Петр Краснов - Заполье Страница 13

– Ну, слюни-то у них разве что на клыках…

– Ххе-ха-ха-ха!.. Ничего, вспомнят у нас подворотню… загоним! Как идея сама?

– Как идея – ничего… Неплоха. – Неужто сбываться взялось, наконец? Сколько думалось о том, попыток делалось… – Так все-таки к чему присоединяться, к кому?

– Да хоть ко мне – али так уж я никчемен?! Есть люди, Иван свет Егорыч! И не только с башлями, но и с головой. С предвиденьем. К ним и пойдем. Хотя вопрос-то, скажу я вам, в принципе уже решен. И об этом… о карт-бланше нам даже и заговаривать не будем – как будто он, – и мигнул весело, по бедру себя хлопнул, – уже в кармане у нас. Речь если вести, то лишь о технологии дела: как, когда, что почем… Четверть площади, скажем, рекламе – ну, это кесарево, да и копейки какие-никакие для поддержки штанов. Но три-то четверти наши! Вот о них и помаракуйте: рубрики всякие, темы, гвозди номера – чтобы по шляпку в читателя… ужель не думали никогда? Не поверю, чтоб не мечталось – о собственной, у себя в руках…

– Как не думать… – Сдерживал суеверно, осаживал себя, не торопился верить – что-то легко уж слишком, не спугнуть бы. – Были прожекты. Как-то даже с ребятами из «партянки» нашей – партийная ж газета была – столковался, с двоими… неплохие сами по себе перья. И средства кое-какие находились стартовые, и с помещеньем договорились почти. А шеф пронюхал как-то, перехватил. Ну и… продались, дело ныне обычное. Одному рекламное приложенье дал, другой аж в замы во вторые вышел… Я бы в замы пошел, пусть меня научат. Уже вовсю научается, гляжу.

– Так-так… а вас?

– Оставлено без последствий. Персональный гонорарий, правда, попытался мне какой-то ввести, особый всучить – а мне это зачем? В коллегах зверя будить – какой не засыпал? Пришлось эту явно ошибочную линию поправить. Как неконструктивную.

– Прямо-таки так?! Да наслышан о вашем главном… как его – Неяснов?

– Неяскин.

– Ну да, ну да… Бурячок-с, крепко сидит. Все ходы-выходы знает, интриги, всех пересидел, и не дурак, судя-то по всему… кого не люблю, так это дураков. Вот и надо, как минимум, половину читателей увести от него – лучших, так ли сяк, а думающих. И пусть со старичьем остается, с коммунячьим, кости горбатому, хромому да беспалому перемывает…

– Так коммунистов не любите?

– Представьте себе – не то что люблю, а ценю, и больше многих прочих. – Мизгирь серьезен стал и будто даже озабочен, как-то нахохлился, руки длиннющие вытянул по столу. – Уж побольше иных. Но же не верхушку, какая зажралась самым пошлым образом, предала и сдала – всех! А старики… Ну, не создать с ними нового, как их ни жалей, не годятся уже на это. И не их уж это дело, в конце концов. Психологически, умственно, энергетически, всячески – не их!

– Да, – вздохнул вполне согласно Иван, – что-то совсем иное выстраивать приходится – в совсем ином контексте… Тут и молодые-то в ступоре.

– Во-от!.. Вот их, сильных, и надо звать, думать звать. А от всех этих долбаных стихий исторических у нас одно спасенье – традиция… да-да, и не удивляйтесь. В традициях наших романтизма – ого-го!.. Вы вот завтра-послезавтра, может, против всей этой своры выйдете, один в поле воин, считай, – что, не романтизм разве?! В том лишь тоска-печаль, что все больше по нужде мы романтики, поневоле… слишком что-то курноса она у нас, романтика, все в ямку последнюю норовит сгрести; но это так, лирическое отступление… А традиция у нас от веку – белая, державная, вот к ней и надо грести. Она же, в сущности, проста: крепко сшитая сословными взаимоинтересами и, само собой, взаимообязательствами страна. И все! Сословия, может, другие, но идея та же. А красная составляющая и так останется – лучшим, надеюсь, остатком своим… в кровь она вбита нам, в гены, в социум!

– Белая?.. В ней, как в белом цвете, такой спектр прячется… Какого, простите, цвета – белая: черносотенная? кадетская? Или эти, как их… трудовики?

– А это какой мы зададим – иль мы не разумные?! Вместе будем думать, товариществом большого круга – при полной свободе мнений и, пошуткую, сквернословья родимого. Главное, не классы антагонистические, а сотрудничу… тьфу ты, дьявол!.. а сословия, которые ответственно сотрудничают и имеют свои посильные доли государственного тягла. Остальное – частности. С Западом дело иметь? Пожалуй, ибо плетнем тут не отгородишься. Но не подкладываться, как проб… кремлевская теперь, иначе без соли схавают нас, всех – богатых ли, бедных… Это, с дальним прицелом, установка наша, о ней вы еще, возможно, услышите… Вот в таком, по фене номенклатурной ботая, разрезе.

