Михаил Армалинский - Тайные записки А. С. Пушкина. 1836-1837 Страница 14

У меня не хватает времени на детей. Сочинительство и женщины оставляют время лишь на редкую игру с Машкой и Сашкой. Гришка и Наташка еще находятся в состоянии невменяемого младенчества, и делать с ними нечего. Самое большое удовольствие от них я получаю, когда могу похвастать ими перед своими гостями. На меня находит такая гордость, как после написания хорошего стихотворения. Я иду в детскую, вытаскиваю их из кроватей и выношу одного за другим в гостиную, к притихшим гостям. Сонные рожицы детей напоминают рожицы котят, и гости умиляются каждому по очереди.

Но чаще всего дети меня раздражают, и я стараюсь быть от них подальше. Их плач, возня, болезни мешают мне сосредоточиться и отнимают время. У меня хватает терпения на полчаса, а потом я должен от них бежать.

Мне невыносимо смотреть на любые страдания детей, даже на такое неизбежное и безопасное, как прорезание зубов. Мне хочется выть от собственной беспомощности, сердце разрывается от жалости, и я бегу от них сломя голову. Когда я вижу страдание детей, я чувствую, что совершил преступление, произведя их на свет, ибо зачал я детей, не помышляя об их будущих страданиях, а желая избавить от страданий себя – от страданий ревности к N. и от страданий, когда приходится прерывать наслаждение и кончать наружу.

Часто я гляжу на их маленькие ручки, ножки, личики, и знание, что они – плоть от плоти моей, наполняет меня восторгом поэтическим. Но вскоре восторг сменяется ощущением, что меня обманули, заманили в клетку и заперли в ней. Вечная, неизбывная ответственность за детей – это клетка, из коей мне никогда не выбраться.

Ответственность угнетает меня, хоть я и выбрал ее добровольно. Увлеченный человеческим обычаем, я последовал ему, несмотря на предостережения разума.

Я теперь убедился, что ничего хорошего из моей семейственной жизни не выйдет. Такого рода признания, увы, не усиливают моих отцовских чувств.

Раньше я охранял только свою честь, потом я стал охранять честь свою и своей жены. Теперь я должен еще заботиться о чести моих детей и своячениц. Честь, которую мне нужно беречь, разрослась после моей женитьбы так широко, что задеть ее становится необычайно легко. Я должен быть настороже каждое мгновенье. Само существование Дантеса уже посягает на мою честь. Поэтому мне следует с ним драться немедля.

Государь сказал мне, что он позаботится о N. и детях в случае моей смерти, будто гибель моя предрешена. Это было тоже оскорблением моей чести, ибо так заботятся только о наложницах. Я это прямо высказал ему, на что он поднялся с кресла, дав мне знать, что аудиенция окончена. Он боялся повторения истории с Безобразовым и хотел отделаться от меня побыстрее.

Но нет худа без добра: благодаря отцовству я познакомился с кормилицами, ебать коих удовольствие особое. Я любил ебать их во время кормления. Одна из них сперва стыдилась младенцев, но вскоре перестала. Я ставил ее раком и клал ее близнецов под нее. Огромные, пропитанные молоком груди свешивались, раскачиваясь над ищущими ртами. Она, прогибаясь, опускала их и давала младенцам присосаться. Тогда я вставлял хуй, и она кончала чуть ли не сразу и по многу раз. Без сосунов требовалось гораздо больше времени.

Когда я счастливо влюблен, жизнь моя заполнена сиюминутным наслаждением, и ни прошлое, ни будущее не тревожат меня. Если же сердце пустеет, то мысли мои обращаются в прошлое или ко грядущей смерти, и тоска охватывает меня. Поэтому любовь есть единственная спасительница от пагубного времени, она избавляет нас от прошлого и будущего, она останавливает время на сегодняшнем счастливом дне. Если для влюбленных приостанавливается время, то, значит, быть постоянно влюбленным есть способ время остановить. А так как быть постоянно влюбленным в одну женщину невозможно, я влюбляюсь в разных женщин.

У голой груди выражение просьбы поцелуя. И нимб вокруг соска – знак божественности.

Безнравственность пизды не в ней самой, а только в ее всеядности. Хуй может показать характер и не встать, а пизда не умеет отказать, и если у нее от страха пересыхает во рту, то можно в нее своих слюней напустить. И страх проходит.

Женщины полны фальши: светские дамы делают вид, что не хотят, а бляди делают вид, что хотят.

Есть два счастья: одно, когда едешь к женщине, полный нетерпеливого предвкушения, а другое, когда едешь от женщины, освобожденный от нее и от желания.

