Захар Прилепин - Дорога в декабре (сборник) Страница 14

Все топчутся в нерешительности.

На кухне находим мешок арахиса. Пока Шея не видит, рассовываем арахис по карманам.

– Мужики, может, отравленный? – сомневается кто-то.

– Давай Амалиева угостим? – предлагает Гриша.

– Да ладно, хватит херней страдать! – говорит Астахов, зачерпывает горсть арахиса и засыпает в рот. Мы сосредоточенно смотрим, как он жует.

– О, а тут еще подвал! – говорит кто-то.

Открываем, светим фонариками. Хасан лезет вниз. За ним Шея.

– Мужики, тут бутыль вина! – кричит Хасан. Мы не успеваем обрадоваться, как раздается короткий чавкающий звук. Нам, нагнувшимся вниз, овевает лица терпкий запах алкоголя.

– Я же сказал: «Ничего не трогать!» – повторяет комвзвода и возвращает автомат с подмоченным прикладом на плечо.

– Мужики, никому не хочется плюнуть на Шею? – предлагает Язва, чья голова в числе прочих склонилась над лазом в подвал.

Шея вылезает первым и выходит на улицу. За ним появляется Хасан, спрашивает глазами: «Ушел?» – и вытаскивает наверх мешок с сушеными фруктами.

Через пару минут вываливаем на улицы, у всех полны рты орехов и прочих вкусностей. Присаживаемся во дворике покурить. Появляется Семеныч с парой ребят.

– Как дела?

– Курим вот.

– Ничего не брали?

– Ты ж сказал, Семеныч!

Молчим. Семеныч смотрит на дома.

– Чего ешь-то? – спрашивает у Язвы.

– Да вот, орешки.

Семеныч подставляет широкую красивую ладонь. Язва щедро отсыпает. Все иронично смотрят на Куцего. Тот жует, потом на мгновение прекращает шевелить челюстями:

– Чего уставились?

– Ничего, – пожимает плечами тот, на ком остановил взгляд Куцый. Все начинают смотреть по сторонам.

Через десять минут оцепляем первые хрущевки. Находим место наблюдателям и снайперу, чтобы смотрели за окнами, проверяем связь – и вперед.

Первый подъезд, первая дверь. Стучим… Тишина. Шея бьет ногой, дверь слетает, как картонная.

Ходим по квартире, будто только что ее купили, – новые наглые хозяева. Везде пусто. На полу валяются какие-то лоскуты. В зале на желтых обоях написано «Руские – свиньи». «Русские» с одним «с».

В следующей квартире открывает дверь женщина. Напугана… или скорей изображает, что напугана. В квартире еще одна женщина, по лицу угадываю, что младшая сестра открывшей. Обе говорят без умолку – они ни при чем, мужья уехали с детьми в Россию, а они сторожат квартиры… Через минуту все перестают их слушать. Разве что Саня Скворец смотрит на женщин с изумлением. Чувствую, что ему хочется успокоить их, сказать, что все будет хорошо. Только он нас, остолопов, стесняется.

Шея деловито лазает по шкафам на кухне.

Амалиев, доселе стоявший у входа, бочком входит и начинает поднимать крышки кастрюль на плите. В кастрюлях суп и каша. Скворец, пошлявшийся по залу, хватает семейный альбом, лежащий за стеклом объемного серванта.

Одна из женщин почему-то начинает плакать.

Скворец часто поднимает на нее глаза и, не глядя, листает альбом.

– Ну-ка, стой! – тормозит бездумное движение его пальцев Язва. – Отлистни-ка страничку!

Парни быстренько сходятся, чтоб посмотреть на заинтересовавшую Язву фотку.

На поляроидной карточке изображена та из сестер, что плачет, в обнимку с каким-то бородатым парнем. Может, муж, может, брат, может, дружок. На плече у него висит «калаш». Морда наглая, ухмыляется.

– Кто это? – спрашивает Гриша.

Женщина начинает плакать еще громче.

Шея берет тетку за локоть и уводит ее в ванную.

Старшая сестра рвется было за ней, но ее усаживают на стул. Она делает еще одну нервозную попытку подняться и получает звонкий удар ладонью по лбу.

Скворец в каком-то мандраже начинает открывать двери шкафа. Последняя дверь не сразу поддается, Саня дергает сильнее, и на него вываливается из шкафа человек. Кто-то из наших сдуру щелкает затвором, хотя стрелять явно не в кого: выпавший из шкафа оказывается стариком лет семидесяти.

Его обыскивают, хотя сразу видно, что в обвисших штанах на резинке и до пупа расстегнутой грязно-белой рубахе оружия не спрячешь.

– А чего вы его засунули? – удивляется Хасан, толкая старшую сестру. Она быстро, перемежая русские слова с чеченскими, начинает говорить, что солдаты убивали всех, изнасиловали соседку прямо в подъезде, и деда ее застрелили и бросили из окна, и еще что-то, – полный беспредел творили злые «срочники», даже всех чеченских пацанов перестреляли. И вот за старика, за отца, она тоже боится.

