Александр Андриевский - Роман с авиацией. Технология авиакатастроф Страница 15

Вскоре началась теория. Преподаватель по вооружению, объяснив устройство и работу механизмов скорострельных авиационных пушек НР-23 и НР-37 конструкции Нудельмана-Рихтера, которыми был вооружен наш самолет, разбирал их на детали и просил курсантов снова собрать их за установленное время. Мы, сбивая пальцы, старались. Но после каждой сборки на столе еще долго оставались лишние детали. Только у Юрки на столе было чисто – к тому моменту, когда преподаватель подходил к нему, оставшиеся детали он лихо смахивал в ящик стола. Но хитрость вскоре была раскрыта.

В училище из нас готовили специалистов широкого профиля: техников по двигателям, приборам, вооружению, радиооборудованию и другим авиационным специальностям, которых насчитывалось более десяти. Зачем это надо было нам – будущим летчикам, мы тогда не понимали. Но зато очень хорошо понимали те, кто составлял учебные программы. Ведь век военного летчика не долог, а генералом станет далеко не каждый. И куда деваться молодому, полному сил, списанному с летной работы офицеру? Правильно – в авиатехники: по вооружению, по радиооборудованию, по конструкции самолета, по двигателям и т. д. Об этом делалась соответствующая запись в дипломе об окончании училища.

Перед началом полетов мы могли разобрать и собрать за строго установленное время авиационную пушку, знали каждый агрегат самолетных систем и двигателей, разбирались в приборах и радиооборудовании. А вот летать на нем мы еще не умели.

Вскоре состоялось первое знакомство с кабиной пилота, штурмана и стрелка-радиста. Вместо сидения летчика – катапульта, приборное оборудование – в каждом углу и даже между ног, под штурвалом, приборы. Передний обзор справа своей стекляшкой закрывал коллиматорный прицел – устройство, сквозь стекло которого на фоне разметки точно по оси полета летчик видел свою цель. Оставалось только рассчитать упреждение на скорость и угол схождения самолетов и нажать гашетку – все, как делает опытный охотник на уток. Удобный штурвал с двумя «рогами». На правом под предохранительными колпачками скрывались кнопки управления двумя скорострельными авиационными пушками летчика и кнопка радиосвязи. Фонарь кабины из двойного оргстекла, воздух из него автоматически высасывается при герметизации. Сзади – бронеспинка. Полная герметизация при полетах на высоте. Внизу, слева, отливающая ярким красным цветом, законтренная на стоянке предохранительной чекой с красным флажком торчала гашетка катапульты. Все сделано продуманно и добротно. Максимальная скорость реактивного бомбардировщика – девятьсот километров в час. Боевое применение: работа по танкам и всему, что летает и движется. Огромный бомболюк, предусмотрено применение и атомной бомбы.

В штурманской кабине, расположенной отдельно, в носу самолета, было немного просторнее. Большой фонарь из особо прочного двойного органического стекла давал возможность штурману видеть все, что происходило внизу, сверху и по бокам. Справа по полету стоял огромный металлический шкаф с четырьмя сотнями радиоламп – сверхточный и по нынешним временам прибор бомбометания – «РЫМ», позволявший с высоты девять километров за облаками при соответствующем наведении попасть в цель с точностью до пятнадцати метров. Летать в этой кабине нам разрешали только при самостоятельных вылетах наших коллег, да и то для того, чтобы вовремя включить генераторы. В кабину бортрадиста можно было влезть только снизу, через откидной люк (через который он и катапультировался). Там располагались механизмы управления огнем двух пушек и радиооборудование. Во время учебных полетов – работа не пыльная, и иногда бывали случаи, когда бортрадисты, сняв кислородную маску, от скуки пытались жевать выдаваемый всем шоколад и от недостатка кислорода… засыпали.

