Юлий Крелин - Любовь. Бл***тво. Любовь Страница 14

Больше она уже ничего не говорила. Не дождались. Это были её последние слова.

Кого винить? Кого, кому?.. Да, прежде всего себя. Это ж всегда легче. Себя обвинять красиво и легко. А все при этом благородно объясняют и обеляют берущего на себя тяжести укоров и упреков. Долго ещё Ефим Борисович каялся и маялся, пока не оклемавшись, вновь подался к прежней жизни.

Sic transit, как говорится. Жизнь продолжается и всё потекло по прежнему руслу. Только Дины нет. Осталось её бессмертие в виде двух сыновей. Только бессмертие это тоже ушло, уехало, улетело от него в другие страны и находится сейчас в другом мире. На Западе – не в смысле географии, а в смысле образа существования. И бессмертие Ефима Борисовича вместе с Дининым где-то там. Его образ существования, вполне…

Ефим Борисович сел на диван. Спать то ли не хотел, то ли не мог. Раскрыл книгу. Минут пять он водил глазами по строчкам. «Господи! А что я читаю? Что, хоть за книга? Я ж читал… и не читал. Мозги набекрень». Он отложил книгу и решил попить чайку. Пока он возился с чайником, чашкой, делая всё это механически, как перед этим читал книжку, в голове строились невыполнимые мечтания. «Илана… Я… Наверное… Хорошо бы…» Он себе и в мечтах даже боялся договорить, домечтать до точки. И слава Б-гу, судьба не позволила довести несбыточное до осмысленных слов: Раздался телефонный звонок. И холодок, холодок… Это значит она. Брюхом чувствует. Ещё совсем недавно ночные телефонные звонки звали его в больницу. Ещё недавно в ответ на ночной телефонный звонок в нём поднималась тщеславная волна, доказывающая нужность, необходимость его миру. Это его в собственных глазах поднимало до уровня демиурга, казалось, что и со стороны на него смотрят, как на супермена. Это облегчало и его общение с женщинами. И они чувствовали эту его уверенность в своей необходимости. Они всегда чувствовали. Сейчас лишь Илана поддерживала в нём уверенность в себе. Он оперировал меньше. Звали его, когда нужно лишь посоветоваться или прикрыться его именем, спрятаться за его спину. В руках его уже не нуждались. Может, от того что окрепли руки и головы его младшеньких? Может, от того, что его ослабли? Услышав звонок, он бросил отвлекающую возню с чаем и кинулся к телефону.

Как сказать? Что он ждал и что получил. Радость или разочарование. На каких весах измерять сии понятии. Это всё равно, что измерять боль.

– Да! Слушаю.

– Это я. Вы как?

– Иланочка. Счастье моё! Спасибо, что позвонила. А я… Приедешь? А?

– Дочка уснула. Могла бы, конечно. Спать не хочется. Но подожду дочку включать в мои заботы.

– Так она же спит.

Илана смеется:

– Она не маленькая. А если проснётся?

– Скажешь, что в больницу вызвали.

– Меня не вызывают. Это ваша жизнь.

– Да. Была.

– Что была?

– Это я так. Приезжай. А?

– Скоро уже вставать. Скоро на работу. Отдыхайте. Я люблю вас. Очень.

– Познакомь меня с дочкой. А?

– Ещё рано. Не время.

Знакомый, привычный, и уже ставший любимым, холодок отошёл – не приедет.

А Илана:

Илана положила трубку.

– Мама. Ты чего?

– Что чего?

– С кем говорила? Что случилось?

– Ничего не случилось. Спи.

– А с кем? Ночью.

– Успокойся. Доченька. С Ефимом Борисовичем. Спи.

– Ты же у него была сегодня.

– Он плохо себя чувствует.

– А что ты по телефону можешь?

– Если что – отвезу его к себе в больницу. Не вникай, доченька. И без тебя…

– Ты что! Я не понимаю тебя…

– Полюбишь – поймёшь.

– Ты что, мам!? А я?…

– Всё. Закончим разговор. Я же не бросаю. Всё остаётся на месте.

– Мамочка… Мам, а расскажи мне про папу. Мне же надо знать. Я уже не маленькая.

– Всё, всё, родненькая. Ты права. Но не сейчас. Я ещё не готова говорить про это.

А Ефим Борисович, положив телефон, уставился в окно, продолжая воображать, что вот опять приедет девочка его, и они спокойно полежат. Или не спокойно. Это как получится. Лишь бы приехала. Лишь бы снова видеть её рядом. Можно даже молчать. Можно рядом сидеть. Можно напротив, чтобы смотреть на неё. А можно лежать рядом, ощущая тепло её тела. А можно… А вот и выясняется, что когда любишь, выходит, что не это главное.

Он сидел на диване, глядя то в окно, то на телефон.

