Татьяна Булатова - Бери и помни Страница 14

– Не велено! – съехидничала Римка и, накинув халат, вымелась в коридор: пусть сами разбираются, если что! А то потом виноватой сделают, как пить дать!

– Олег Иванович! – взмолилась Дуся. – Возьмите. Пусть будет четыре, чтобы не тесно. Ну, захотите, отдадите потом. Берите-берите!

Селеверов взял протянутую сберкнижку, раскрыл ее, внимательно рассмотрел ее содержимое и глухо спросил:

– Последние, что ли?

– Угу… – хмыкнула Дуся. – Смертные… Откладывала…

– У нас похороны, Евдокия, столько не стоят. Тебе бы пары сотен хватило. Зачем так много?

– Сложилось как-то. Думала, чтоб и человека, который хоронить будет, отблагодарить… Опять же, мало ли…

– А как же ты без смертных-то жить будешь? – тянул волынку Селеверов.

– Небось схороните, – грустно улыбнулась Дуся.

– Ты… Знаешь… Евдокия, это… – Олег Иванович вдруг начал заикаться. – Ты… Евдокия, не переживай. И схороню, как положено. И нужды до смерти ни в чем знать не будешь… И деньги верну.

– Как сможете. Все равно ж вам достанется.

– Не надо мне твоих денег, Евдокия, – распустил хвост Селеверов, забыв о том, что стоит в трусах. – Помогла – спасибо тебе. И я, значит, перед тобой в долгу не останусь. Подожди только маленько: всё будет.

Вернулась Римка – в руках докипал чайник с плиты. Смерив мужа внимательным взглядом, от которого не ускользнула свернутая в трубку сберкнижка, она удовлетворенно хмыкнула и вежливо поинтересовалась у Ваховской:

– Завтракать с нами будешь? Или опаздываешь?

Первого совместного утра не получилось: Дуся, как и рассчитывала Селеверова, как всегда, отказалась, сославшись, что опоздает на завод, на что проснувшиеся девочки отреагировали предсказуемо.

– Поспешишь – лошадок насмешишь! – захихикали они, придя в полное благодушие.

– Вы мои хорошие! Кукуси мои! – пропела им Евдокия напоследок, удерживая себя от того, чтобы не сгрести девчонок в охапку и не зацеловать до смерти, пока те не взмолятся о пощаде.

Если в присутствии Хозяина Дуся робела и смущалась, то при Римке старалась как можно меньше ласкать младших Селеверовых, сознательно подчеркивая свое тридцать третье место в общем строю. Да и не любила Римма эти «сопли в сахаре», равно как и любое сюсюканье. Поэтому Дуся в ее присутствии всегда старалась говорить спокойно и выдержанно. Не всегда получалось, конечно, но иногда Селеверова то ли действительно пропускала мимо ушей все эти «слюнявые» словечки, то ли делала вид, что не слышит. Вот и сегодня незамеченными проскочили безумные Дусины «кукуси».

– Ду-у-уся… – заклянчила Элона и протянула к ней ручки. – Не ходи-и-и…

– Нельзя, моя лапочка, а то Дусю будут ругать, – заговорила о себе в третьем лице Ваховская.

– И не только Дусю, – поспешила добавить Римка и для острастки показала девчонкам полотенце с вылинявшим рисунком. – Вставайте давайте…

Девчонки с готовностью вскочили на ноги и запрыгали на постелях: захрустел видавший виды брезент.

– А порвется? – миролюбиво поинтересовалась Селеверова. – На полу спать будете…

– Не будем! – радостно визжали Анжелика и Элона.

– Это почему?

– Потому!

– Почему потому?

– Потому что на полу нельзя спать. Там холодно.

– А где же вы тогда спать будете? – неосторожно задала вопрос Римка.

– У Ду-у-уси! – хором прокричали двойняшки и бухнулись в неубранные постели.

– Коне-э-э-э-шна, – саркастически протянула Селеверова и обернулась к Ваховской, чтобы привлечь ту в свидетели.

Но Дуси и след простыл, ушла, не прощаясь, словно ее и не было.

Обнаружив, что Евдокия исчезла, Римка вздохнула с облегчением и, задрав халат, с остервенением почесала бедро, отчего на нем остались пунцовые полосы.

– Комарик? – вульгарный материнский жест не ускользнул от внимательных глаз Анжелики.

– Чо?

– Комарик? – с пониманием уточнила наблюдательная Лика.

– Го-о-о-споди! – взмолилась мать и заорала: – Да встанете вы или нет? Сколько я ждать буду? Кому сказала? Русского языка, что ли, не понимаете?

Девочки насупились и, словно по команде, сели на раскладушках, спустив голые ножки на пол. Элона с интересом рассматривала пальцы на своих ногах и с удовольствием ими шевелила.

– Можешь так? – позвала она сестру.

– Как?

– Вот так, – ответила девочка и протянула сестре ногу, чтобы та тоже смогла рассмотреть, как здорово шевелятся ее, Элонины, пальчики.

