Алексей Козлов - Городъ Нежнотраховъ, Большая Дворянская, Ferflucht Platz Страница 14

Он любой разговор, любую тему рано или поздно сваливал к Пушкину и его героическому дэкабрийскому окружению. Я его послушал и прослезился, так он меня достал этим Пушькиным. В гробу тому вращаться дай бог без устали и печали, как он меня достал! Но слушал его исправно, надеясь на хорезмский алмаз в потоке ньюйоркских помоев.

– А что делать с челобитчиками? – вопрошал он.

– С какими челобитчиками? А-а! С этими?!.. Челобитчиков молодцевато бить палками по ягодицам и гнать взашей! Прочь с глаз моих! Не хочу вас больше видеть пред… это… А теперь скажи, осмотрел ли ты хоромы, убедился, заперты ли все двери? Целы ли склады и запасы? Кормлены ли куры и сурки в пентхаузе? Там ведь вся чечевица и фасоль нашей республики! Не просочилась ли вода в катакомбры? Не повреждены ли пломбы на амбарах, где хранятся серые острожные валенки и едкая кубовая соль? Где враг?

– Нет! Всё будет сохранено для подомков!

– Что нет, что-то пропало?

– Нет, просто я этим не занимался! Не проверил!

– У тебя всё просто! Молодца! Борю Годунова подвёл! Ну, тогда я сам проверю! Ключи сюда! Ключница! Где ключник?

А потом он испарился. Его место сразу занял мой приятель, имени которого я не буду называть – выпивоха, плут, каких ещё поискать надо, любитель высокого искусства, анахорет, решивший сейчас развлечься, не к месту присев к компьютеру и делясь излюбленными мыслями со своей любимой женщиной – довольно высокой блондинкой. Она иногда любила его тело, но душу не любила. Не находила её человеческой.

Они иногда встречались в его разваленной квартире, которая столь же походила на человеческое общежитие, как и на пещеру святого Маэля.

Там они оттягивались лососиной, развлекались тимпанами, слушали музыку, сауременую, фа-соль-си, дьявол её задери, исчадие ада ваша музыка, и вообще делали всё, что вздумалось. Ни у кого не хватало смелости упрекнуть их в бахвальстве и самоуправстве, кои признаются везде самыми смертельными грехами, исключая, разумеется, прелюбодеяние и неискоренимый старческий маразм.

В момент его самой высокой грёзы она, как обычно по пятницам, подкралась к нему сзади и, напевая древний мотив «Хероусак уехал в Ватикан», томно вылила томатный сок на его лысую античную голову. Она вылила полный стакан томатного сока на его античную, слегка ассиметричную голову! Вылила! Даже не отпила прежде! Вот сучка! Вылила сок и тем прервала высокий полёт его мыслей о родине. Падла!

Когда мысль улетает слишком высоко, её лучше всего охлаждать томатным соком. Вылила и тем показала, как она на самом деле уважает его. Унавозила его иссушенный, истощённый ум! Показала, как она любит его неистово и серьёзно! Как Пока любит Чачу, как Машенька любит медведя!

Дико каркая, над ними, в высоком небе пронеслась стая прип..днутых архангелов. Их удивлённые лики вытягивались на тонких шеях, и крылья резко рвали воздух над зелёными холмами. Они долго кружились над землёй, как вороны, что-то высматривая в круглом ландшафте, а потом спикировали, как «Штуки» на Салоники и разом сбросили зверские портерные бомбы.

О бог Люфт! Верим в тебя! Знаем всё о тебе! О бог Люфт! Как хороши твои авионы! Как ладно пикируют «Штуки» на врага! Боже, защити их, благослови их в деяниях их!

– Да вы – Ромео! Настоящий мужлан! Витиеватка! – сказала она, пока он поворачивал голову в сторону пикирующих, ещё не успев предать себя неистовому гневу.

И медленно поворачивал он выю, ещё не осознавая свершёного в мире.

Он вскочил, вытирая проплешь, и согретая архангелами, уже нёсшимися в обратном направлении, стая клинических мыслей закопошилась в его мокрой голове.

Я хотел сказать – «кинических», да не мог…

А в мокрых ушах звучал мистический, сырой голос, призывавший его к гармонии и братству, говоривший такие современные, острые, правильные слова:

«Мы – славяне! Мы тысячи лет живём на своей собственной земле, которую у нас отняли, живём, словно гости какие, без места в жизни, без неба и надежды. Уже вытеснили нас всех потихоньку на обочину жизни, на помойку; обманули, разорили, поморили, в трёх соснах поводили в охотку, поубивали в войнах кучами, поколениями, пластами, не считая, не уважая. Как скот нас гнали, сволочи, на эти мерзкие войны, перебили всех, а теперь ещё и смеяться стали над немногими уцелевшими в потраве, над их обедневшими детьми, потешаться стали – мол, какие мы глупые, какие смешные, какие уродливые, неловкие, как выродился наш род, как измельчал! Смейтесь-смейтесь! Я тоже смешной перед вами! Глупый, перед вами – умниками свинскими, стою один! Я слушаю ваши подлые речи, я внимаю вашим гнусным словам! Говорите! Ведь шоу продолжается, не так ли? Не так ли, господа?

