Что они понимают, женщины, в особенностях козявок, живущих в его мужском носу? Не нравится – не смотри. Кое-кого раздражал его, мягко говоря, далёкий от каллиграфического идеала почерк. Да, мало ли, кто чем бы недоволен… Иногда он думал, что если бы ему вздумалось надеть свои ботинки не на ту ногу, или прыгать по жизни вообще в одном левом ботинке, то в его теперешнем состоянии мало бы что изменилось – недовольством больше, недовольством меньше… Но, это всё ерунда. Если бы все они знали, как он сам был недоволен собой, своими зубами! По сравнению с этим, все их внешние, мелочные недовольства выглядели в глазах мальчика сущими пустяками, глупыми придирками даже не заслуживающими сколько-нибудь серьёзного внимания.

Своими, зубы можно было назвать только в силу той глупейшей формальности, что они располагались и проживали собственные жизни у него во рту. Шариф считал их настоящими паразитами (настоящих паразитов ему приходилось видеть в пойманной на речке рыбе). Они постоянно ему мешали, выпирали, ссорились между собой, напоминали о себе, как назойливые мухи. Напоминали ему о его ужасно некрасивой улыбке, не оставляя мальчика ни на секунду, постепенно превращая живого, подвижного и общительного отрока в замкнутого, затравленного зверька.

Однажды он с мальчишками заливал водой сусличьи норы, и часто вспоминал того жалкого, промокшего насквозь и дрожащего от страха суслика, которого собственноручно выловил на выходе из запасного лаза. Не нужно было выгонять бедное животное из его дома. Теперь, суслик поселился в нём.

Иногда, ему хотелось устроить в своей ротовой полости небольшой взрыв, чтобы избавиться от всех зубов разом. Хабиб рассказывал ему, что в Эль-Рахтуме специальные врачи выравнивают зубы, какими-то специальными проволочками и скобочками: «Через год будут ровными» – заверял его старший товарищ, – а богатым, делают зубы из слоновой кости. «Танцора диско», помнишь, смотрели? – (Ещё бы, не помнить такое!) – У него точно слоновые» – со знанием дела заключил Хабиб.

Мальчик верил Хабибу, ведь тот никогда не врал, даже про инопланетян и дэвов и, в отличие от других, рассказывал про них только чистую правду, то, что видел собственными глазами. Однако ненависть к собственным зубам-паразитам была такой сильной, что «исправительные работы» для них казались Шарифу неоправданно мягким наказанием. Их нужно было уничтожить! Жить с ними дальше он не хотел. Но, разве на слоновые заработаешь? Он же не кинозвезда, вроде Митхуна Чакроборти…

– Ну, как тебе начало? – Серж положил несколько отпечатанных листов на стол и, заложив руки в карманы, стал выжидательно прохаживаться по комнате. Зачем-то решил понюхать карликовый кактус, но только глупейшим образом уколол свой нос.

– Пойдёт. Вроде бы, история довольно тривиальная – физический недостаток, омрачающий жизнь мальчику. Но хорошо то, что во всём этом у тебя есть некий мистический налёт и определённая сумасшедшинка. Собственная жизнь зубов, подглядывания за сестрой, переодевание в её джинсы, право человека публично ковырять в своём носу, желание устроить маленький взрыв во рту, вместо того, чтобы пойти обычным путём в кабинет ортодонта… Во всём этом сквозит абсурдность экзистенции и намёк на бунт.

– На бунт? – Серж на секунду остановился. – На бунт, на бунт…

– Не знаю, куда тебя занесёт, но из твоего мальчика, вероятно, должен получиться, либо кровавый диктатор, либо жестокий маньяк. Намёк на художественную студию не случаен, а? – Роберт, как спрут в костюме растёкся по дивану, и вяло потягивал виски.

– Ты же знаешь, экзистенциальный бунт давно вышел из моды, психоанализ со всякими там фрейдовскими и адлеровскими штучками тоже. – Серж заходил по комнате быстрее. – Кого сейчас волнуют причины, Роб? Сделай что-нибудь, или сдохни! А лучше, и то и другое. Сначала сделай, а потом красиво сдохни, а мы на тебя посмотрим и поаплодируем, может быть, даже тебя запомним… Только, сдохнуть не забудь! Старик Хэм ещё в начале 60-х первым это почувствовал.