Появившийся из ванной Шея велел забрать обнаруженного старикана с собой.

– А бабу? – предложил Язва.

– Да хули ее тащить, здесь у каждой второй муж воюет… – ответил Шея.

– Может, она и вправду не знает, где он, – добавил он, подумав.

– Вот если ее за ноги подвесить, то она вспомнит где, – отвечает Язва. – Или хотя бы по каким дням он заходит домой за хавкой.

– А где ее подвесить? – спрашивает Шея.

– Да прямо в «почивальне».

– Семеныч не даст.

Непонятно, шутят они или не совсем.

– Не, давай вернемся, – останавливается Язва уже на лестнице. – Пойдем ее… уломаем поговорить на предмет местонахождения супруга, – теребит он Шею. – Я там пассатижи видел. И утюг. Все для ответственной беседы.

– Хорош! – одергивает его взводный.

Другие квартиры в доме пусты. Кое-где стоит старая обычная мебель, раскрытые шкафы с пустыми вешалками, разбитые телевизоры, кресла с выдранным нутром.

Останавливаемся покурить на одной из лестничных площадок. И тут Амалиев, оставленный ниже этажом на площадке с начисто вынесенным окном наблюдать за улицей и домами напротив, передает по рации:

– Вижу движение вооруженных людей!

Сыпемся по ступеням к Амалиеву. Шея орет матом, чтоб не грохотали, не суетились, не светились и вообще на хер заглохли все. Комвзвода осторожно присаживается возле бледного Амалиева.

– Где? – спрашивает он почему-то шепотом.

– Вон, на третьем этаже!

Шея приглядывается.

– Может, обстреляем? – шепотом спрашивает взводный.

– Не надо, они уйдут… – говорит Амалиев и оборачивается на парней, чтобы его поддержали.

– Не, надо обстрелять, – задумчиво говорит Шея, глядя в бинокль.

Стоит тяжелая пауза, все щурятся и смотрят на противоположные дома.

– Вот Семеныч руками машет, – продолжает Шея, – сейчас мы его обстреляем…

– Какой Семеныч? – удивляется Амалиев.

– Ты не в артиллерии служил, Анвар? – начинает первым смеяться Язва. – Из тебя бы вышел офигенный наводчик!

Анвар разглядел наших на другой стороне улицы.

Через десять минут мы собираемся возле зачищенного дома. Группа, отправившаяся с Семенычем, задержала двух побитых жизнью чеченцев трудноопределимого возраста. Ну, лет за сорок, наверное, каждому. Рядом с нашими – два в высоту, полтора в плечах – добрыми молодцами чичи смотрятся как шкеты. Спортивные штаны с отвисшими коленями усугубляют вид.

Вызываем с базы приданные нам «козелки», чтобы отвезти добычу.

Усаживаем чеченцев в машины, на задние сиденья: двоих – в один «козелок», задержанного нами старика – во второй. Язва едет старшим.

Я по приказу Шеи усаживаюсь рядом с водителем во втором «козелке». Со мной Скворец, все время поглядывающий на чеченского старика.

Мы трогаемся, проезжаем всего метров сто, и я вдруг понимаю, что у меня разом отказали все органы, что мой рассудок сейчас двинется и покатится, чертыхаясь, назад, к детству, счастливый и дурашливый. В нас стреляют. Откуда я не увидел. Почему-то мне показалось это совершенно неинтересным. Я зачарованно взглянул на дырку в брызнувшей мелким стеклом лобовухе. Потом, неожиданно для себя самого, ловко открыл дверь, вывалился на дорогу, одновременно снимая автомат с предохранителя, и в несколько кувырков скатился к обочине, в кусты.

Оборачиваюсь назад: Санька Скворец сидит за машиной на корточках и вертит головой. Возле машины лежит, поджав ноги, дед-чеченец.

Водителя не видно.

«Козелок», ехавший впереди нас, снесло на противоположную обочину; из парней, бывших в нем, я тоже никого не вижу.

Куцый вызывает по рации меня и Язву. Тянусь к рации, чтобы ответить, и слышу, как Язва отвечает первым, чуть срывающимся голосом:

– На приеме!

– «Семьсот десятый» на связи! – кричу и я.

Семеныч немедленно отвечает:

– Займите позицию и не высовывайтесь! Стреляют из домов впереди вас!

«Займите позицию…» – передразниваю я Куцего и ловлю себя на мысли, что меня все происходящее как-то забавляет, кажется веселым, неестественным. Война началась уже, а я все еще жив! Значит, все замечательно! Все просто чудесно! Только руки дрожат…

Я поворачиваю голову к Скворцу, машу ему рукой.

«Ляг!» – показываю. Он не понимает.

– Саня, ляг!

Чеченцы стреляют очередями откуда-то спереди. Я вижу, как несколько пуль попадает в машину, одна разбивает зеркало заднего вида.

«А если взорвется? – думаю. – В кино машины взрываются…»