Наталья Рубанова - Повесть Белкиной Страница 13

Женщина с ожесточением терла пол; потом долго – на него же – смахивала пыль. Грязь в доме не казалась слишком явной; грязи в душе не было заметно в принципе. Но лучше без этого… Женщина, отскабливая жилье, пыталась отмыться внутри.

Макушки деревьев, видимые из окна, если открыть и наклониться вниз, обескураживали чистым. Забыв, как люди и животные, ведомые на бойню, плачут порой от страха, она подошла к зеркалу и увидела чужое лицо. Те же глаза, да, те же; те же брови, и рот, и щеки, и тонкие ноздри – но почему-то все чужое. Женщина села на краешек ванны, а потом медленно притянула колени к животу и опустилась на пол.

Что-то упало. Разбилось. Как-то истерично закапала вода. Скрипнула дверь. А потом – тишина, непрофессионально расцвеченная одним лишь унылым ходом часов: тук-тук, тук, тук-тук-тук… Женщина вскрикнула, внезапно увидев л и ц о в мутной воде: прямо из ведра ей улыбалась девочка с ямочками на щеках, но если б не родинка, она вряд ли смогла бы вспомнить, чье это отражение.

Сначала песок. То горячий, обжигающий. То – липкий, вязкий, жадный. Он попадал в глаза, залетал в рот, щекотал под мышками.

Казалось, это никогда не кончится, а еще… еще то, безостановочное: п и т ь. Только б не пересохло нёбо! И, позже: только б не засыпало всю…

Она почти плыла по этой пустыне, интуитивно раздвигая кончиками пальцев все сковывающее, и с каким-то детским отвращением обходила тарантулов. Ее настигали ветра, обратной стороной которых оказывались пыльные бури – что с того? Ей, бедняге, никто никогда не рассказывал о неопределенной форме «ждать», поэтому-то она и пила соленую воду, набредая на оазисы, при ближайшем рассмотрении оказывающиеся миражами.

Вскоре началась бесплодно-угольная почва. Прожигающая до костей ее маленькие пятки. Над головой то и дело – чем не дешевый фильм ужасов? – пролетали какие-то горячие камни, от которых Женщине странным образом удавалось увернуться.

Горы, между тем, оказались несколько «приветливее» песка, но все же слишком. Твердыми. Высокими. Чужими. Она не представляла, как обойти хотя бы одну, поэтому то и дело падала. Она чувствовала, что кто-то – очень, очень много кого-то! – почти рядом, однако не видела: песок залепил зрачки, приходилось пробираться на ощупь. Срыв… Срыв… И еще… Кровь уже не пугала: ведь где-то, пусть далеко, есть Бесконечно Удаленная Точка: к ней-то она и шла, не задумываясь.

Когда же искомое, будто б, замаячило, Женщина вздохнула, чудом не захлебнувшись: Океан встретил ее ледяным равнодушием. Но она не утонула, нет-нет, хотя уже и с трудом держалась на воде.

Теперь ее волосы украшала самая настоящая пена дней; выбежавшая из томика Виана мышка преподнесла ей чудесную лилию, да и юркнула в спасительные страницы. Женщина же цеплялась теперь за Ветер, но, конечно же, не находила опоры и периодически теряла сознание: она так и не поняла, кто сделал ее дыхание таким искусственным – неужели она сама?…

Замерзнув – обморозившись? – до той самой степени, когда солнечное сплетение затягивается корочкой льда, ее Сердце сжалось от страха. И все-таки помогло Женщине плыть быстрей. Но вода все равно окрасилась: Женщина в очередной раз потеряла сознание.

Очнулась она на чем-то, напоминающем землю, но лишь отдаленно. Впрочем, меньше всего сил осталось на удивление. Женщина встала и, сняв остатки одежды, распустила волосы: черная копна тут же скрыла спину. Женщина положила руку на солнечное сплетение, и быстро отдернула – так стало холодно! Она подула невольно на ладонь, и обернулась: нет, никогда раньше не видела этих растений, никогда не ела подобных плодов… Женщина подошла, чтобы сорвать один из них, но, потрогав, опустила руки: муляж, легко рассыпавшийся в пальцах. Пыль.

И тут она, будто сбросив давящий нежную кожу панцирь, легко побежала: к белому гроту. К – своей? чужой? – Бесконечно Удаленной Точке. Побежала без смысла. Без «почему» и «зачем». Побежала, зная одно: если не добежит – конец.

А грот, по мере приближения к нему, все отдалялся и отдалялся, будто линия горизонта; поднимался все выше и выше, радужный! Женщина выбивалась из сил, и все же бежала на странное тепло его камня.

