Анатолий Лившиц - Опасные виражи Страница 14

– Да, – сказала Клаудия, в голосе которой прозвучало немного радости. – Своим приходом вы внесли некоторое разнообразие в наше однообразное существование.

– А почему вы так рано вернулись? – спросил Просперо, обратившись к Фиорентине. – Вы как и не были в гостях.

– Мы на самом деле не были, – огорчённо сказала Клаудия. – Хозяев не оказалось дома и нам пришлось вернуться туда, откуда мы пришли.

– Надо было прежде позвонить и выяснить дома ли они, – поучительно произнёс Просперо. – Если они дома, следует предупредить их, чтобы они никуда не уходили и ждали вас. А сегодня вы потеряли время, и горький опыт должен научить вас беречь его.

– К сожалению, беречь время невозможно, – вмешался Филиус, молча следивший за их оживлённым разговором. – Можно научиться использовать его для собственного удовольствия, но рано или поздно это удовольствие закончится, как и время, отпущенное на определённый срок.

– И какие же удовольствия вы получаете от времени? – спросила с любопытством Клаудия, усаживаясь в кресло. – Я, например, люблю что-нибудь читать, рисовать или вышивать.

– Психологи считают, что лучший отдых состоит в смене видов деятельности, – сказала Фиорентина, сев в другое кресло.

– Невозможно постоянно делать одно и то же, – заметил Просперо, допив чай. – От этого можно сойти с ума.

– Невозможно получить каких-либо удовольствий от времени, если постоянно думать о том, что оно идёт, – серьёзно сказал Филиус, доев торт. – Думать о постоянно проходящем времени, значит думать о приближающемся с каждым днём собственном конце, но не как о смерти, – Филиус в этот момент сделал медленную паузу, посмотрев на всех присутствующих так, как будто не видел их – а как о выходе из собственного тела, словно из тесной темницы, где томящийся, по выражению Соломона, дух днём и ночью мечтает о светлой свободе, не имеющей конца.

– Вам ещё рано думать об этом, – назидательно произнесла Фиорентина. – Вы ещё молодой.

– Молодой, но зрелый, – мимолётно улыбнулась Клаудия. – Откуда у вас такая склонность к философским рассуждениям?

– Наш гость постоянно философствует, потому что обладает философским складом ума, – сказал Просперо. – С ним интересно беседовать, поэтому я пригласил его к нам.

– И правильно сделал, – одобрительно сказала Фиорентина. – Я даже рада, что мы не застали хозяев дома. Ведь если бы мы их застали, то были бы сейчас гостями и не познакомились бы с таким уникальным гостем, которого пригласил ты.

– Давайте для разнообразия я налью вам «Кьянти» и принесу бисквит, – предложил Просперо с гостеприимной улыбкой. – Наше удовольствие так быстро кончилось, что мне захотелось его повторить.

– Все труды человека для рта его, а душа его не насыщается, – вспомнил Филиус слова Соломона, глядя на спину удаляющегося на кухню Просперо. – Если бы душа была насыщенной, то никаких трудов бы не понадобилось. Даже пить, и есть в таком случае было бы не надо.

– А что было бы надо? – с улыбкой спросила Клаудия, которую заинтересовало мудрое царское изречение.

– Ни питьём, ни пищей, ни делами душа не насыщается, – промолвил медленно Филиус. – Не насыщается она ни воздухом, ни природой, ни искусством. Поскольку она представляет собой частицы внутреннего света, живущую в тёмном теле, ей необходим внешний свет, струящийся с небес. Когда Дух Святой в виде молнии войдёт в тёмное человеческое тело, душа почувствует его дурманящую теплоту и невесомую лёгкость, сольётся с ним и побудит изменившегося человека петь или танцевать от наполнившей её радости.

– Но ведь молния убивает! – громко сказала Фиорентина. – Если человека поразит удар молнии, он мгновенно умрёт.

– Я не сказал – «молния», – улыбнулся Филиус. – Я сказал – дух святой в виде молнии. Когда дух святой сошёл на пятьдесят человек, ждавших Его в одной комнате, у них было ощущение, как будто они напились вина и пошли на городские улицы проповедовать Евангелие на незнакомых языках.

– С вами не соскучишься! – весело сказала Клаудия. – Вы такой большой умник, что я слушала бы вас целый день!

– А потом бы устали и сказали, что у вас болит голова!

– А вот и «Кьянти»! – радостно сказал Просперо, принеся из кухни бутылку и нарезанные ломтики бисквита. – Угощайтесь, чем бог послал и пусть это угощение пойдёт вам на пользу.

Откупорив бутылку, он наполнил бокалы искристым вином и поставил блюдце с ломтиками бисквита на стол.

– Говорят, что всё полезно, что в рот полезло, – сказал он довольно, выпив вина и закусив ломтиком бисквита.

