Александр Снегирёв - Бил и целовал (сборник) Страница 14

Свидания продолжались, я рвал ей цветы, потом яблоки. Она закрывала глаза во время продолжительных поцелуев, которые стали уже до того продолжительными, что мы едва не засыпали. Я предпринял еще несколько попыток и неизменно встречал отказ. Беспричинное воздержание и первая любовь сводили меня с ума, с наступлением осенних холодов я стал не на шутку злиться на всех вокруг. Первый курс меня не радовал, будь я склонен к суициду, сунул бы голову в петлю, но я по самоубийствам никогда не подрубался. Товарищ Сталин, встретив меня однажды, посетовал на то, что я вышел из бизнеса, а лучшего помощника у него с тех пор не было, дело верняк, товар улетает, только успевай считать лавэ, менты в теме, никакого палева, а что это с тобой такое?

Я рассказал, что не ладится с нашей общей любимицей, чертыхался, матерился по-юношески избыточно и даже признался, что она мне не дает. Товарищ Сталин, надо сказать, был одним из тех, точнее – единственным, кто чарам красавицы нашей никогда не поддавался, посмеивался над остальными, подмечал ее прыщи, ноги «иксом» и маленькую грудь. Выслушав меня, он велел следовать за ним.

Мы сели в его «бэху». Отъехали недалеко, закатили во двор. Дело было вечером в ноябре, в свете фар на капот полезли, словно зомби, девицы различной степени подержанности. Сходство с зомби, кстати, мне пришло в голову не из-за их уродства, а по причине нижней подсветки фарами и скученности. Опустив стекло с моей стороны, Сталин стал по-свойски болтать с их управляющей, шутить, справляться о делах. И как ему это удавалось?

– Новые девочки есть, рекомендую. Алина, Галя, пойдите сюда, – подозвала «мамочка» двух потупивших глаза, прижавших сумочки к животам, ногастых малолеток. Из-за длинных тонких ног и маленьких туловищ они напоминали смешных дачных паучков.

– Как тебе? – поинтересовался Сталин.

Я постеснялся обсуждать девушек прямо при них. Они были о’кей, но уж больно напоминали мою неприступную красавицу.

– Помясистее хочешь? – догадалась «мамочка».

Не успел я согласиться или возразить, как тонконогие уцокали прочь, и перед нами возникли дородные светловолосые сестры, причем одна из них была в каких-то особо «умных» очках, отчего у меня сразу встал.

Вечер удался, все читали мои мысли, понимали без слов. Устроив сестер, кем бы они друг другу ни приходились, на заднем сиденье, мы покатили в гостиницу Академии наук. Хорошее было местечко. С почасовой оплатой.

Я выбрал очкастую, уже тогда на умных тянуло. Это она первой из шлюх похвалила мои губы, после того как я, вопреки негласному запрету, поцеловал ее. Деваха даже лифчик сняла, так я ей понравился. Соски темные, обалденный цвет. Если в такой цвет тачки красить, расхватывать будут любые драндулеты.

– Ты что, девственник? – спросила она, положив голову мне на грудь после стремительного первого раза.

Сердце стучало где-то в затылке. Кровать качалась, рядом товарищ Сталин уже в двадцать пятой позе драл вторую сестричку.

– Нет, – сипло ответил я, надеясь, что Сталин не услышит.

Та ночь принесла облегчение и тревогу. Я стал страдать и мучиться, что изменил своей любви. Любовь моя, однако, продолжала держать оборону, и неизвестно, сколько бы это тянулось, если бы однажды вечером я не решил встретить мою прекрасную даму перед дверьми ее института иностранных языков, куда она, как все хорошие девочки без жизненного плана, поступила. Я сидел на скамейке, поглядывая в сторону дверей, ожидая, когда появится она, моя любовь.

Она появилась. Под ручку с неизвестным мне молодым человеком в щегольских очочках. Меня не заметила, очень была увлечена поцелуем со своим спутником и села в его «Ладу» шестой модели. Он ей дверцу открыл. Чистенький такой, в брючках, очочки «умные», как у моей первой. Я вскочил с лавки. Бухнулся обратно. Снова вскочил. «Так, – скажу, – это… ты кто такой… что за дела…» Надо быть вальяжным, не показывать негодования и бешенства, надо быть циничным и решительным, надо…

– Ты чего тут? – удивилась она мне.

– Я?

Я, желанный ребенок, не привык быть досадной помехой.

– Я?

– Ты.

– Сюрприз хотел, хотел сделать, сделать.

Слова двоились. Едва сдержался, чтобы не ударить самого себя по губам.

Она улыбнулась. Очкарик перегнулся через нее, опершись по-хозяйски о ее коленку:

– Здрасте.

Он завел мотор, «Лада» шестой модели отъехала от бордюра, и мне казалось, что автомобиль взял меня на буксир, а вместо троса прицепил мои кишки и теперь разматывает их, а когда они натянутся, потащит меня следом, и буду я волочиться, пока все внутренности мои не вырвет и не скачусь я в кювет пустым футляром.

