Лариса Райт - Королева двора Страница 15

– Мне ты тоже нужна, – нехотя признавалась Ксанка.

Верочка с сомнением качала головой:

– Тебе только так кажется. Ты от меня не зависишь.

Зависела Ксанка и правда исключительно от своих желаний. А хотела она тогда немногого: чтобы мама принадлежала только ей, а не деспоту с вкрадчивым голосом, периодически ласково приглашающим: «Пойдем домой, Ксаночка», хотела безраздельно владеть Верочкой, но та помешалась на племяннике и перестала смотреть подруге в рот и бежать туда, куда она скажет. А еще желала она владеть Мишкой, но и у того была уже счастливая обладательница.

– Значит, не знаешь, откуда Мишка так сиганул? – Верочка испытующе смотрела на подругу, не выпуская из рук ладошки трехлетнего Костика.

– Да я почем знаю? – окрысилась Ксанка, которая никак не ожидала от доверчивой Верочки и намека на проницательность. – Ты вон у Динки спроси, куда и откуда он бегает.

– Так они же поссорились.

– Поссорились – помирятся, – с болью процедила Ксанка.

– Точно, – улыбнулась Верочка, – милые бранятся, только…

– Тьфу на тебя, – раздраженно махнула рукой Ксанка, – тетеха! И как только можно быть такой…

– Какой? – Верочка улыбалась.

У Ксанки в голове вертелось «доброй», но сказала она, фыркнув, совсем другое:

– Дурищей. Ей парень нравится, а она и пальцем о палец не ударила, чтобы его заполучить, да и еще и умиляется его счастью с соперницей. Ну, не дурища ли?

– А ты бы ударила?

Теперь Ксанка, как ни старалась притвориться безучастной, залилась краской и отвела глаза, вспомнив и смятые простыни, и жаркое дыхание Мишки, и его неумелые руки на своем теле, и требовательные мужские движения внутри себя, и его поспешное бегство. Но Верочка отвлеклась на поиски платочка для чихнувшего Костика и не обратила внимания на замешательство подруги. А та, справившись с эмоциями, только буркнула в ответ:

– Не знаю.

Ксанка, конечно, лукавила. Она-то прекрасно знала, на что способна. Если и существовало на свете то, что могло сбить ее с пути достижения цели, то это что-то не имело никакого отношения к внезапному пробуждению стыда и совести. Если и сожалела она о своем поступке, то только лишь потому, что не получила желаемого результата. Она рассчитывала на то, что Мишка, охваченный плотскими желаниями юности, если и не воспылает к ней нежными чувствами, то хотя бы привяжется из-за необходимости эти желания удовлетворять. Но его замешательство, торопливое бегство, нежелание и даже страх хотя бы взглянуть на нее говорили лишь об одном: не испытывал он ни восторга, ни упоения, а только лишь разочарование и собой, и Ксанкой, и тем, что они натворили.

Ксанка тоже чувствовала разочарование. Она была полностью уверена в своих силах, ожидала только победы и никак не могла взять в толк, чем же эфемерные, почти воображаемые отношения с худышкой-балериной лучше настоящих, взрослых отношений с такой земной девушкой, нет, даже женщиной, как Ксанка. В том, что Дина Мишку близко не подпускает, она была почти уверена, и не ошиблась в предположениях. Парень по-прежнему был влюблен, и влюбленность эта явно шла ему на пользу, поскольку доказательствами чувств волевая, цельная Дина объявила не хождения по заборам и метание ножей, а хорошие отметки, помощь матери и занятия спортом. И он выправился. Начал ради нее, а потом втянулся, и теперь сам уже испытывал удовольствие и от похвал учителей, и от турниров по борьбе, в которой сразу же начал делать успехи, а главное – от теплой улыбки матери и ее мягкого, приветливого голоса, которым она произносила:

– Проходи, Диночка, проходи, красавица, – когда случалось девочке нагрянуть с очередной инспекцией: сделаны ли уроки, вымыта ли посуда, собирается ли Мишка на тренировку.

Он собирался, и они торопились вместе, один в спортзал, другая в танцкласс. Выбегали из подъезда такие юные, счастливые, беззаботные, что Ксанка, день за днем наблюдая за этой идиллией, понимала, что разрушить ее могут лишь крайние меры. Надо было только дождаться подходящего момента для их применения. И она не торопилась, чувствовала себя опытным охотником, для которого настоящим удовольствием является не поимка добычи, а ее выслеживание. Какой будет эта крайняя мера, девушка решила давно. Развитая не по годам, она впервые отдалась мужчине еще в тринадцать лет. До мужчины, конечно, мальчик из старшего отряда пионерлагеря никак не дотягивал, а вот старший вожатый, а потом и сосед по лестничной клетке – аспирант и маменькин сынок, решающий Ксанке задачи по математике, вполне соответствовали этому названию. Смекалистая девочка быстро поняла, что за пять-десять минут ее терпения мужчины способны многое отдать. Их сладострастные взгляды, потные тела, дрожащие руки и вопросы о том, когда она снова придет, заставили ее поверить, что любого представителя противоположного пола можно заманить в свои сети плотскими утехами.