– Один в поле, говорите… что-то мало вдохновляет. А вы?

– Рядом. Как друг – если окажете честь. И, в некотором роде, куратор, поскольку уполномочен. Но, знаете, совсем не случайно из меня журналюги не вышло… злой слишком, что ли? Так этим вашего брата теперь не удивишь вроде. Да и писать по обязанности не терплю, предпочитаю экспромт… Так что думайте – вплоть до прикидок штата и сметы. И не жмитесь особо, есть возможности. Где-то на днях – извещу – встреча будет. А остальное за мной.

– Честно сказать, удивили вы меня, Владимир Георгиевич…

– А я и сам удивился, – как-то легкомысленно ухмыляясь, сказал он, сгреб шляпу со стола. – Мы ли дело ищем, оно ль нас… Но без вас и в голову бы не пришло. Вы один – газета целая, не примите за лесть… я на нее, как вы заметили, наверное, не очень-то, скорее нахамлю… Посоветовался интимно тут кое с кем – осуществимо, говорят. Но – с вами именно. Так вы – окончательно – как?

– За окончательное где поручишься? Только на могилках. А по идее… ну, белая так белая. Но с красным подбоем.

– Заметано. Спасибо, рад. Делаем?

– А что остается?..

Так – неожиданно дельно – закончился один из разговоров их, чаще всего довольно беспорядочных, от какого-то иной раз словца взнявшись, и ничем не кончающихся, по видимости откровенных, а то исповедальных почти по части мировоззренческих блужданий, блуда тоже, где парадоксы с прописями вперемешку, долгоживущие наши и оттого упрямые предрассудки с провинциального пошиба озареньями, ну и прочее такое – как оно и бывает в сужденьях малость уже помятых несообразностями жизни интеллигентов в первом поколении, в глубинке живущих, где-то у европейско-азиатского водораздела, почти доросших, как кажется, до своего потолка и уже о том начинавших догадываться.

5

Не приходилось спрашивать, откуда мог знать и в первый же день знакомства их, уже далекого, сказать о ненаписанной той, толком не замысленной даже книге Мизгирь – с его-то по-животному чуткой, как потом убедиться пришлось, мгновенной на отзыв интуицией, будто восполнявшей его видимую телесную немощь, и с завидной, вдобавок, «считалкой», уменьем с тою ж быстротой просчитывать ситуацию и чаще всего безошибочно выбирать нужный вариант… Да и невелика мудрость – обнаружить в каждом третьем-четвертом, считай, журналисте претензию на нечто большее, чем ежедневная в ряду тусклых дней и лет отписка скоропортящегося газетного материала. На ту же книгу некую будущую, призванную подбить бабки раздумьям и выводам относительно сует существованья, что-то вроде добровольного, не слишком-то обременительного (так, записи кое-какие в заветном блокноте или даже заведенной для того специально и едва начатой амбарной книге) и потому вовек неисполнимого обета рыцаря-мытаря злобы дня… да, для самочуствия, вящего самочувствования, скорее, для тонуса, нажми педальку эту – и наверняка сработает, заиграет…

Но вот с газетой, своей, – этого-то, уже казалось, и ожидать было нечего после всех его неудач, успевших некий порог наростить, за который, дадено было понять, лучше не пытаться переступать больше, чтоб не отравиться вконец собственной желчью, а пуще того синдромом пораженчества окончательного, необратимого; да и, впридачу, прошло уже времечко, когда плодились они, газетные карлики, в каждом закутке наподобие тех же дворняг, куда ни ткнись – вывеска. Хотя предложений-то всяких и приглашений хватало поначалу, в расчете на имя, само собой, и на лошадку рабочую, на скотинку, какая все вывезет, – большей частью в газетки демократически мутного розлива, мелкими скандалами и перевранной светской хроникой живущие, кормушки уже несколько обленившихся, первым лоском завоеванного благополучия подернутых главредов, активистов девяносто первого, отчасти и девяносто третьего, ныне готовых вместе с публикой хоть в центристы податься, когда б не щипки и пинки спонсоров в очередной выборной истерии, – хочешь не хочешь, а обнародуешь наетые морды борцов за народное счастье. Тиражи валились вниз, а посему годилось им, с некоторой оглядкой на хозяев, почти все, лишь бы хоть на малость поярче, зазывней, да и поумней выглядеть тоже не помешает; и, фрахтуя, в зубы тебе не заглядывали, в мировоззренческую твою – дело личное, приятель! – мутотень особо не вдавались, с маху предлагая полуторные против прежних ставку и гонорар: да пиши все!..