Валентин Бадрак - Чистилище. Книга 1. Вирус Страница 14

Когда девица осведомилась о сигарете, Лантаров хотел было сказать, что можно курить и тут, но вдруг столкнулся с выразительным взглядом невозмутимого и более всех трезвого Леши. Тот глазами упорно указывал ему на гвоздь, вбитый у самой двери: там висело два ключа от свободных комнат. «Как будто кто-то тайно подстроил, – подумал Лантаров, – комнат столько же, сколько и телок». Поблагодарив глазами Алексея, он молча снял с гвоздя ключик и пошел за своей шелудивой подругой.

Повсюду серело, новый день вступал в свои права, но Лантаров не ощущал ни радости нового рождения жизни, ни подъема чувств. В нем билось, тревожно трепетало слегка приглушенное усталостью и алкоголем, возбуждение. Он был похож на уставшего путника, который прошел большой путь, и теперь уже была видна конечная точка. Все казалось неотвратимым. Таким же неизбежным, как и быстро наступающий день, который еще больше подталкивал юношу к действию. «Ну, давай, ты же хотел этого!» – почти крикнул Лантаров сам себе, чтобы пересилить робость и оцепенение. Он взял девушку за руку, и она, к его удивлению, легко повиновалась, точно ждала этого решительного жеста. Конечно, пронеслось у него в голове, от него ведь ожидают смелости, решимости, может быть, даже грубости, потому что в этом должна проявляться пресловутая мужественность. И он мысленно приказал себе быть именно таким, только этот приказ в его гудящей голове отозвался глухим и тяжелым звуком.

Незаметно они оказались в темной комнатушке с фанерными дверьми и такими же незамысловатыми стенами. Внутри добрую треть пространства занимала кровать с растянутой металлической пружиной, которая проседала от человеческого тела так, будто заведомо должна была играть роль гамака. Парень легко потянул девушку к кровати, но она, качнувшись, стала молча, со странной, глуповатой угрюмостью, стягивать с себя одежду. Хотя ему это не понравилось – он намеревался проделать это самостоятельно, – ничего не оставалось, как смириться. Через полминуты они оказались на кровати вдвоем – прохладная неприветливая кровать запротестовала шумным голосом растягиваемой, жутко скрипучей сетки и основательно просела. Но не столько ропот кроватной пружины, сколько другое неприятное открытие вызвало у Кирилла прилив раздражения. Лежать вдвоем на этой кровати оказалось настолько неудобно, что они накатывались друг на друга, словно деревянные чурки. Лантаров поразился тому, что не ощутил ожидаемого жара тел, которые встретились как-то уклончиво, без влечения, без запала, без вожделения. Он погладил обнаженные груди девушки, и они показалась просто чудаковатыми выпуклостями довольно мягкого тела. Это начало без намека на возбуждение показалось Кириллу нелепым, как и сама встреча с девушкой. Он подумал, что не знает даже, как ее зовут. Но он решительно продолжил начатое – отступать было некуда. Рука его скользнула ниже по такому же мягкому животу и затем еще ниже, попав в какую-то непривычную впадину. Девушка податливо раздвинула ноги, и слегка одеревенелая рука оказалась в неведомой зоне, куда еще никогда не проникала. Юный охотник за любовью снова удивился: он ощутил любопытство, желание узнать, как там все устроено, но никак не страсть. И поймал себя на мысли, что ему совершенно не хочется целовать ее в губы, – он прильнул губами к ее шее. Девушка упорно молчала, и ее тело походило на манекен. Лантарова сбивало с толку, что она никак не реагировала на его прикосновения. Что происходит?! Может, это с ним что-то не так?! В нем внезапно вспыхнул дикий ужас, и в гнетущей тишине, в полной темени он, мгновенно протрезвев, опасливо сосредоточился на собственных ощущениях. Мысли очнулись от алкогольного оцепенения и стали метаться по ограниченному пространству фанерной кельи.

Может быть, он просто чего-то не знает?! Но в рассказах парней такие случаи не описывались. Лантаров чувствовал, как испарина холодного пота увлажнила его лоб. Приблизив лицо к ее груди, юноша почувствовал запах крестьянского тела, живого, естественного, но слишком острого, слишком человеческого, может быть, не утруждавшего себя ароматными шампунями. К нему примешивался устойчивый табачный и алкогольный привкус. Эти запахи отпугнули Лантарова, они были сильнее воздушных, цветочных ароматов его одноклассниц. Девица попросту ждала, и это ее зловещее ожидание доводило Лантарова до бешенства. «Может быть, она пьяна?» – мелькнуло у него в голове. Он предпринял еще одну, совершенно отчаянную попытку. Она – о боже, – не сопротивлялась, но все так же ничего не предпринимала. «Поражения, моего позора ждет она!» – почему-то пулей пронзила Кирилла шальная мысль. Ничего не произошло.