– А я говорю, что бесполезно всё, что в него полезло, – сказал пренебрежительно Филиус, подвинув бокал, но, не выпив пока из него. – Может ли быть полезной пища, которая превращаясь в каловую массу, прежде чем выйти через задний проход, лежит в животе, придавая ему удельный вес? И может ли быть полезным питьё, которое превращается в мочу и, выходя через половые органы тонкой струйкой, делает нас хронически зависимыми от туалета?

– Что же делать, если мы так устроены? – Просперо выпил второй бокал «Кьянти» и, закусив ломтиком бисквита, с удовольствием чмокнул губами. – Зато питьё и пища придают вкус и делают наше существование приятным.

– Сладкая конфета не делает наше существование сладким, – возразил Филиус. – Она временно придаёт ему сладкий вкус и только. Наше существование ни сладкое, ни горькое, а однообразное и монотонное, как катящийся по полу разматывающийся постепенно серый ниточный клубок.

– Вы пессимист! – убеждённо сказала Фиорентина. – От ваших мрачных рассуждений вянут уши и в голове собираются тучи!

– Все оптимисты – дураки, – уверенно произнёс Филиус, выпив «Кьянти» и отведав ломтик бисквита. – Не способные мыслить абстрактно, они думают только о том, что видят, придают значение тому, что делают и, сами того не замечая, впадают в зависимость от окружающих вещей и предметов. Становясь рабами обстановки, в которую они ежедневно попадают, они постоянно засоряют свои мозги знаниями и эгоистичными желаниями и, придавая значение тому и другому, называют себя творцами, хотя на самом деле просто перемещаются в пространстве и во времени и, с точки зрения Бога, являются носителями своих бренных тел с рано или поздно заканчивающимся дыханием в ноздрях.

– Вы очень мрачный человек! – Фиорентина убеждённо взмахнула рукой. – Послушав ваши рассуждения, у меня пропало всякое желание жить!

– Он сказал правду, – Обратился к ней Просперо. – Правда не нравится никому и её не принято говорить.

– Почему же он делает то, что не принято? – с интересом спросила Клаудия, которой Филиус, несмотря на его не нравящиеся ей рассуждения, нравился всё больше. – Потому что ему нравится говорить правду или потому что не нравится вести себя так, как принято?

– Я такой, какой я есть и мне неважно, что обо мне говорят или думают другие, – Филиус презрительно улыбнулся. – Сартр говорил, что ад – это не геенна огненная, а другие люди. Эти другие существуют для меня только тогда, когда они попадают в моё поле зрения. Когда мои глаза закрыты, их нет и мне неохота открывать глаза, чтобы их видеть. Но, к сожалению, глаза на рассвете открываются сами, и я с нетерпением жду окончания дня, чтобы их закрыть.

– С такими мыслями нелегко жить, – заметил Просперо. – Вам, наверное, очень одиноко, не так ли?

– Я чувствую космическое одиночество или пустоту, что для меня одно и то же. Космическая пустота бесконечна и эту бесконечность я ношу в себе. Это делает меня бесконечным, но, к сожалению, не вечным. К счастью, моя пустота не заставлена материальным хламом и свободна от товарно-денежных отношений, которым подвержены обитатели земного мира, поэтому моё одиночество лёгкое, и я бы сравнил его с состоянием полёта птицы в неизвестном направлении, причём птицей и небесами я являлся бы одновременно.

– Но, вы же находитесь среди людей, – возразила Клаудия, не сводя с Филиуса восхищённого взгляда. – Вы также едите, пьёте, вступаете в социальные отношения и развлекаетесь для того, чтобы отвлечься от дел, вызывающих усталость и напряжение. Не можете же вы всё время находиться в комнате и, не выходя на улицу, витать в заоблачных высях?

– К сожалению, не могу, – Филиус грустно улыбнулся. – Но поскольку я ненавижу весь мир и всё, что в нём находится, все внешние действия я совершаю автоматически, не думая о них и не придавая им значения. Целый день, начиная с утра, я жду, когда день закончится и, закрывая глаза с мыслью о том, чтобы новый день не начинался. Но он, к несчастью, начинается и, чтобы сбежать от всего, чем он заставлен, я философствую или, по выражению Монтеня, учусь умирать. По его мнению, учиться умирать, значит учиться быть свободным, а учиться жить, значит, учиться философствовать. Я стремлюсь быть просто живым и свободным. Кстати, Иисус тоже говорил о том, что пришёл научить людей быть свободными. Но они не вняли Его призыву. Образовав огромные толпы, они предпочли остаться зависимыми. А я захотел быть свободным и остался одиноким. И такое одиночество, как ни странно для многих, вызывает во мне радость, потому что делает меня существом самостоятельным и самодостаточным.