А потом уже только шла. Только плелась. А потом, когда ступни стерлись до кости, легла на живот и, будто больная пантера, поползла. Когда же кожи не осталось и на животе, перевернулась на спину, дырявя глазами то, что находилось наверху: а было там не небо, это-то она знала наверняка! Густая масса сумасшедше ярких цветов – или, она просто не видела бесподобного – раньше? Так, запрокинув голову, Женщина почти забыла о Бесконечно Удаленной Точке: тело, став хозяином, причиняло сплошную пытку. Но вот она уже ползет на спине, отталкиваясь пятками и плечами, и… – сколько летоисчислений? – не может подняться?

Иногда она делала кровопускания, но те не помогали: проказа сидела слишком глубоко. Изнемогая, не надеясь закричать, забыв родной язык, она думала, будто скоро кончится: одновременно и жаждав, и боясь этого. Перед зрачками проплывали лица, лица – ни одного знакомого, впрочем: все больше филоновские, без кожи… С потерей надежды найти искомое Женщина подумала, что, возможно, уже умерла. Просто – так бывает – не знала об этом.

Начался ливень. Женщина Без Кожи лежала на прокрустовом: странным образом, перестав надеяться, она потеряла и страх. Вместе с ним ушло все, пожирающее ее извне. Она нашла силы подняться и с удивлением обнаружила, что стоит у порога белого грота: так, склонив голову да закутавшись в волосы, вошла.

Прямо на нее нацелились два светлых луча: солома? янтарь? Она не поняла сначала, и лишь через несколько мгновений различила пронзительно желтые глаза огромной Белой Гусыни.

Женщина Без Кожи огляделась: бесконечно теплое пространство, совершенно круглое. Ни входа, ни выхода. Как она здесь очутилась? А камни вот – мягкие… И – чудо же, чудо просто! – вместивший тысячи оттенков, белый цвет: от первоснежного – через густой «бумажный» – до сверкающе-прозрачного, отливающего всеми цветами радуги.

– Сядь, – сказала, наконец, Гусыня.

Женщина Без Кожи послушно опустилась на циновку; голова закружилась от запаха трав, и тут же поплыла, поплыла куда-то, как вдруг все ее существо превратилось в один лишь звук:

– Не могу – больше! Не хочу – меньше! Я сломлена, сломана, выпотрошена… Я так устала… Никто не знает, как! Не нужно назад! Мне нечего искать там! Жуткий путь… Ведь я сама судила себя, – встав на колени, она истерично зарыдала.

Гусыня недовольно поежилась и, растягивая слова, процедила сквозь клюв, словно выпуская из него золотые пылинки:

– Если ты не сможешь преодолеть разочарование, то погибнешь. Не опускай руки. Глубинное изменение не происходит сразу. Не торопи события.

– Но я сделала все! Да, пусть я барахталась в чувствах, как крыса в сточной канаве, и ела патоку вместо меда… Но еще я намыливала шею собственной душе!

Гусыня, покачав головой, рассмеялась:

– Ты позволила быть рядом с собой лишь тому, что сидело внутри тебя. Окружающий мир – твои галлюцинации, твои мысли. Ты никогда не видела настоящего. К тому же, твой мозг создал такой непроницаемый слой, что я сама с трудом верю, что ты здесь. Хотя… – она захлопала крыльями… Хотя, уже можно. Да, пожалуй, уже можно…

– Можно – что? Умирать? Но я боюсь даже этого, я еще молода…

– Концентрат прожитых лет независим от их количества. Не глупи, – Гусыня снова поежилась. – К тому же, твоя крошечная «жизнь» – вовсе не Жизнь! Девять месяцев ты сидела в матке, какое-то время проведешь снаружи… Но не это Жизнь! Глупо бояться того, чего не знаешь… А ведь ты НИ-ЧЕ-ГО не знаешь…

Женщина Без Кожи покачала головой:

– Иногда мне хочется знать поменьше…

Гусыня рассердилась:

– Не то, не то знание! Не тому училась! Ты глупа, если боишься смерти: она, хоть и имеет обличье зла, не есть зло!

Женщина Без Кожи вздохнула:

– Но что останется после меня? И как… скажи… как? Мне больше не чуять запахов? Не слышать чаек? Не?… – она замялась.

– Не забегай вперед, – нахмурилась Гусыня. – То, что останется после тебя, уже не будет твоим. И от этого тебе не станет ни хорошо, ни плохо. А насчет запахов… – Гусыня как-то странно посмотрела на Женщину Без Кожи. – Эта твоя излишняя тяга к ощущениям… Но ты так и не поняла, что ЛУЧШЕЕ УДОВОЛЬСТВИЕ – ОТСУТСТВИЕ ПОТРЕБНОСТИ В НЕМ. Потому что любое наслаждение вызывает желание повторения. Еще, еще, еще… Удвоения, удесятирения. А когда ничего не получается, страдаешь. Все просто! Не суетись. Куда несет тебя? Куда заносит? И зачем – горы? Пустыни разве не хватило? Потом чуть не захлебнулась… – Гусыня снова нахмурилась. – Ведь только от тебя зависело, принять или отвергнуть какое-то влияние!