Князь М. вернулся из Парижа, и я набросился на него с расспросами о женщинах. Он сказал, что женщины там изумительно красивы и что даже бляди на улицах выглядят королевами.

– Сколько ты их попробовал? – стал я любопытствовать.

– Нисколько, – сказал он.

Я представил себя на его месте и закипел:

– Как же ты упустил такую возможность?!

Пока я дивился его нерасторопности и сетовал на то, что он потерял попусту время в Париже, М. молчал и только с грустью смотрел на меня.

– Ну, почему же, почему ты хотя бы одну не выеб? – не унимался я.

– Да потому, что я жену люблю, вот почему, – ответил князь.

И мне стало стыдно от такого простого объяснения.

Жену очень скоро начинаешь ебать, не глядя в ее пизду, в темноте, ленясь зажечь свечи, то есть пизда воспринимается только на ощупь, только для добывания судорог, а эстетический восторг, вызываемый ее «лицезрением», ее разнюхиванием отмирает. Однако если я произвожу усилие над своей леностью, зажигаю достаточное количество свечей, чтобы разогнать мрак, коий рад сгуститься вокруг пизды и, разведя ноги женке, не ныряю хуем в пизду, а уставляюсь на нее свежим взглядом, то восторг опять просыпается во мне, пусть не с прежней силой, но с прежней отрадой. И все-таки жажда сильного восторга влечет меня к пиздам, еще не виданным, еще не ведомым, и я не могу поступиться силой наслаждения даже во имя сохранения любви N.

Как омерзительно убеждаться, что меня хотят далеко не все женщины.

Волосы на лобке – это предвестники чуда. Самое совершенное – это правильный треугольник густых темных волос, сквозь которые не просвечивает кожа. Красота для меня меркла, если волосы редкие. Иногда волосы густые, но поднимаются они наверх не треугольником, а узкой полоской, укрывая только губы, так что по краям лобка залысины. Я это тоже не очень любил, а вот теперь я мечтаю о разнообразии «несовершенства», пресытившись абсолютной гармонией, музыкой сфер моей N.

Одно из моих любимых наслаждений – лежать на спине и видеть перед глазами сердечко ягодиц. Ее голова у меня в паху, моя голова в ее промежности. Язык мой легко достигает до похотника, а если закинуть голову, то – и до входа в пизду, из которой сочится амврозия. Но сейчас мы отдыхаем. Заснуть бы так, но не позволяет явь. Как сладко видеть все подробности пизды, вдыхать ее аромат и чувствовать горячее дыхание у себя в паху. Я чуть отстраняюсь и вижу дивную дырочку сраки – лучики морщинок, сходящиеся в точку. Я развожу в стороны плоть ягодиц, и запах слегка усиливается. Она в ответ облизывает мне хуй и тычется похотником мне в губы, зовя язык.

Кровь есть одно из волшебств пизды. Всякий месяц природа ранит женщину в пизду. Или иначе, пизда – это незаживающая рана, которая кровоточит каждый месяц. Я трепещу от обострившегося запаха, и в эти времена женщина мне особенно желанна. Когда я ебу ее во время месячных, хуй представляется мне кинжалом, которым я пронзаю ее плоть. И чем дольше и глубже я его вонзаю, тем больше покрываются кровью ее бедра, и она стонет все громче от боли, перемешанной с наслаждением. И вот она испускает вздох то ли в смерти, то ли в сладострастии.

О, как я люблю кровавую еблю, размашистую и горячую, когда, расцепившись, я и моя любовница оказываемся по пояс в крови. Потом мы полоскаемся вместе, а на прощание я засовываю палец в пизду и даю ему высохнуть. Возвращаясь домой, я время от времени подношу палец к носу и вдыхаю чудесный аромат. Даже на следующий день мой палец издает сладкие воспоминания о рае, в который я его погружал.

Похотник похрустывает под моим пальцем. Чуть слабее прикосновение – и ей не кончить, чуть сильнее – и ей не по себе, она отстраняется. Я, как слепой, веду ее до конца на ощупь. Но дорога мне хорошо известна, и женщина с жаром вверяет мне судьбу своего блаженства.

Всякая любовница с отношениями и чувствами, вырастающими вокруг ебли, – это целая вселенная, в которую Провидение направляет меня на постой. Поэтому, когда у меня одновременно несколько любовниц, я то и дело переселяюсь из одного мира в другой. Это заставляет меня становиться лжецом, так как всякая женщина хочет быть для меня единственной. По меньшей мере любая хочет быть уверенной, что именно ее ты любишь, а остальных просто ебешь. Такая вера делает женщину моей не только телом, но и душой. Каждой из них я говорю, что именно ее я люблю, и это святая правда, ибо в миг сладострастья мы искренне влюблены в ту, с которой его делим.