– Могу, – заверила сестру Анжелика и повторила несложное движение.

Встречного «А вот так?» не прозвучало, потому что утомленная дочерями-копушами Римка вконец взбеленилась и запустила в них полотенцем. Девочки с визгом вскочили и с опаской посмотрели на мать.

– Умываться. Подмываться, – командовала Селеверова, разводя в огромном эмалированном тазу теплую воду.

Элона и Анжелика послушно присели в таз и заплескались больше для виду, чем для дела. Мать обернула каждую махровым полотенцем, вытащила и поставила с ногами на два отдельных стула. Вручив сестрам чистые трусы, майку и колготки, она потащила таз с водой к общей уборной. Навстречу попался сам Селеверов с влажным махровым полотенцем на шее.

– Давай вылью. – Олег Иванович остановил жену и взялся обеими руками за таз.

– Не надо, – прошипела разобиженная с вечера Римка и дернула таз на себя с такой силой, что вода выплеснулась на пол.

Селеверов не отпустил рук и, мешая движению жены вперед, закружил ту по коридору:

– Ну что ты бесишься?

– Я-а-а? – картинно изумилась Римка.

– Ты… – пока еще довольно тихо, почти шепотом подтвердил Олег Иванович.

– П-п-пошел ты, – с вызовом заявила она и снова потянула таз на себя. – К своей мамочке, блин. «Не люби, так уважай», – презрительно повторила она вчерашние слова мужа. – Дуй ей в задницу, еще скажи!

– Надо будет – скажу, а скажу – будешь, – внешне спокойно произнес Селеверов и побелел от злости.

– Где сядешь – там и слезешь! – заявила ему Римка и попробовала пройти вперед. Но не тут-то было: Олег Иванович мертвой хваткой держался за эмалированную посудину. – Пусти, пройду…

– Проходи, – неожиданно согласился Селеверов и сделал вид, что уступает жене дорогу.

Не успела утратившая на секунду бдительность Римка сделать и шага, как Олег Иванович вырвал из ее рук таз и с легкостью перевернул его над головой супруги. Вода окатила Селеверову с головы до ног, превратив из наглой особы в мокрую, непрезентабельного вида курицу. В коридоре одна за другой начали открываться двери: барачное сообщество увидело Римкин позор и возликовало: «Так и надо! Вот именно так, а не иначе!»

– Остынь немного, – порекомендовал жене Олег Иванович и, насвистывая, медленно пошел по коридору.

Впервые за семь лет их брака соседи стали свидетелями супружеской ссоры, обозначившей точную расстановку сил в семье Селеверовых. Олег Иванович – главный, решило барачное сообщество и обрадовалось. Наконец-то изрядно всем поднадоевшая скандальная Римка оказалась обуздана, да еще и у всех на глазах. Вот это урок так урок! Нечего нос задирать: как шавкой была, так шавкой и осталась. А то загордилась: няньку завела, не работает. Забыла, откуда родом? С чьих рук кормилась? А не на-а-адо! Не надо забывать, откуда ноги растут. Рожденный ползать летать не должен.

– Не озябла, Рим? – ехидно поинтересовалась соседка, высунувшись из-за ближайшей двери. – А то заходи, согреем. Чай, не чужая. Барачная! Своя…

Услышав это ненавистное «своя», Римка закипела:

– Какая я тебе своя?

– А как же? – похоже, искренне удивилась соседка. – Чай, ты тут родилась. Пипкой тебя еще помню. А уже вредная была. Мало с тобой мать мучилась!

– Че-е-его? Кто со мной мучился?! – пошла в наступление Селеверова.

– Она вон, – ответила соседка и, ткнув пальцем в конец коридора, проворно захлопнула дверь комнаты.

– Кто-о-о? – не поняла Римка и встала на цыпочки.

Вскоре стало ясно – кто. По коридору брела Валентина Некрасова, одной рукой придерживая распахивавшийся халат, другой – опираясь о стену. Двигалась она медленно. «Опять в жопу пьяная», – подумала про себя Селеверова и брезгливо поморщилась, хотя и заметила, что в матери появилось что-то необычное, нехарактерное для нее прежней.

– Да пошла она! – в сердцах пробурчала промокшая до нитки Римка и совсем было собралась вернуться в комнату, как что-то ее остановило: мать была трезвая!

Селеверова опешила, а потому застыла на одном месте, пока не поняла, что мать ее тоже видит и даже пытается махнуть рукой. Из любопытства Римка решила остаться.

Некрасова добрела до дочери и облокотилась рукой о стену. Всегда синее одутловатое лицо алкоголички с наплывающими на скулы мешками под глазами сегодня выглядело как-то странно. Складывалось ощущение, что вместе с отеками исчезла пусть нездоровая, но плотность, выступавшая для своих опознавательным знаком. Неожиданно стал виден возраст Валентины. И Римка вспомнила, что матери, наверное, лет сорок пять – сорок шесть, не больше, она года с тридцатого. Моложе Дуси. А выглядела старухой.