Ринат Валиуллин - Путешествие в бескрайнюю плоть Страница 14

Я пригляделся к Чмо и узнал Колина.

– Колин! Колин! Где Бледный? – пришёл в себя я.

– Можешь не стараться, он тебя не услышит.

– Не слышит и не чувствует. То есть из него можно лепить, как из глины, всё, что угодно?

– Да, его можно прогнуть в любую позу, под любую ситуацию, в ней он так и застынет, даже если ему будет неудобно. Сейчас, правда, с появлением атипичных нейролептиков, до такого дело редко доходит.

– Что с ним происходит в этом состоянии? Почему он меня не слышит?

– Что переживает человек в ступоре, однозначно не известно до сих пор. Существует ещё такая разновидность, как онейроид. Тоже длительное сидение или лежание в однотипных позах, но сопровождаемое переживаниями галлюцинаций фантастического и даже космического содержания… С такими контакт затруднён тоже, раньше, чтобы такой человек поделился своими переживаниями или чтобы его можно было бы хоть покормить, вводили специальные лекарства.

«Неужели это про меня?» – мелькнула кометой мысль в моём правом полушарии.

– Лежание – это уже последняя стадия, я бы сказал, разложение. До такого редко доходит. Был забавный случай, когда один дирижёр в таком состоянии «сидел» в центре Солнечной системы, а вокруг него совокуплялось множество планет, которыми он мог дирижировать.

– Все в этом мире хотят только дирижировать, – подчеркнул я, отмахнувшись, меня не покидала другая боль: почему молчит Колин? Когда он выйдет из ступора?

– Похоже, он сильно двинулся на сексе, земные женщины его более не устраивали (видимо, не давали, хотя я и сам замечал, что женщины в этом плане стали более скупыми, но скорее, более предприимчивыми), и он всё грезил наладить интимную связь с внеземными, когда у него начинался припадок, он кричал: «Я могу полететь в космос, но меня не возьмут, у меня нет скафандра. Кто-нибудь мог бы мне одолжить скафандр? У меня нет этой мелочи, космического гондона. Ведь я могу вступить в связь с внеземными цивилизациями, а без спецовки это грозит биологической катастрофой, генными мутациями для всего человечества, я не хочу его подводить из-за банального секса, хотя интересно жутко, как и где устроены органы у женщин-инопланетян, как они чувствуют, моему в скафандре было бы тесно, представьте себе, как двое уединяются в кратере незнакомой планеты – я и инопланетянка. Шашлык, костерок, палатка, гитара, мы смотрим друг на друга в окна скафандров, не отрываясь, потом я начинаю её тихонько раздевать, чтобы объясняться без слов, на это уйдёт часа два, не меньше, связываюсь с Землёй, узнать, где у них может быть орган, они дают добро, но ничего больше, они растроганы этой сценой, действовать придётся по наитию, используя весь свой потенциал, опыт, я понимаю важность задания. Будущее Вселенной зависит от того, налажу ли постоянную связь, вечность не терпит случайных, и где-то внутри меня уже рождается желание (с этими словами он начинал мастурбировать), я пытался нафантазировать что-то приятное, пока из центра поступали указания отступать и не лезть на рожон, что это может испортить их представление о нашей морали, контакты – они хуже атомных бомб, их последствия непредсказуемы, но ведь дело было уже почти выполнено – оставалось немного, рука на её бедре, грудь не отличалась от нашей, я стаскиваю лифчик инопланетянки из непонятного на ощупь материала, она не сопротивляется, только несколько межпланетных слов – как хорошо иногда не знать языка! И в эту самую минуту срабатывает тревожная кнопка (я уже вызывал санитаров, не в силах больше терпеть этот спектакль) в моей голове, это центр меня предупреждает, центр нервных связей: „Чёрная дыра, вы во власти чёрной дыры, немедленно покиньте объект… моих желаний, Дирижёр, слушайте мою команду, немедленно на базу!“, (в этот момент обычно приходили санитары чтобы успокоить его), нет, ребята, теперь вам меня уже не остановить!». Однажды они замешкались, и он кончил прямо на них. Люди покоряют космос, как женщин. Это так же дорого, и кажется им, что необходимо. Когда здесь что-то не получается, разочарование гонит куда-то дальше, к неизведанным звёздам. Космос – как новый объект желаний. Нет денег – можно просто на него мастурбировать.

– Вот почему человечество связывает с космосом своё будущее и кончину. Ты веришь в апокалипсис?

– Да, посмотри вокруг повнимательней. Он уже пришёл. Для каждого в отдельности.

– А ты не похож на психа. Слишком уж хорошо в этом разбираешься.

– Моя бывшая жена – психиатр, она меня и упекла сюда сначала.

– Значит, ты считаешь, что апокалипсис – это явление чисто индивидуальное?

– Чисто. Хотя у меня есть и другие версии.

– Какие?

– Одна из самых вероятных состоит в том, что апокалипсис – это столкновение пространства и времени, что приведёт к потере и того, и другого, следовательно, жизнь потеряет всякий смысл, для неё не будет ни времени для зачатия, ни места для развития. Она мне представляется наиболее правдоподобной.