Учебное катапультирование

Ранним утром экипажи стояли в строю перед наземной установкой – металлической конструкцией с укрепленными на ней пятиметровыми рельсами для выброса бронированного пилотского сидения. Отличие от боевой установки состояло лишь в половинной величине порохового заряда, выдававшего перегрузку в восемь единиц вместо шестнадцати. Ее было достаточно, чтобы не свернуть шею и не повредить позвоночник. Рассказав и показав еще раз, как надо садиться, как, прижавшись к бронеспинке, выпрямить тело, убрать ноги на подставку сидения, чтобы при отстреле они не зацепились за штурвал и не были оторваны (штурвал автоматически, после нажатия рукоятки катапультирования, должен был уйти вперед), инструктор спросил, кто хочет быть первым. Все молчали. А в это время мимо плелась группа солдат из стройбата. Один из них, деревенский с виду парень, услышав предложение, вдруг спросил: «А мне можно?» – Мы удивились такой наглости стройбатовца. Но страх был сильнее попранного самолюбия будущих летчиков. Инструктор молча привязал добровольца к сидению и закрыл крышку фонаря, словно тот собрался прокатиться в парке аттракционов. Мы видели, как напряглось его тело и пальцы начали медленно сжимать красную скобу пуска. Раздался оглушительный грохот. В доли секунды массивная кабина в клубах пороховых газов вместе с солдатом по направляющим рельсам улетела вверх и оторвала верхний ограничитель ее движения по рельсам. Еще немного, и она бы вылетела по направляющим вместе с добровольцем в свободный полет. Инструктор схватился за стопор и опустил вниз ничего не понявшего смельчака. Желающих повторить эксперимент не было. Притащили оторванный ограничитель. Инструктор, как ни в чем не бывало, начал привинчивать его обратно. Закончив ремонт и заложив в зарядное устройство новый пороховой патрон, он достал список курсантов и по алфавитному списку назвал первую фамилию. Она оказалась моей. Я сделал вид, что не слышу. «Толкните его, он глухой, – заорал инструктор. – Ракета готова! Поздно говорить, что ты передумал!» – И я, как на заклание, побрел к снаряду. Лязг захлопнувшегося фонаря, откуда-то сверху шторка на глаза, чтобы в полете от скорости их не выдавило, голова строго вертикально, позвоночник прижат к спинке. Нажимаю на гашетку. Грохот, серный запах пороха. Уже наверху, быстро очухавшись, я, как и учили, отстегнулся от сидения (в воздухе нужно было еще оттолкнуться от него, чтобы оно не помешало при падении открыть парашют) и быстро выскочил на специально пристроенную наверху площадку. Инструктор, щелкнув кнопкой, остановил бег секундомера. Подавив шок, стараясь не поставить трясущиеся ноги мимо ступенек лестницы, я начал медленно спускаться вниз.

Полеты «на трубе»

Первое, что мы освоили при переходе на новый самолет, – это повышенная норма питания – 5А. Мы уже вместе с нашими инструкторами сидели в офицерской столовой за столами, накрытыми белыми скатертями. Каждое утро на столе среди вкусных салатов лежала стограммовая плитка шоколада на четверых, в обед – на выбор первое и второе, пирожные и компот из болгарских консервированных персиков. Общая дневная калорийность питания зашкаливала за пять тысяч – авиационные медики знали, чем кормить летчиков реактивной авиации. Но довольно скоро мы уже не могли смотреть на шоколадные плитки и складывали их, как запасливые мыши, в тумбочки.

Новые инструкторы относились к нам, как к равным. Тренировочным полетам предшествовала короткая наземная подготовка с новым инструктором, которого мы сразу зауважали. Он был полной противоположностью предыдущему – доброжелательное отношение к каждому, как к летчику, а не как к сырому расходному материалу для своих экспериментов, никаких придирок и подначек, полное взаимопонимание. Натренированные до автоматизма правилам посадки в кабину – куда какую ногу ставить, какой рукой за что браться, мы наконец приступили к ознакомительным полетам. В нашей группе из шести человек один курсант был очень высокого роста. Чтобы закрыть фонарь кабины, ему нужно было наклонять голову. Другой – еле выглядывал из кабины, и ему приходилось ходить на полеты с подушкой, чтобы подкладывать ее под себя, иначе он ничего не видел. «Пат и Паташон» всегда подтрунивали друг над другом: «Не вздумай катапультироваться, – говорил длинный, – от тебя полетят одни перья и ты не найдешь кольцо парашюта». – «А ты не забудь нагнуть башку, а то прошибешь ею фонарь», – парировал коротышка.

Грубоватый солдатский юмор помогал расслабиться – более тонкий мы еще не освоили. Итак, каждому предстояло испытание – первый полет на «спарке» реактивного бомбардировщика – инструктор в передней кабине, курсант в задней.

Втершись поудобнее в чашку сидения катапульты вместе с парашютом, я опустил тяжелый яйцевидный фонарь кабины и сразу же погрузился в полную тишину. По отдельной стремянке в свою кабину залез инструктор. Неслышно закрылся огромный люк его отсека.

– Приготовиться к запуску! – услышал я голос инструктора по внутренней радиосвязи.