Татьяна Успенская - Главная роль Страница 15

– Нет, папа. Гоги пошёл гулять с Грифом. Он взял день отгула. Мы с ним поедем в планетарий.

– Куда?!

Она молчит. Новое слово её задушит сейчас. Может, и впрямь она здесь – с созвездия?

– Доченька, поплачь, станет легче. Я, к сожалению, не умею. А женщинам легче. Планетарий – это очень хорошо. Вечером мы с мамой забежим.

Вернулся Гоги, а она всё сидела в коридоре возле тумбочки с телефоном.

И Гоги сел рядом на пол и взял её обе руки в свои. И Гриф сел рядом, уткнулся в её колени.

Конечно, самое главное в жизни – наконец увидеть звезду, с которой они с Гоги прилетели на Землю.

– Есть созвездие Большого Пса, – словно слышит её Гоги. – Оно ниже и левее Ориона. А самая яркая звезда в нём – Сириус.

– Так мы – с Сириуса? – повторила она красивое слово.

Гоги погладил её по голове, а потом взял в руки её косы и держал их в обеих руках, как когда-то Алесь.

– Может быть. А может быть, мы – с Млечного Пути. Во сне я иногда возвращаюсь туда. Я бесплотен и не могу сгореть. Огонь – моя питательная среда, я наполняюсь им на своей планете.

– Поэтому всё видите не так, как другие, поэтому такие спектакли…

– Скажи мне «ты»…

Она высвободила из его рук косы.

– Ну что, едем смотреть наше созвездие? – просит она.

– Тебя увидел первый раз во сне – на своей планете, и, когда ты вошла ко мне в кабинет… – Он встал. А Гриф мягкими губами взял её руку. – Нет, в планетарий не поедем… – улыбнулся Гоги. – Сегодня мы поедем к Жоре. Ты ведь хочешь увидеть его, да?

Жора сидел в углу зала и смотрел картинки в книге. Увидев её и Гоги, с места не сдвинулся, издалека смотрел – неотрывно.

– Ребята, тётя с дядей принесли вам мандарины и печенье, – говорит директор. – После обеда разделите поровну. Тётя с дядей хотят посмотреть, в какие игры вы играете. У вас сейчас должен быть концерт самодеятельности, я правильно осведомлён?

Маленькая худенькая девочка топчется в углу зала и вдруг под своё спешащее «та-та-та-та-та» оттуда начинает танцевать, медленно передвигаясь к ним. Рядом с ней оказывается мальчик, синюшный и грустный. Он явно танцевать не умеет, но жадно смотрит, как взмахивает тонкими руками девочка, как она вскидывает тонкие ноги, и пытается повторить её движения.

– Молодец, Катюша, молодец, Володя, – кричит им полная женщина в платке и подпевает Кате.

К Лизе с Гоги подбегает тощая длинная девочка, загораживая Катю с Володей, хватает Лизу за руку и резко дёргает вниз.

– А вы чьи родители?

– Мои! – В секунду Жора очутился около девочки, со всей силы отшвырнул её от Лизы. – Мои!

Девочка встала с ковра, снова подошла к Лизе.

– Тебе дочка тоже нужна, – сказала требовательно и притопнула ногой.

Первое чувство – отодвинуть девочку и снова следить за спешащими к ней в танце Катей и Володей, но Лиза не может отвести взгляда от серых бесстрашных наглых глаз, гипнотизирующих её.

– Ты меня вместе с Гогой возьми. Я умею накрывать на стол и стирать.

– Нет! – истошно кричит Жора. – Нет. Это моя мама. Только моя.

И тогда девочка начинает топать и орать, как торговка на базаре:

– Меня возьмёшь! Меня! Я так хочу! – Она топает, как солдат подкованными сапогами.

– Ты опять, Анжела, выступаешь? – Женщина в платке обнимает девочку за плечи. – Идём с тобой печенье делить!

Директор властно берёт Лизу и Гоги под руки и выводит из зала. Захлёбывающийся Жорин плач ударяется в резко захлопнувшуюся дверь.

Лиза прислоняется к двери.

– Блажь, барыня, блажь! – злобно кричит директор. – Играть изволите с детьми!

– Молчать! – осаживает его Гоги. – Не сметь оскорблять!

Он бледен, и губы его дрожат.

Лиза сползает по двери. Сидит, прижавшись к грязно-жёлтому дереву. Никуда она отсюда не пойдёт. Наглые глаза Анжелы и – фоном – бледные лица Кати и Володи, освещённые надеждой. Особенно Катино – с такими же, как у Жоры, – карими, круглыми яркими глазами: к ней, за ней пришли! И робость, не дающая даром подбежать к взрослым, – танцем отрабатывает право подойти. Интуиция мудрости.

– А ну, Катюша, перестань, моя маленькая, плакать! Вот увидишь, за тобой придут! Ты обязательно найдёшь маму! – голос воспитательницы-нянечки. – Гога, оставь Анжелу в покое! Анжела, отпусти Гогу! Вовочка, давай я тебе покажу, как танцевать. Ты уловил… ты хорошо… ну, не плачь, пожалуйста.

И тонкий, на одной ноте крик:

– Она моя мама! Моя!