– Ты можешь мне объяснить наглядней? Я плохо представляю.

– Мы живём в долине меж двух рек, одна из них река времени, другая – пространства. Их встречные течения и заставляют вращаться Землю. Они текут в разных направлениях, но вот-вот должны встретиться, именно в той долине, где мы находимся. Есть и ещё одна, которая мне нравится чисто визуально. Помнишь ту древнюю легенду, что Земля покоится на трёх слонах, а слоны – на огромной черепахе? Пришествие в дом четвёртого слона, который упадет с неба, будет означать начало апокалипсиса.

– Эта больше напоминает шахматную партию. Слоны, с неба… Откуда ты её взял?

– Где-то услышал. Я – профессиональный музыкант, трубач с идеальным слухом. С него-то всё и началось. Однажды я начал слышать всё. Слышал, как за стеной каждый день мучил, словно беззащитного котёнка, пианино мальчик. Мне казалось, что я начинаю слышать весь дом, весь мир, мальчик фальшивил, и он тоже. Я слышал, как землетрясение на другом конце Земли не попадало в такт, лавины, несущиеся с гор, не догоняли, гром сбивал с ритма барабаны дождя, снаряды разрывали тысячу и одну восточную ночь, падающие горем слёзы заглушали взрывы, водопад канализации за стеной уносил мечты, как будто не только я их просрал, но и сосед. Мой идеальный слух обострился, как нюх у беременной женщины, я слышал всё, что имело звуки, меня разбивало на атомы цепной реакцией, но самое страшное – слышать, как занимается любовью твоя бывшая жена с другим мужчиной, когда ты её всё ещё любишь и всё ещё ненавидишь одновременно. Каждый шорох одежды, каждый скрип дивана, каждый вздох, каждый стон – всё это я живо представлял и переживал, ревность рисовала большими мазками в моей больной голове. Граффити на извилинах.

Вечерами я сходил с этого трамвая желаний в город, чтобы не сойти с ума, я понимал, что меня выживают, это психологическая атака, которую я должен пережить, переспать, перепить.

– А ты футбол не пробовал?

– В смысле, футбол?

– Хотя бы смотреть.

– Он меня напрягает. Когда сам болен, абсолютно невозможно болеть ещё за кого-то. А болеть за целую команду, даже любимую, надо много здоровья. У меня его не так много. Можно сказать, совсем не осталось, после того как жена полюбила другого. Как будто она забрала с собой часть меня, и я всё сдувался. Она мне так и говорила: «Тебе трубой все мозги выдуло». Развелась со мной, вышла за другого, другой стал жить в соседней комнате, там, где двоим тесно, третий априори лишний. Вместе они начали меня выживать потихоньку, по крайней мере, мне так казалось, это была война, холодная, как закуска. Они и дочь перетянули на свою сторону, суд лишил меня отцовства. А потом неожиданно его карьера пошла в гору, как будто он из последних сил карабкался по ступенькам, и вдруг ему предоставили лифт. Они съехали в новую квартиру, я – с катушек.

– А как зовут твою дочь?

– Мэри. А что?

– Да так, ничего, странное совпадение.

– Иначе они не стали бы совпадениями. Некому было бы падать от неожиданности.

– Продолжай, – сказал я больше из вежливости, чем из жажды общения, дав тем самым человеку возможность выговориться, даже не предполагая, что это так надолго.

– Я замкнулся, и даже работа, в которой я души не чаял, уже не радовала, даже друзья…

Как-то в выходной день я проснулся в полдень, не зная, чем конкретно заняться, и рассуждал: пока всё неплохо. Планы в подсознании клеили обои. Представлял, что можно сделать за день, что хорошего и для кого, я всегда хотел начать с себя, но появлялись другие, которым было хуже, либо они тоже не знали, они мне звонили: «Привет, чувак! Как дела? Давай сегодня сделаем что-нибудь клёвое, нечто хорошее для человечества!». Я был не против, хотя знал наперёд, как это выглядит, и сколько необходимо выпить, и с кем, и за что, я соглашался и слушал их предложения: «В баре нажрёмся или просто посидим за бутылочкой на твоей кухне, покурим». Я им ответил: «Отличная идея, мир нами будет доволен, скажет: „Вот чуваки порадовали, жертвуя собой, личным временем, греют меня своей любовью, не дают подохнуть, я спокоен за будущее“». Решили прожечь этот день как следует, не так, чтобы целую жизнь, но его – точно. Только я так подумал и уже договорился о встрече, как три тонны углекислого газа сжали моё дыхание, безумные собственные глаза, я видел без зеркала – в них растерянность, не хватало воздуха, организм испугался, страх нагнетал мозг, мозг всегда нагнетает, что можно вот так вот бесславно сдохнуть в ожидании скорой, пожалев о цистерне вина, выпитого за всю жизнь, и ещё двух – какой-то бормотухи, в пятидесяти процентах случаев – с людьми, с которыми сейчас даже на очко не сел бы, о нервах, выжженных, словно в жару лес – бестолково, по пустякам. Я проглотил таблетки, но понял, что нужны люди в белом, позвонил 03, лежал и думал «Кто из них будет раньше – те, кто заберут с собой, или те, кто помогут выкарабкаться?».