Музыку сделали громче, гостей прибавилось. Значит, местечко еще не сдохло. Дрищ этот «правильный» потащил мою первую любовь танцевать, и стали они вертеться и тереться, страхолюдина утконосая начала притопывать и ко мне сиськами прислоняться. В общем, вечер пятницы. Только бы жена не позвонила, наору на нее ни за что ни про что.

– Я пойду, – сказал я и двинулся к выходу.

– Я с тобой, – всполошилась пьяненькая страхолюдина.

Надо было молча валить. Втихаря. Как английские лорды валят. Спустились. Страхолюдина сумочку из гардероба забрала и свой букетик. А лакей ей оба сует.

– Это не мой! – отказалась от второго страхолюдина.

Я взял букетик моей первой любви и под взглядом страхолюдины, выражающим «это щас што было, я не поняла», вышел вон из этого чертова модного клуба, чтоб он сгорел.

– А зачем ты ее букет забрал? – нагнала меня страхолюдина.

Страшная баба – это ничего, но страшная и тупая… Я шел мимо очереди желающих попасть внутрь, следом ковыляла, спотыкаясь, моя воздыхательница, и мне было ужасно стыдно, что мы вместе и она меня окликает. Тут она еще и громыхнулась. Довольно тихо упала. Бум, и все. Пришлось поднимать. Кое-кто в очереди, кажется, прыснул. Страхолюдина повисла на мне, теперь хрен вырвешься.

Я сказал, что поймаю ей такси, а сам пройдусь. Не тут-то было. Заявила, что желает подышать воздухом вместе со мной. Пришлось тащиться по тротуару. Асфальт, каменные дома, черное небо. Никакой перспективы. Затолкнул ее в первое кафе. Посидим немного, и я смоюсь незаметно.

Местечко оказалось веселым. Не просто кафе, а скорее кафе-бар. Утром посиделки мамаш с дитями, вечером вертеп. Моя чувырла заказала пивка. Я присоединился.

– О чем ты думаешь? – спросила она, сделав глоток.

Началось… Меня жена постоянно спрашивает, о чем я думаю. А я думаю только о бабах. Но жене ведь не скажешь. Вот я и сочиняю: мол, так, ни о чем конкретном, много мыслей одновременно… Из-за этого жена считает, что у меня постоянный туман в башке.

Не успел я ответить привычное «да так, ни о чем конкретном», как чувырла принялась меня лапать. Руку на ширинку положила и сжимает. Умело, надо заметить. Не как тисками и не в стиле «монахиня-тихоня», а ровно так, как надо. Мой организм, конечно, откликнулся. Я, само собой, люблю умом, мозгами, сердцем, но когда на ширинку ложится умелая ручка, то оказывается, что ум, мозги и сердце как раз под ширинкой и расположены. Одноклассница продолжала свои вульгарные действия, я не протестовал.

– Пошли в тубзик. Хочу на него посмотреть.

Я немного разволновался, как бы жена не позвонила, и вообще, люди вокруг. Но пошел.

Вы никогда не замечали, что стандартная туалетная кабинка маловата для двоих? Тесно вдвоем в туалетной кабинке. Наверное, проектировщики туалетных кабинок предполагают, что в туалетной кабинке только один человек должен находиться. Вот залезли бы они сами вдвоем в такую кабинку, я бы на них посмотрел. Когда же перед одним из этих двоих выпирают необъятные, как автомобильные подушки безопасности, сиськи, теснота становится невыносимой. Сиськи у страхолюдины оказались завидные. Но слишком их было много.

Она проявила недюжинные организаторские способности. Велела мне взобраться на толчок. Я бы ни за что не догадался. В последнее время все чаще замечаю, что у женщин котелок варит лучше.

Я не из тех, кто с ногами на унитаз залезает, поэтому открыл много нового. Стенки унитаза оказались скользкими и тонкими. Пока на них не встаешь, они кажутся вполне пригодными, а встанешь – тонкие. Я кое-как вскарабкался, балансирую, башкой потолок подпираю. Прямо титан сортирный. А страхолюдина принялась меня рассматривать, заурчала и засопела, аж ноздри задрожали.

Я забыл, что собирался только показать. Я стал трогать ее губы, раздвигать ее губы, приподнимать губы, за которыми влажные зубы и язык розовый. В глазах ее были покорность и рвение, как у гончей, изнемогающей в ожидании команды «ату». И цепкость охотничья была в ее глазах.

Я прижал ее голову к себе, стал возить ее лицом по себе, размазывать ее по себе, помаду, тушь, румяна. Тут она поймала меня, вобрала, и стало горячо. Только бы жена не позвонила.

На стене прямо передо мной помимо иконки висел белый ящичек с дыркой. «Камера слежения», – подумал я и скорчил рожу. Я ж современный, для меня любая дырка – камера. Надеюсь, охранник-извращенец, привыкший подрачивать на женщин, делающих пи-пи, навсегда потеряет охоту к своей грязной потехе, увидев, что его вотчину захватили великаны ростом под потолок.