Александр Кучаев - Реверс жизни, или Исповедь миллиардера Страница 13

Да, старик… И не просто старик, а немощный старец. Это при его-то пятидесяти годочках! Что называется, приехали. Многим мужичкам в его возрасте не дают и сорока. А то и тридцати пяти.

– Не очень-то хороший вид у вас, господин домоуправ, – сказал он сам себе и мрачно насупился. Огромные клубы дыма выходили из него один за другим. – Можно даже сказать, что хуже некуда. Задрипанный какой-то вид. Девушке, наверное, противно было с вами разговаривать.

В кресле его забил глухой нескончаемый кашель, присущий многим заядлым курильщикам, с хрипами и долгими несмолкающими стонами в груди.

Лёгкие переполнены табачной сажей и никотином, потому и кашель. Да и откуда быть хорошему виду с такой гнилой чухалкой? Но отказаться от сигарет невозможно, исключено, это последняя радость для него; всё остальное в сем бренном мире – трын-трава, ничего не стоящее и не заслуживающее внимания.

Загасив окурок, Гудимов прошёл в ванную комнату и целый час полоскался под контрастным душем, пытаясь хоть как-то улучшить внутреннее равновесие и внешний вид.

Когда он вновь появился в кухонном помещении, перед Полиной Смельчановой предстал побритый, причёсанный и несколько посвежевший, но тем не менее всё тот же рано постаревший сухотелый мужчина весьма болезненной наружности.

Во второй половине дня, перед тем как покинуть Томарино, девушка записала номер телефона домоуправляющего.

– Позвоню, если надо будет, – пояснила она. – А вы скажете, что приготовить в следующий раз. И я подкуплю нужные продукты. Договорились?

– Конечно. Я подумаю, чем бы вас озадачить – как повара, разумеется.

Глава девятая

Констанца

Ночью, в минуты бодрствования, облик Полины Смельчановой периодически всплывал в сознании старого моряка. Её взгляд, выражение лица, мимика, за которыми угадывались плохо скрываемые жалость и сочувствие, были вполне понятны ему – подобные гримасы он, беспомощный калека, нередко встречал на улицах Петербурга.

Совсем не так смотрели на него представительницы прекрасного пола в былые времена, теперь уже далёкие-предалёкие. Образы смазливеньких коленопреклонённых дамочек и сеньорит, умолявших о внимании к себе, их страстные пылающие взоры проходили в памяти нескончаемой вереницей. Имена большинства «поросли травой забвения», но некоторые…

С Констанцей он познакомился в таверне «Пуэбло», что в Сан-Мигеле, пригороде Буэнос-Айреса.

Стояла страшная жара. В заведение штурман зашёл, чтобы только купить пачку сигарет и промочить глотку стаканчиком кашасы – белого полусладкого вина, – а затем продолжить путь в порт и подняться на борт «Посейдона», прибывшего в Аргентину с грузом электротехнического оборудования.

Молодая прехорошенькая дочь богатого скотовода из провинции Санта-Фе была одна с бокалом красного мальбека. Свободных мест было полно, но моряк попросил разрешения присесть за её столик.

Он был высок, строен, широк в плечах, от него веяло решительностью, силой и какой-то особой притягательной мужской магией.

Девушка благосклонно повела головкой сверху вниз. Они встретились взглядами, перемолвились несколькими словами на испанском, и этого хватило, чтобы их энергетические и психологические поля слились в единое целое.

Ночь молодые люди провели в дорогом отеле, где девушка сняла номер накануне. Ни до, ни после не доводилось Гудимову испытывать столь пылких и в то же время нежных объятий.

Констанца умоляла его остаться навсегда в Аргентине, говорила, что в их поместье – эстансии – для него непременно найдётся хорошая работа, они поженятся и будут жить в счастье и любви. Он отвечал, что подумает над её предложением, однако если и примет его, то не сегодня, так как дорожит своей морской службой.

По дороге в порт на Гудимова наскочили четверо крепких парней. У одного из них был кастет, у другого – нож гаучо с деревянной ручкой, способной удобно вмещаться в ладони. Ещё двое откровенно демонстрировали бейсбольную биту и стальной прут сантиметровой толщины.

Как моряк понял из краткого предисловия, предшествовавшего схватке, среди них был старший брат Констанцы, а также её поклонник – адмирадор.

Он не помнил подробностей драки. Ему только пришлось пустить в ход всё своё умение рукопашного бойца, чтобы отбиться от нападавших с минимальными потерями. Вне всяких сомнений, у его противников был немалый опыт уличных баталий. Тем не менее закончилось тем, что все четверо молодчиков оказались на мостовой.