– Вот, ты сам всё понимаешь. – Роберт в знак одобрения лениво проглотил ещё одну янтарную капельку. – Но есть ещё один вариант – подыхать вовсе не обязательно. Да, и делать-то почти ничего не нужно.

– Что ты имеешь виду?

– В героях сейчас ценят не героический смысл их жизни, а героическую бессмысленность их смерти. Заметь, ты сам про Хэма вспомнил. Помяни моё слово, лет через 20–30, гонщики Формулы-1 будут разъезжать с портретами Че Гевары на груди.

– Ты думаешь, через 30 лет его на Западе ещё кто-то будет помнить?

– Что нам ещё остаётся, Серж? – Он говорил с ним, почти как с ребёнком. – Ты думаешь, почему русские строят социализм? Социализм им нужен? Да, нет же, им нужен большой исторический смысл существования! – Роберт, говоря о большом историческом смысле существования, почему-то указал на свой стакан.

– А нам, нет?

– Нам – нет, потому, что мы больше не верим в смыслы и, особенно, в большие.

– А во, что же, по-твоему, мы верим, в деньги, в искусство?

– Мы верим в большие, яркие эмоции, поэтому деньги, искусство, любовь и всё остальное интересует нас постольку, поскольку оно способно какое-то время вызывать в нас подобные эмоции.

Серж вспомнил про Агнетту, про свою, некогда большую огненную эмоцию, неожиданно вспыхнувшую на горизонте его серых и довольно скучных буден, в полуметре от него. Как будто под ноги кто-то бросил новогоднюю петарду. Он даже прекрасно помнил кто.

С ней его познакомила Наташа, внучка русских эмигрантов, работавшая в «Галлионе». «Серж, у меня для тебя сюрприз! – Наташа ворвалась в комнату, как комета, состоящая вся, судя по запаху, из сухого спирта вперемешку со льдом. – Сейчас я тебя познакомлю с женщиной, – сказала она, наклоняясь к его уху на нетвёрдых ногах, – о знакомстве с которой, ты будешь жалеть всю оставшуюся жизнь!». «Вот как? Я и так тебе крайне признателен за всё, что ты для меня сделала, а теперь и вовсе стану твоим пожизненным должником» – ответил тогда он. Сам «сюрприз», а так же вступительное слово были вполне в духе Наташи. Агнетта тогда нарочно красила волосы в огненно-рыжий цвет, видимо, чтобы подчеркнуть пламенную стихийность и непредсказуемость своих чувств, и предложила ему сразу же выпить с ней яду на брудершафт. Обычно, мужчин такое откровенное предложение, либо сразу же отталкивало, либо тут же неверно истолковывалось. Но Серж в тот раз совершенно невозмутимо ответил, что старый румынский бренди вполне для этого подойдёт…

– Большие, яркие эмоции не могут воздействовать на душу вечно. Они быстро приедаются, и что тогда?

– Стареешь, дружище, стареешь. – Роберт поднялся с дивана (осьминоги вроде вялые-вялые, но внезапно вдруг соберутся, и уже на ногах, в костюме и при галстуке, бодры и очень опасны) и похлопал приятеля по плечу. – Но, в целом, ход мыслей правильный. Чувства охлаждаются, эмоции выгорают, остаются одни слезливые сантименты. Не поймав за хвост синюю птицу удачи, мы начинаем довольствоваться кормлением домашней канарейки. Знаешь, я слышал старики ездят в Венецию только для того, чтобы покормить голубей на площади Сен-Марко. – Роберт подержал Сержа за пуговицу жилета и отпустил. – Так, что у мальчика твоего только два выхода – или ужасать, или слезу вышибать. – Он шутовски всхлипнул.

Сержа часто раздражал этот самодовольный цинизм Роберта, но, во многом, ему приходилось с ним соглашаться. Вот, и сейчас его коллега по цеху методично заколачивал гвозди необходимости в крышку печального гроба свободы. Не Гегель конечно, но…