Что ж… Мы, немногие, лучшие люди, рассеянные по землям, будем надеяться на крах этого мерзкого, маргинального Харистианского мира, будем молиться своим незапятнанным Богам, чтобы это произошло, ибо только на обломках старого мира возможно появление Нового Языческого Мира. Это будет другая история, наша Новая История.

Кто виноват, государство ли это ничтожное, пятая колонна, глупость и доброта наша – какая разница, в конце концов! Есть результат, и он таков. попросту говоря, он плачевен! Теперь начальство, правда, уже почувствовало, что кругом палёным всё сильнее воняет, фу, фу, что-то не так в королевстве Обломском, что-то изменилось в мире, нах, трансформировалось прежде всего – в нас самих, поняло, что тихой сапой в рай теперь по нашим трупам не пролезть, и этой шушере, какая нами сейчас руководит, не дано будет на пенсии цветочки на грядке разводить, слава те господи, а скорей всего ей предстоит убиенной в земле гнить, как раньше прихордилось нашим предкам. Или слинять за границу, где их килеры будут одного за другим патронить из цейсовских оптических прицелов! Шпок! Шпок! Скоро вашей конституции здесь не будет, господа! Другая будет! Новая! Не такая хреновая! Скоро здесь сообще будет национальная революция! Ура! Мы, славяне, её ждём, как ману небесную! Молимся ей! Вот мне никто не верит, что будет, а я знаю это! Я знаю! Она Будет! Я никогда ещё не ошибался! И у нас будут паспорта, где никаких двуглавых не будет, а будет написана наша великая национальность в первой графе, и стоять древний арийский знак, от которого все жрецы шарахаются в разные стороны с перекошенными мордами и ртами, как оглашенные чмыри! Всё – будет! Чай-какава «Зимний» будет вам! И в телевизоре я больше никогда не увижу эти мерзопакостные чужие рожи с их гнилыми, пустыми речами! Не хочу их больше слушать! Не хочу их видеть! Прочь!

Да здравствует национальная Революция и освобождение моего народа от векового гнёта! Да сбудутся наши вековые мечты! Ура!»

Ничего себе – речуги!

Да вы, сюдарь – кар-бо-нарррррр!!!

Глава 8

Довольно длинная, в коей впервые появляется белокурый, героический герой Алесь Хидляр и произносит некоторые зажигательные речи, сочиняет великолепный гимн И-И-Исмусу Харисту, бичует кривду, а также видит странные пророческие сны.

«Ну, вот, это я – Алесь Хидляр! Теперь все расскажу по порядку! Хотя не знаю, есть ли у меня сейчас то, о чём я могу рассказать? Начинать можно и со вчерашнего дня и с дней юности! Ты ведь давно петляешь по её просторам, парень! Не правда ли?

Жизнь так изменилась, и надо признать, не в лучшую сторону! И люди тоже! Только я не меняюсь!

Только Провидению доступно спасти мой народ и страну!

Сегодня я лёг спать довольно поздно и уже стал потихоньку кемарить, воображая зрелых женщин-брюнеток в минуту абсолютного любовного исступления, томления и восторга, как услышал со двора голос моего милого, ненаглядного соседа. Я не знаю и никогда не узнаю, как зовут этого доброго человека, принадлежащего, по словам знатоков, к НежнотраховЪской мафии. Его все боятся! В своё время он сколотил капитал на рулетке, рэкете и взятках! Молодца! Тут не бывает других соседей! Все такие! Всегда у нас так, вот только начнёт человек мечтать и думать о чём-нибудь хорошем, как какой-нибудь козёл всё испоганит и «День Победы» петь начнёт! Всегда так! Только я успел подумать, что не дай бог какой козёл начнёт петь «День победы», как он запел «День победы, как он был от нас далёк»…И всё такое прочее… Наверное, мысли мои на расстояние передаются. Всегда так, только я успею подумать очём-нибудь, как вот оно что – уже тут! Пел он, как Алябьев трахнутый, таким премерзким, бабьим, сырым голосом, и так громко, что я был готов прослезиться от умиления. Но когда я включил свет и взглянул на часы, моё детское умиление сильно поубавилось – было уже три часа ночи. Недецкое времечко! Они что тут, совсем ох…, эти негоцианты с рекитерским прошлым? Сон испарялся, сменившись раздражением. Три часа ночи! Это не то время, когда хочется любить родину и петь ей боевые песни! Совсем не то! Это время спать и видеть сны про блондинок и брюнеток, сны про шатенок с глазами газелей наконец! А не это фуфло в майке слушать! Я ведь всегда умудрялся довести своё видение этих женщин до визгов и сучьей поволоки в глазах.