Ну, что он ждал?! Не жди, дорогой. Живи минутой, если эта минута счастья. Мы же не знаем, чем повернётся к нам судьба завтра. Ведь сам знаешь, как в жизни бывает. Лучше и не вспоминать.

«Ефим, шеф вызывает». Чего это? Всё вроде нормально. Последние операции без осложнений. Конфликтов, жалоб нет. Может, кто лечь должен? «Алексей Васильевич, звали?» «Да, Ефим. Какого рожна ты ни черта не делаешь? Бездельничаешь. Сколько ты получаешь?» «Почему бездельничаю? У меня последние дни по несколько операций ежедневно. А получаю ставку и за дежурства». «Это и есть безделье. Бедность и безделье. Сделаешь операцию и домой. А там что? Гульба? Хватай же момент. Разве можно жить только на зарплату твою?» «Алексей Васильевич. Я с больных денег не беру. Коньяки только носят». «Да я не об этом. Голова на плечах есть. Эрудиции достаточно. В консерваторию таскаешься. Нельзя только рукодействием заниматься. Я, вовсе не предлагаю тебе деньги брать. Возьмёшь и получишь по репе. Деньги надо брать законным путём». «Я, как и Остап Бендер, уголовный кодекс чту». «Мне ваш Бендер до лампочки. Вы, всё ваше поколение в нем по самые яйца. Причём тут уголовный кодекс? Если больной принёс деньги после, без договоренности и вымогательства, это больше не кодекс грызёт вас, а устав партии. Смеюсь. Не брал и не бери. Да ты садись. Чего переминаешься? В сортир что ли надо?» «Спешу, Алексей Васильевич. У меня ещё сегодня операция». «Милый, одними операциями у нас сыт не будешь. Мозги надо тренировать. О диссертации пора подумать. Ты хоть и городской врач, к кафедре отношения не имеешь, но бездельничать всё ж негоже». «Да на что мне диссертация? Работа длительная с очень низким КПД. Да и на десять рублей только больше. А то, что в диссертации надо размазывать не менее, чем на двухстах страницах, всё можно уложить в статье, не больше десяти страниц. Я уже сделал». «Да, ладно тебе. Ну, таковы правила игры. И работа приучает к аналитическому мышлению. А насчёт КПД, то если даешь согласие на диссертацию, я тебя завтра переведу в ассистенты кафедры. При твоих ста десяти эта сотня стоит КПД. Тем более, что статьи у тебя есть. Тему возьми по этим твоим работам». «Алексей Васильевич, я по-прежнему против диссертации. Но, как сказал Генрих Наварский: Париж стоит мессы. Забудем про КПД. А меня в ассистенты пропустят?» «Ну вот! Я ж говорил, эрудиция для соискателя достаточная. – Шеф засмеялся. – Я сегодня иду к ректору. Вроде лицензии на отстрел евреев отменили. Пропустят. Я же раньше молчал».

Игривость шефа, по-видимому, была связана именно с еврейскими проблемами. Ему самому, выходцу из дворянской среды, эта ситуация неудобна и неприятна. Так расценил Ефим слова и ужимки шефа, обычно более величаво разговаривавшего со своими помощниками по кафедре, да и со всеми врачами больницы.

Короче, надо, пожалуй, начинать работать над диссертацией. А вообще-то, без диссертаций, этих кропаний статей и прочего, жизнь, не в пример, вольготнее. Но ведь, действительно, стоит.

Клинический материал у него уже кое-какой накопился. Значит, прежде всего, надо заняться литературой. Всё это какой-то бред. Нужная литература для дела ему известна, статьи упомянуты, рефераты есть. Но для обзора надо капать всё, что к проблеме близко, а заодно и что дальше тоже. И это называлось умением работать с научным материалом.

Ефим уже заранее ненавидел эту работу, потому что делать ее надо исключительно из-за денег. А желание сбросить этот камень с тела и выбросить грязь сию из души заставило его выкинуть боевой вымпел, забить в тамтамы, выйти на тропу войны, то есть пойти в Ленинку и начать поиск всего, что давно найдено. По дороге он вспомнил шутку: основная задача молодого учёного убедить жену, что Ленинка работает круглосуточно.

Подбирать материал по журналам работа нудная, и потому, чтобы разогреть себя, почувствовать желание обратиться к научному печатному слову, он брал какую-нибудь интересную книгу и, лишь почитав, войдя в библиотечную ауру, переходил к журнальным поискам. И опять по косвенной аналогии вновь вспомнил ерунду: Эдуард П Английский, будучи гомосексуалистом, страдал от отсутствия наследника, поскольку от монарха требовалось продолжения династии. Для нужд престолонаследия он в постель укладывал с одной стороны любовника, с другой жену. Разогревшись на предмете страсти, он в последний момент успевал перекинуться и забросить свои хромосомы в лоно носительницы надежд державы.