Нет, сначала Ксана нисколько не сомневалась в успехе предприятия. Все складывалось как нельзя лучше. Мишка повздорил со своей балериной. И не так, как обычно: утром поругались, а вечером снова за ручку держатся, а по-настоящему: не разговаривали уже неделю, друг на друга не смотрели, а если и случалось идти в одном направлении, то шли они по противоположным сторонам улицы. «Сейчас или никогда», – решила Ксанка и привела давно задуманный и выстраданный план в действие. Чинить «сломанный» замок в ее комнате Мишка поплелся без особой охоты, но и без всякой задней мысли. Это девочку не угнетало. Ей необходимо было доставить кавалера в квартиру, а дальше… И она победила: Мишка не устоял и сделал то, что от него ожидали. Вот только победительницей Ксанка себя не чувствовала. Потому что прекрасно понимала, что вряд ли когда-нибудь по собственной воле посмотрит он на нее сладострастным взглядом и поинтересуется, когда они снова встретятся. Однако не таким она была человеком, чтобы думать о чьей-либо еще воле, кроме своей собственной. Ее планы потерпели фиаско, но не рухнули. Просто необходимо сделать выводы и внести коррективы. В конечном итоге она все равно добьется своего. Как? Она пока не знала, но Ксанка была терпеливым охотником.

– Ксан, может, в Серебряный Бор махнем? Жара-то какая. И Костик ножки помочит, – Верочка, наконец, обозначила цель визита.

– Давай. Я мигом. – Ксанка засуетилась, юркнула в комнату, отыскала в ворохе мятых вещей купальник, скинула сарафан, но не стала одеваться сразу: застыла в бесстыдной наготе перед зеркалом, любуясь своей ладной, налитой фигурой, прислушалась к собственным мыслям и с удовольствием, смакуя, повторила вслух одну, самую главную:

– Пожалеешь ты, Мишенька. Ох, пожалеешь.

8

Вера Петровна Сизова была человеком уважаемым – известным врачом и отличным профессионалом, поэтому к очередям в свой кабинет давно привыкла. Обычно, идя по коридору, она смотрела на череду угрюмых лиц и опущенных плеч и ощущала вовсе не сочувствие или жалость, а прилив сил и ни с чем несравнимое удовольствие от сознания собственной значимости. Она прекрасно знала, что после визита к ней плечи расправятся, лица разгладятся, а в потухших глазах вновь появятся искры надежды. Встречались среди больных, к счастью нечасто, и такие, при виде которых у самой Веры потухал взгляд и горбилась спина. Лица этих людей выражали самодовольство, а глаза – нахальные и презрительные, казалось, посылали вызов: «Ну-ну, врачиха! Так вот ты какая? Посмотрим, справишься или нет? Учти, я крепкий орешек». Она считывала все это и испытывала приступ вселенской тоски и раздражения. Ведь она приходила на работу спасать и помогать, а не раскалывать, искать подход, увещевать и доказывать. Врач с огромным опытом, Вера прекрасно знала, что помочь сможет только тем, кому уже не нужны никакие доказательства и увещевания, тем, кто сам давно все понял и принял решение, а тем, кого подгоняет любопытство, в ее кабинете делать было нечего. Но они записывались на прием, сидели в очереди, и отказать им хотя бы в разговоре она не имела права. Поэтому и огорчалась, и раздражалась, и расстраивалась: никчемные разговоры отнимали время и силы, и так жалко было растрачивать их впустую, в то время как за дверью ожидал еще десяток людей, которым действительно необходима помощь врача.

Сегодня был как раз такой случай. Вера заметила этого типа, несмотря на то что шла довольно быстро и на ходу выслушивала коллегу, зачитывавшую отрывки из своей будущей статьи. Верочка кивала и отпускала комментарии, не забывая, однако, присмотреться к контингенту, выстроившемуся у двери в ее кабинет. Того, кто пришел зря, она заметила сразу: молодой человек смотрел на нее не с надеждой, а с любопытством, а на соседей поглядывал с плохо скрываемым презрением, будто ощущал себя выше всей собравшейся в коридоре братии. «Хоть бы зашел ближе к концу приема, а то потеряю кучу времени, потом до ночи домой не попаду», – подумала Вера. Пятнадцати минут на прием ей никогда не хватало, а выйти из кабинета и объявить ожидающим решения своей судьбы людям, что прием окончен, совесть не позволяла. Доктор Сизова принимала всех, кто был записан, да и тех, кто просто понуро и терпеливо сидел без записи в самом конце, принимала тоже. А сегодня ей особенно не хотелось задерживаться. Был день рождения мужа, и Вера обещала вернуться домой пораньше. Хотя именно сегодня у нее были все основания предполагать, что это он задержится и вернется поздно. Да и вернется ли вообще? Лучше бы она просто выкинула конверт, который с утра доставил курьер. Так нет, проклятая порядочность не позволила. Лучше бы она не позволила Вере вскрыть послание. Меньше знаешь – крепче спишь. Так нет же! Вот она наивность и отсутствие дурных мыслей и подозрительности!