Александр Мищенко - Саваоф. Книга 1 Страница 14

И призывно звучало в записках писателя старого времени Телешова: «Работайте, пробивайтесь! Но идите только в гору, а не под гору. Жизнь сильна девятым валом. В затишье – не жизнь, а прозябанье». С возрастом, оно еще понятно, но не дай бог, если захватит человека такая глиссадность в молодости, даст слабину себе человек, погнавшись за утехами и телесными только усладами жизни, кувырками под оделом, когда б следовало бежать плоти по заповеди Порфирия, одолевать начнут его вещность, ползучий материализм, гнида эта подлая. И как не вспомнишь тут Александра Сергеевича Пушкина. Истинно, каждый порыв из вещественности драгоценен. Понимали хорошо эту шумеры, пословица которых гласила: пожитки как в воздухе птицы, не знают, куда приземлиться. Без намека суть понимали люди, что лишнее в подлунном мире, а что нет… Способность человека к этому Жан Поль Сартр считал «благородным почерком человеческой свободы». Распоследнее это дело человека – смириться с пленом вещественности. Вот и призывал Хайям:

Сбрось обузу корысти, тщеславия гнет,Злом опутанный, вырвись из этих тенет.Пей вино и расчесывай локоны милой:День пройдет незаметно и жизнь промелькнет…Не спеши, посиди на траве, под которойСкоро будешь лежать, никуда не спеша.

Умнейший экономист минувшего века Джон Мейнард Кейнс мыслил умные подходы к потребиловке. Точно цитирую: «Находясь под влиянием различных побуждений и стимулов, склонность к потреблению определяет для каждого индивидуума, сколько он потребит из своего дохода и сколько он зарезервирует из него в какой-либо форме, обеспечивающей ему распоряжение будущим потреблением». Читаю у него также, что теоретики классической школы похожи на приверженцев эвклидовой геометрии в неэвклидовом мире, когда, убеждаясь на опыте, что прямые, по всем данным параллельные, часто пересекаются, не видят никакой другой возможности предотвратить злосчастные столкновения, как бранить эти линии за то, что они не держатся прямо. Сложная мысль? Конечно, это высшая математика Кейнса. И суть этой формулы – о психологических склонностях людей к потреблению. Альтернатива ему – взлет в вертикали духа, что сотворяется вопреки глиссаде жизни. Слава классикам! А пафос, воздевание рук, восклицания, многословие – толкотня на горизонтали. По философии Никодима Недоумко из дореволюционного века, пока сильные, могучие Полканы-богатыри, обутые в семимильные сапоги всеведующего невежества, с гордым презрением к тесным пределам душной вещественной атмосферы, подымаются, от земли отделяются выше облака ходячего, ниже леса стоячего, мы, скромные пешеходы, бредем по земной поверхности потихоньку и полегоньку. Смелые, в общем, полкают, трусоватые пресмыкаются червями. Плюющий на небо свой подбородок заплевывает. Выразительная, надо сказать, часть в облике человека. И что любопытно, о чем акцентно говорит Малькольм де Шазаль, – исключительная это человеческая особенность. Найдите попробуйте подбородок у зверей – нетути его у них. Да будь у них подбородки, как восклицает тот же Шазаль, большинство животных были бы неотличимы один от другого. Человеку подбородок дан, чтобы притушить на общем фоне лица неповторимость рта и глаз, а иначе каждый бы из нас образовывал отдельный биологический вид. Да-да, и люди просто бы позапутались, ху есть ху как вид… Скажет иной читатель-зоил: ну, понесло Мищенко на проповеди, как Саваофа. Вольтанулся мужик. Скажет сейчас всенепременнейше: жить надо достойно. И скажу, едрена ворона! Но век же призывали нас к этому апостолы социализма. Чтоб бессребрениками были, прежде думали о Родине, а потом о себе, будто не являем мы саму плоть ее во всеобщей людской совместности. Высокой целью чтоб жили. Да, высокие цели надо ставить перед собой и достойно пытаться прожить отмеренный тебе судьбою срок. Но достойно – комфортно, для души и для тела. Бедность унижает, голод вообще убивает дух. Передали вести по телевизору недавно от прорицателей по линии ООН, что через сорок лет при таком хозяйствовании в мире да приросте населения в три миллиарда начнется на Земле тотальный голод. Оно б ничего, в голову б себе не взял. Но документный парнишка на телеэкране, худющий негритенок. Щеки впалые, как у старика, в глазенках недоумение и еще что-то мало выразимое словами – от этого не отвертеться. Взгляд мальца пронзает и прожигает сознание и все нутро, и чувствуешь себя старым дуплистым деревом, у которого нутро все выжгло. Наше поколение знает цену и словам и словесам, истинно человеческим целям и фантомным призывам шаманствующих политиков. Войну мы пережили, голод, ободранное детство. Читаю на даче подаренную мне книгу воспоминаний калмычки Людмилы Ульяновой, встреченной мной у «человека в белых одеждах», которым он никогда почти не изменяет, Леонида Иванова в Нефтегазе, «Боль и радость души моей». Из детдома она родом, только и скажешь о ней. Щемят сердце строки грустного бытия авторицы в детстве. «Оказалось, что отец моей сестры Галины Михаил по неизвестной мне причине повесился на деревенской мельнице еще до моего рождения, – пишет она. – В колхозном доме мы жили в маленькой комнате с двумя окнами, выходившими на чей-то скотный двор, и я постоянно видела там копошащихся в грязи свиней. Обстановка наша была убогой. Печь с плитой, сбитый из неструганых досок стол, стул и ржавая кровать, где вместо матраца было набросано всякое тряпье. Даже одеяла и подушки у нас никогда не было, а уж о постельном белье и говорить не приходится. Время было трудное, суровое, голодное». От таких страниц глубже Волги тоска охватывает… Да, боже мой! Чего только не выпадало на нашу долю. Хоть и знаю я одного сытого умника, что язвил по случаю, на меня намякивая: сейчас, мол, старик живописать начнет, как голодал, лебеду ел и пузо у него пухло. Слов не хватает на эту сволочь. И усвоилось в зрелости, что человеку должны быть созданы все условия для достойной именно жизни, а не для прозябания у дураков только жизнь ни шатко, ни валко шла, нормальные люди страдали, и ясно это: бог дурака, поваля, кормит, тем более – номинального, похожего лишь на человечье, существования. Трудящийся достоин пропитания (Матф. 10.10). И биниальное с этим: Трудящийся достоин награды за труды свои (Тим. 5, 18). Деньги, вещи, одежда, крыша над головой, тепло и свет, комфортные условия общежития нашего на просторах Отечества. Дороги и туалеты классные. Туалетизация, однако, родня бюрократизации, одними дорожками они ходят. Но разнятся при том колоссально. Что касается туалетов, то история умалчивается о том, кто и когда впервые начал справлять нужду в одном и том же месте. Несомненно, однако, одно: тот, кто начал справлять нужду не где ему взбрындило, а в одном месте, первым встал на путь цивилизации. Не хотелось бы добивать Россию туалетами. Туалеты в России, конечно, есть. И значительно больше чем при Советской власти: коммунисты, вероятно, считали, что народ живёт только их идеями, забывая обо всём остальном. На Руси у нас биниальность на биниальности сидит и биниальностью погоняет. Такое кучерство. Кучеряво живем!