– Может… – почти застонал Кирилл, – …может, ты мне поможешь?

Его голос прозвучал тревожно, неестественно и мальчишески глупо.

– Я не помогаю, – грубо и раздраженно просипела девица.

Это был сильный удар. Как бы он хотел провалиться сквозь землю! На кровати перед ним лежала все еще распластанная, но готовая вот-вот съежиться от досады и разочарования, растрепанная, помятая кошка. Он вдруг понял, что перед ним раскинулось совершенно чужое, чуждое ему тело, к которому он испытывал лишь брезгливость. Реальность оказалась совсем не такой, как представления; дымчатые грезы рассеялись, оставив уродливую необходимость как-то действовать. Она была к тому же пьяна, отталкивающе доступна, а вот эта ее абсолютная бесстыжая обнаженность отвращала и убивала те остатки плотского желания, которые еще не улетучились после входа в комнату.

Он не помнил, как оказался на улице. Наспех одетый, он долго бродил по пустынному берегу, пока не наткнулся на лодку с веслами, очевидно, кем-то неосмотрительно оставленную накануне вечером. Он быстро оттолкнул суденышко от берега, ловко забрался в него и погреб прочь. Ему казалось, что он уже умер, уничтожен, испепелен. Он ненавидел весь мир. Он не знал, как жить дальше. А что, если он неспособен быть с женщиной вообще?! Если так, то лучше вообще умереть! А сейчас – бежать подальше и поскорее!

Потрясенный, сопровождаемый гнетущими видениями, Лантаров долго греб вдоль берега по темно-желтой днепровской глади. Но вдруг ощутил, что его плечи и спина мокры – тут только юноша заметил моросящий дождь. Он взглянул на одеревеневшие от гребли руки – на них вздулись мозоли от непривычной мышечной работы. С большими усилиями, мокрый и окоченевший, уставший от перевозбуждения и унижения бессонной ночи, он добрался до турбазы. Кто-то орал на него за взятую без разрешения лодку, но он ничего не слышал. В домике, к его удивлению, в парах перегара спал отряд добрых молодцев. Девиц не было. Только Леша приподнял голову и спросил: «Ну как?» Лантаров скорчил жалобную мину: «Леша, я заболел и сейчас еду домой лечиться. Скажешь парням, что все нормально. Отдыхайте». Ни слова больше не говоря, Лантаров в течение считаных минут переоделся, схватил вещи и ринулся к автобусной остановке.

В безумном мареве из собственных переживаний Лантаров добрался домой. Его преследовало только одно желание: уединиться, закрыться от всего мира и отлежаться в глубине своей норы. Но вдруг за едва прикрытой дверью в комнату матери Лантаров услышал возню, резко открыл дверь нараспашку и обомлел… Его будто вероломно разрубили пополам тяжелым двуручным мечом. На большом диване исступленно катались два обнаженных тела, сцепившись, будто в смертельной схватке – его мать с каким-то незнакомым мужчиной…

Лантаров обнаружил себя в своей комнате обессиленным, обескровленным, бесчувственным и скулящим. Словно погребенным заживо. Он не слышал, как стучала в дверь его мать. Очень смутно помнил, как дверь все-таки выбили, очевидно, опасаясь, что он что-то сотворит с собой. В рот ему вливали какую-то липкую, елейную субстанцию с острым непонятным запахом. Затем он провалился в дрему, и воспоминания на том обрывались…

Грузная нянечка Мария Ильинична, о которой Лантаров всегда думал раздраженно и подозревал в крохоборстве, сама предложила побрить его. Он согласился больше из любопытства, заросли на лице, как ему мерещилось, скрывали его, позволяли раствориться в этой гнусной палате, стать чем-то общим, безличным. Ну, как кушетка, например.

– Болит спинка? – Женщина спросила ласково, и Лантаров впервые ощутил, что его боль, в самом деле, ей небезразлична. А ведь он-то был уверен, что эта тетка без двадцатки гривен и пальцем не пошевелит.

– Да так… – пролепетал он в ответ.

– Больше на бочок старайся ложиться, чтобы пролежней не было. Ох, гадкая вещь – эти пролежни.

Да он и сам знал, что гадкая. А что толку… Лантаров только плотно сжал губы, так, что на лице образовалась складка безмерной тоски.

– Ну, давай, побрею, – предложила нянечка, и Лантаров закрыл глаза. Ее мягкие движения по лицу чем-то напомнили о детстве и спокойствии в душе. Она вся сама была, как мякиш, расползалась по стулу.