И скулёж, всхлипывания…

– Психбольница! – Директора трясёт от злости. – Вы мне всех детей довели до истерики!

А ну, прекратите разыгрывать комедию. Поиграли в дочки-матери, и хватит, идите восвояси!

Гоги присаживается рядом с Лизой на корточки, гладит по голове.

– Лиза пойдём! – просит.

А она словно, как бабочка иглой, пришпилена к двери – немая. И Катю она возьмёт! И Володю. Хрупкий, синюшный, а из страха – надежда. Как он старался уловить движения Кати! И какой он тощий!

– Возьмёшь всех, кого выберешь, – чувствует её Гоги. – И Катю, и Володю. И Жору очень скоро мы возьмём домой! Но сейчас, пожалуйста, пойдём!

Гоги так не умеет говорить. И вообще это не Гоги. Голос рвётся, прыгают губы. Робкий мальчик. Чего он так испугался?

Гоги встал, подхватил её под мышки, поставил, осторожно взял за плечи, повёл мимо директора, брызжущего слюной: «вшивые интеллигенты», «сколько времени после вас придётся наводить порядок». Им в спину хлопает дверь группы, и раздаётся пронзительный крик: «А ну, немедленно прекратите истерику! Иначе всех в угол поставлю! Оставлю без компота. Печенья с мандаринами не дам!»

Дома сразу легла.

Ей не тридцать, ей – сто, она до дна выпита.

Звонит телефон. И, словно сквозь вату, голос Гоги:

– Как прошла репетиция, Регина?

И через несколько минут:

– Я погиб, Петь. Безнадёга. Не остановлю. Готовь документы. Приезжать не надо… вечером спектакль. С Лизой будут родители.

Пётр говорил: она должна пройти курсы.

Садится в кровати. Срочно курсы. Срочно документы. Срочно взять детей. Жору скорее домой.

И Володю.

Ладони горят.

Ещё Катю… Как она легко двигалась к ней навстречу!

Только не Анжелу. Анжеле помочь нельзя. Уже в свои пять лет она знает, чего хочет.

Анжела только ребёнок. Анжеле тоже нужна мать.

Лиза села. У неё, наконец, появится имя – мать! Утром она будет кормить своих детей завтраком, отводить в школу и в детский сад, и весь день будет в ней звучать её настоящее имя – мама!

– Гоги! – позвала она. – Я сейчас… душ… буду готова! Пожалуйста, отвезите меня на курсы. Пожалуйста, не обижайтесь на меня. Спасибо вам за помощь! Теперь я сама. Я выздоровела. Четверо детей уже есть. Я не хочу вас обидеть, не хочу использовать. Спасибо за роль. Но я должна… понимаете? Это оттуда… – она улыбнулась, – с Сириуса! Я должна выполнить то, ради чего попала сюда.

– Подожди, Лиза, пожалуйста! – Он поднял обе руки. – Во-первых, едет Регина с пельменями. Во-вторых, если ты выздоровела, давай поговорим. Ты слышала что-нибудь о генетике?

– Это Регина вам внушила?

– Причём тут Регина? Регина сейчас приедет. Ты видела Анжелу. Не дай бог такую в дом. Да она тебя затопает и застучит и забьёт, она – танк!

– Она – ребёнок, ей можно объяснить.

Гоги устало опустился на кровать.

– Вы ищите слова? – поспешила она помочь ему. – Почему замолчали?

– Чего их искать? Её кровь – эгоизм. Она видит лишь себя. Она из породы тех, кто берёт, интригует и уничтожает соперников, кто провоцирует ссоры и скандалы. Её организм так устроен: она просто не может увидеть или полюбить другого человека, она смотрит только внутрь себя. Это физиология, как цвет глаз. Это генетика.

«А может, просто выживаемость…» – хотела сказать Лиза.

Почему же нужна именно Анжела? Из стального в тёплый изменить её взгляд. Анжела обнимет. Анжела улыбнётся. В этом назначение. Несчастную сделать счастливой. И тогда она перестанет топать, когда что-нибудь захочет. И кричать перестанет.

– Уж не думаешь же ты, что она несчастная и только ты призвана сделать её счастливой.

Лиза вздрогнула.

Гоги сидит в пустом зрительном зале. Со сцены он такой одинокий среди пустых кресел. И голос его:

«Пожалуйста, не ври себе, что ты несчастная. Ну, бросил тебя дурак такую добрую. Он не стоит тебя. Это не он, ты цветы разводишь, это ты кормишь бездомных собак, это твои слова: “Доешь борщ, пока он тёплый”. Только реплика по тексту, а ведь именно в ней, и только в ней – любовь… в ней твоя сила. Он уходит навсегда, а ты его напоследок спешишь накормить. Всю жизнь дурак будет вспоминать эту фразу, этот борщ и жалеть, что потерял тебя. Ну же, улыбнись. Ты – богачка. У тебя цветы, у тебя кастрюля с едой для собак. Ты выйдешь следом за ним на мороз, и к тебе подбегут бездомные собаки, и будут улыбаться тебе и махать хвостами».

Для себя она решила ту сцену по-другому. Представила: Алесь уходит от неё. Какие цветы, какие бездомные собаки… Алесь уходит… только это.