– Да, ничего невозможного не будет для вас, милки, в жизени вашей, да-да, горчичное лишь зерно правды имей-тя в себе, и все получится у вас, что желается, – повторил назидательно истовый таловский богомолец и далее повел речь: – И не будут перемалывать землю тогда по указке вашего откормтреста. Души же людей перемалываются, а не земля. И кому ж ты перемолотый нужен будешь теперь, Сеня милый? Как иссохшая трава будешь. Все-оо сгорит, так и знай-тя! Мы дети одного отца небесного. Надо признать и крепко положить: «Прости нас, господи!» Бог кротко умирал за грехи наши. Живых будет судить по делам. Уверовал – хорошо. Нет – низвергнет в преисподнюю земную и скажет: «Отшибить голову этому гражданину!» Горе будет упоенному веселием и вином, Сеня, кто прешпекты только утаптывает. Роскошная жизень – потерянная жизень.

Саваоф читал свою проповедь, и страсть веры все более овладевала им. Проповедь – жанр души русского человека. Свойственно нам советовать другим, наставлять, поучать, опыт свой передавать. Кручусь вот в городе, в автобусе ли еду, в магазине ли нахожусь, в присутственном месте каком-то, иду ли по улице – обостренно вдруг улавливать стал по жестам, словам, взгляду, настрою, что проповедует человек нечто. Подумал: какая-то загадка есть в этом. Отгадку нашел у М. М. Пришвина, раскусил он таких проповедников. Раздел догола будто, объяснив многое: «Читать мораль доставляет удовольствие, потому что, отчитывая, человек, в сущности, говорит о себе, а это очень приятно, и это есть своего рода творчество с обратным действием, то есть не освобождающим, а угнетающим, – творчество бездарных людей». О таких примерно людях в записной книжке у А. П. Чехова: «Кардинский, подобно князю и Вареникову, дает всем советы: