Александр Козин - Найденные во времени Страница 14

– Ты?.. Вы?.. – она, конечно, узнала меня. Такие глаза не могут не узнать.

– Вот, оказывается, мы вместе работали с вашим мужем, – начал я.

– Что, от профсоюзной организации прислали? – опустила она глаза.

– А что, разве от работы никто не приходил? – не понял я, памятуя, что главный инженер был не очень доволен моим желанием навестить семью Силыча и отдать им свою премию.

– Заходи… – зато, кажется, все поняла хозяйка дома. – Мы только что с кладбища. На третий день не смогли похоронить: два выходных. А потом, сейчас столько документов надо оформлять. Да еще и экспертиза.

– Да нет, я просто… Я – Саша, – я не знал, что и как сказать, как отдать деньги. А женщина взяла меня за рукав и буквально силой ввела в квартиру, захлопнув за мной входную дверь.

В большой комнате, где я оказался, за столом сидело тринадцать человек. А во главе – поп. С большим сверкающим крестом на груди!

– Это – Александр. Он работал вместе с Олегом Силычем, – представила меня хозяйка.

– Отец Валерий, – представился поп, поднимаясь со стула. – А вы из бригады Олега?

– Нет, я работаю в производственном отделе. Просто…

– Присаживайтесь, – пригласил поп и обратился к хозяйке, – налей-ка, матушка Василиса кисельку нашему гостю, да помянем еще раз новопреставленного раба Божия Олега.

«Как это?.. Киселем? – мелькнуло у меня в голове. – Они что, совсем от горя умом тронулись?»

– Так вот, мои дорогие, – вдруг сказал поп и пристально взглянул на меня, – а потому испокон века на Руси и не поминают православные христиане своих усопших спиртным, что там – он показал ладонью вверх – по учению святых отцов, им от этого очень плохо… Ну да ладно… Со святыми упокой – запел он густым басом, и все, перекрестившись, подхватили. Я тоже попробовал перекреститься: не со своим же уставом в чужой монастырь… Молодая женщина, дотронувшись до моего локтя, прошептала:

– После лба и чрева – сначала на правое плечо…

Она накладывала щепоть, показывая, а я повторил. Ага, теперь буду знать. Мы все сели за стол. Мне положили рис с изюмом, блины с медом, поставили тарелку щей, а потом еще чего-то сладкого. Потом все в разговорах вспоминали Силыча. Когда очередь дошла до вдовы, оказалось, что познакомились они, когда им было всего по четырнадцать лет, в лагере. Нет, не в фашистском, а в нашем, куда Олега, как «сына кулака и церковника» определили, оторвав от семьи. На нем была роба из мешковины, а под ней, как рассказала матушка Василиса, – кожа да кости, и она, девочка из соседней с лагерем сибирской деревни, пожалела подростка: принесла нижнее белье отца, сама укоротив его.

– Носила ему хлеб, – продолжала рассказ хозяйка дома, – а по праздникам – и кусочек курочки, ночью передавая под колючей проволокой. Все рассказала отцу. Но тот, погладив меня по голове, только и сказал: Блажени милостивин… А сам после этого, нередко, как я заметила, то яйцо подложит в мой узелок для Олега, то пряник… Так прошло четыре года… Однажды вечером, когда отец, по обычаю, запахивал ставни, зажигал лучину и читал шепотом Псалтирь, он вдруг кликнул меня. Погладил по голове и сказал: «Молись за него!» Я и молилась. Молилась о здравии даже тогда, когда Олег в числе первых заключенных вызвался на фронт, в штрафной батальон… А я все молилась. В избе, в лесу, в поле… И через пять лет с двумя тяжелыми, тремя легкими ранениями и одной медалью Олег вернулся. Он тогда вошел в избу, перекрестился на святые образа и бухнулся в ноги отцу. «Отдай, – говорит, – отче, Василису за меня!» Отец зыркнул – так огненно! – на меня и, увидев, как я опустила глаза, повелел Олегу: «А прочти-ка мне Символ веры».

– И что ж, прочитал? – спросил худенький, как тростиночка, юноша с жидкой бороденкой.

Хозяйка дома утерла уголком черного платка глаза, грустно улыбнулась и выдохнула:

– Пропе-е-ел!

– Отец взял нас за руки, – продолжала вдова, – соединил их и сказал: «Бог да благословит вас, дети мои!» Потом перекрестился и пошел запрягать телегу. Долго мы ехали по тайге дорогами, невидимыми постороннему человеку. Подъехали к озеру. Отец затеплил свечку в фонаре и прикрыл ее несколько раз полой пиджака. Вскоре от другого берега, как мне показалось, отделилась лодка с одним гребцом. Он-то и переправил нас… Только не на другой берег, а на остров посередине озера. Долго вел нас гребец между деревьев и валунов, все время поднимаясь вверх. Наконец вышли мы к трещине в скале, прикрытой густым кустарником… Я и лица гребца почти не видела, – сумерки были, и шел он, низко опустив голову. К тому же, все смотрела и не могла насмотреться на своего Олежку. А гребец, тем временем, отодвинул ветки-то и впустил нас в трещину. Мы спустились по влажным ступеням. Но не было ни жути, ни даже беспокойства. Наоборот, какая-то радость наполняла сердце. Пройдя несколько поворотов то направо, то налево, мы, наконец, оказались в небольшой зальце. Нас ожидал старец с небольшим деревянным крестом на груди. Отец мой поклонился ему в ноги, а за ним – и мы. «Благослови, отче», – вставая, протянул он руки к старцу. «Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа», – осенил нас широким крестом батюшка. «Вот, отче, привез дочь и суженого ее. Смилуйся, обвенчай по закону»! – сказал отец. «А по благодати»? – зорко так взглянул на нас старец. И добавил: «Переночуйте. Завтра исповедуетесь. Причаститесь Святых Тайн. А там – как Бог даст. Поди, давно не исповедовался»? – спросил он у Олега. «Последний раз – в лагере, пять лет назад, перед отправкой на фронт. Был у нас там отец Андрей… Простите, мои дорогие, – обернулся он ко мне и отцу. – Я ведь большую часть гостинцев ваших тогда батюшке Андрею и еще одному священнику отдавал». «Василь, – громко позвал тогда старец. И когда из какой-то двери вышел молодой послушник, сказал ему: «Отведи девицу к послушницам, а сего молодца к себе в келью возьми, да правило ко Причастию хорошенько вместе с ним почитай»…

– Это что ж, – катакомбный монастырь был, что ли? – перебила рассказ пожилая женщина в углу стола.

– Нет, обычная тайная община… Были там и белые священники, и монахи, даже епископ, да и миряне тоже, которым удалось бежать, узнав о предстоящем аресте. Принимали и беглых из лагерей, и матушек… Много детей, отроков, да отроковиц насельники пещер тогда спасли. Сами ж знаете, как было: выведут в тайгу на работу, и самых ослабевших там оставляют. Хорошо, хоть не расстреливали – патронов жалели. Да из тайги-то выйти трудно, тем более, если сил нет…

– И что ж стало с общиной? – поинтересовался поп Валерий.

– Уже при Хрущеве обнаружили, выслали десантников. Всех забрали, – как рассказывал мне потом отец, – а пещеры взорвали, – вздохнула хозяйка дома. И продолжила. – Вот так на следующий день после исповеди и причастили нас с Олегом, и обручили, и обвенчали.

Я сидел и не знал, куда девать руки, ноги, всего себя. «Секта какая-то», – мелькнула мысль.

– Матушка Василиса, – заметил поп, – а ведь во время войны и после нее вроде как церкви, семинарии открывали, священников из тюрем и лагерей освобождали…

– И-и-и, батюшка Валерий, – это здесь, в Москве, да в Питере, да в других больших городах так было. А у нас в лагерных да таежных, да болотных местах до середины 50-х годов люди в заключении сгорали… Царствие им Небесное… – перекрестилась хозяйка, а за ней и все остальные. – Потому-то мы и благословились в Москву уехать сразу после свадьбы. У Олега-то никого из родни в живых не осталось… Здесь он пошел сперва чернорабочим, а, закончив вечерний техникум, стал монтажником. Сколько раз ему предлагали перейти то техником, то мастером. Но там надо было в КПСС вступать. А он сказал: «Лучше землю руками копать буду, но вступить туда – от Бога отречься!» Так и остался монтажником…

Со стены из портрета в черной рамке на меня глядел Силыч. Глядел живыми глазами, улыбаясь. И я услышал – но не слова его и не ушами, а, скорее, мысль, чувство – сердцем, умом: «Ничего не бойся. У тебя все наладится. И не секта это, а образ жизни русского человека».

– Ну что, Александр, – услышал я голос попа Валерия, – интересно? Поди, думаешь, в какую ты секту попал? Нет, дорогой мой, мы – Русская Православная Церковь, которая берет свое начало еще в первом веке от Рождества Христова молитвами, трудами и подвигами святого Апостола Андрея Первозванного, принесшего еще тогда нашу святую веру славянам.

И тут я неожиданно для себя самого рассказал о том, как увидел и услышал Силыча в трансформаторной после того, как тело его уже увезли.

– Да, – задумался поп Валерий. – Теперь я, кажется, понимаю, почему ты сегодня здесь оказался… Ну да ладно, – поднялся он из-за стола. – Помянули новопреставленного раба Божия Олега. Слава Тебе, Господи! Пора и честь знать. Будем молиться за упокоение его души. А мне завтра служить.

– Прости меня, брат Александр, – вдруг обратился он ко мне, – я не буду звать тебя в церковь. Но, если что, приходи! Буду рад поговорить.