Кажется, у одного, самого ретивого, того самого адмирадора, был проломлен череп, а у брата Констанцы – повреждена челюсть. И ещё hermano mayor, то есть старший братец, получил скользящее ножевое ранение в грудь. Двое других тоже лежали без движения.

Гудимов стоял над ними, сжимая в одной руке нож гаучо, а в другой – биту. «Спортивный снаряд» он сломал, воткнув конец его в решётку ограды, а нож стремительным замахом всадил в стену деревянного дома, сохранившегося от старинных времён.

Прихрамывая, Гудимов двинулся в сторону портовых сооружений. В голове гудело. Один удар битой по черепу он всё же получил. Мощная черепная коробка выдержала, но лучше бы этого удара не было. Над левым ухом вздувалась огромная бугровина, временами перед глазами начинал плыть серый зыбкий туман. От сотрясения мозга скорее всего. Ну и ноге досталось – посередине бедра. Это hermano mayor постарался. Угодил стальным прутом метровой длины.

Вечером на борт «Посейдона» поднялись полицейские. Было предъявлено требование о выдаче моряка, искалечившего двух человек. В ответ альгвазилы услышали, что «моряк, которого вы разыскиваете, ещё не вернулся с берега». Судно тщательно обыскали. На следующий день был проведён повторный обыск.

Гудимов действительно находился на берегу. Как только капитан узнал о результатах его драки с местными, он настоятельно посоветовал ему немедленно вновь отправиться в город и не возвращаться до самого отхода «Посейдона» из порта.

– У тебя есть местечко, где можно перекантоваться? – спросил капитан у молодого штурмана.

– Думаю, найдётся, – с беспечальной улыбкой ответил Гудимов.

– Герой, мать твою! – сказал несколько заведённый капитан. – Ты создаёшь нам проблемы.

– Мне некуда было деваться.

– Обязательно надо было связываться с этой мучачей?

– Она была неотразима. Я ничего не мог поделать с собой.

– Чёрт бы тебя побрал! Ладно, вали отсюда.

– Уже валю.

Он позвонил Констанце, и дочь скотовода с восторгом приняла предложение о новой встрече. Девушка сняла номер в другом отеле, где они и предавались любви в течение нескольких дней.

– Как здоровье твоего братца? – спросил моряк незадолго до расставания.

– Сломанная челюсть у Фернандо срастается, – ответила Констанца. – Лезвие ножа лишь скользнуло по рёбрам. Поделом ему, – она погладила моряка по щеке. – Повернись всё иначе, мы не были бы сейчас вместе.

– Что ты имеешь в виду?

– Они могли убить тебя.

– Ну, это вряд ли. Ладно, с братцем всё ясно. А как поживают его компаньерос?

– Двое обошлись без помощи врачей. Третий, Матиас, всё ещё в больнице, в реанимации. Карамба, в прошлом году он погубил свою девушку! Её звали Лусия. Она была единственной дочерью одной незамужней женщины. Этот тип выбросил её из окна второго этажа, она ударилась головой об асфальт и сломала себе шею. Полиция представила её смерть как несчастный случай, но всем известно, что это не так. Если Матиас останется инвалидом, то в какой-то степени Лусия будет отомщена.

– Как же он стал твоим адмирадором?

– Кто стал моим адмирадором?! Матиос?! Да я терпеть его не могу. И от кого ты услышал, что он мой? От Фернандо, да? Вот дурак, нашёл что сказать!

– Ты не очень-то высокого мнения о своём братце.

– Гм, не очень высокого! Во-первых, он известный пустобрех, во-вторых – лентяй, болтается в Буэносе, сам не знает зачем. В-третьих, он связался с этим негодяем Матиосом.

Уже прощаясь, Гудимов сказал, что скоро, может быть, месяца через три или четыре вновь приедет к Констанце. Нет, не будет никакой эстансии и никаких коров! Он заберёт её с собой в Россию, в Питер, где они и заживут той самой райской жизнью в любви и достатке, о которой она так мечтает. Уж должный достаток он обеспечить сумеет. Со временем он станет капитаном морского судна, и тогда оба они…

Ему действительно хотелось соединиться с ней брачными узами, и мысли об этом не покидали его весь обратный рейс. Однако время, расстояние и регулярное употребление больших порций алкоголя помешали ему сдержать данное слово.

Незаметно образ далёкой аргентинки стал как бы замыливаться. Общение с портовыми шлюхами ускорило этот процесс.

Спустя пять месяцев из Буэнос-Айреса в пароходство пришло письмо на его имя, года через полтора – другое. Во втором послании Констанца сообщила, что у неё родился мальчик, копия русского моряка, и что он растёт и развивается не по дням, а по часам и уже встаёт на ножки.