Юлия Качалкина - Источник солнца (сборник) Страница 15

– Ой, Валь! Давай не будем, ладно? – Недовольство в голосе Артема звучало колоссальное.

«Вот разговорился, теперь не остановишь, – подумал он про себя, – уж коли так хотел съесть свою воблу, съел бы ее вчера вечером по пути домой. Или на той же самой кухне, когда угодно. Так нет, дело в принципе! Ох, Валя! Они же не слышат и никогда не услышат, о чем ты им тут говорить пытаешься! Неужели ты сам не видишь?»

– И ты туда же: не будем!.. Нет, будем! Потому что мне надоело! НАДОЕЛО, понимаете! Что ты вот впадаешь в тоску с регулярностью раз, а то и два в месяц, что тебе бывает плохо, а знаю об этом только я. А все остальные или на самом деле не замечают, или им безразлично. Надоело, что у тебя рваные носки и нет ветровки, и поэтому ты взял мою, а я купил себе новую! Надоело, что ни ты, ни я не можем вернуться домой позже установленной планки, точно мы – кисейные барышни лет тринадцати! Надоело, что завтракаем все по отдельности и обедаем тоже! Что уже лет шесть, если не больше, никуда не ходили все вместе! Что папа не выходит из дома, а мама наоборот – почти в него не возвращается! Надоело, что сюда не хочется вернуться! Что краны текут в ванной! – Валя облизал пересохшие губы. – И ваша вареная капуста на обед и ужин!!! – Он чувствовал себя греческим оратором на форуме, обличающим клятвопреступника.

Валя замолчал, и было слышно в наступившей тишине, как тяжело он переводит дыхание. Все молчали, как громом пораженные. Артем так и лежал, лицом к стене, Настя смотрела в окно остановившимся взглядом, Евграф Соломонович тоже остановившимся – перед собой. Сашка ничего не понимала и радовалась только, что это – ее тетя и дядя, а не мама и папа. Первым нарушил немую сцену Евграф Соломонович: он тихо встал, поправил зачем-то воротник рубашки и, ни на кого не глядя, вышел из гостиной. Валя посторонился, давая ему дорогу. Хлопнула дверь туалета.

Валя стоял в той же позе: одна рука на косяке, другая – в кармане. Глаза опущены в пол. Следом за мужем, глубоко вздохнув и внимательно посмотрев на сына, вышла Настя. Хлопнула дверь ее комнаты. Сашка сидела и молча глядела на него во все глаза. Вале стало отчего-то непереносимо стыдно. Главным образом – перед Сашкой, которая ни в чем решительно не была виновата. Он переступил с ноги на ногу. Артем пошевелился, но не повернулся и глаз не открыл. Он… заснул.

– Ладно, – решился заговорить Валя, – я пойду, прогуляюсь. К Нине, быть может, заеду. – Он что-то поискал глазами под правой ногой. – Вы родителям скажите только. Если спрашивать будут… ладно? – И он, оттолкнувшись от косяка, вышел окончательно.

По экрану телевизора поползли титры: миролюбиво, равнодушные к человеческим радостям и горестям, случающимся по эту сторону линзы, они шли строка за строкой, и казалось, не кончатся никогда. Благодаря им Сашка узнала, что Пятый канал Франции снял этот фильм в 1999 году.

Глава 10

С утра, когда еще все спали, Артем лежал на своем диване в гостиной и чувствовал, как внутри него плещутся стихи. Пока не отлитые в слова, пока даже не озвученные настойчивым внутренним голосом, но незаменимо родные и теплые. Артем был из той странной породы людей, которые могут искренне проливать слезы над собственным замыслом. И проливал: потихоньку – по утрам или поздними вечерами, приятно терзаясь одиночеством и желая себе романтической компании, которую Бог пока обрести не дал. Он рос, взрослел, и чем очевиднее это с ним происходило, тем усерднее он плакал. И в это субботнее утро слезы его не миновали. «Я плачу» – думал он о себе, находясь еще в состоянии морящей полудремы. – У меня странно тяжелое тело: оно еще спит, а я его уже слышу. И я слышу, как оно плачет. Как ему хочется в туалет и есть. И хочется – писать стихи». Так он просыпался, пока Сашка не опередила его, запустив бумажный самолетик, и Евграф Соломонович молчаливо не притаился за дверью.

Это было утром. А теперь, в сумерках идущей на убыль субботы, он распластался на любимом своем красном пледе в гостиной и не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Такая слабость с ним приключилась после… ах, да. Артем медленно вспоминал, что днем они все, всей семьей смотрели телевизор… фильм про улиток… называть вещи своими именами… да. И Валя сказал что-то серьезное и обидное. Да-да, была почти ссора. Никто не кричал, а Валя все говорил и говорил… а потом – мрак.

Артем, сам не понимая, как ему это удавалось, умел засыпать в совершенно неожиданных ситуациях. В таких, которые к этому абсолютно не располагали: он мог «уйти» на семинаре – преподаватели знали эту его особенность и не трогали, – мог после обеда, прямо на кухне, мог – за книгой, только-только начав ее читать. А иногда – вот так. И почему он заснул во время этого фильма? Надо, наверное, было Валю остановить. Или поддержать. Ну, хотя бы как принять участие. И ведь не хотел спать, а поддался зачем-то.

Артем открыл глаза и осмотрелся: в комнате царил полумрак. Было, вероятно, часов девять вечера. Высокие тени деревьев ладно плясали на потолке. Тихо было. Тихо до звона в ушах. Он лежал в гостиной один: Сашкина постель была еще не разобрана. И вообще, сказать, кто сейчас тут, в квартире, Артем не мог бы. Ибо ни одна живая душа не выдавала своего присутствия.

Так порой в голову ему приходила мысль, что лай существует отдельно от собаки, а шум поезда настигнет тебя и без поезда, стоит только пожелать.

Артем вдруг вспомнил свое утреннее желание писать стихи.

«И зачем, из-за чего они все это придумали сегодня днем? Придумали ссориться зачем?»

Артем перевернулся на правый бок, спиной к стене. Когда не идешь навстречу желанию писать – стихи ли, прозу, все одно – расходишься сам с собою, и так и маешься до бог знает какого времени, пока однажды, чаще всего в бессознательном состоянии сна, не совпадешь с собой единственным. А бывает – и не совпадешь. Ощущение собственной беспомощности наваливалось на Артема все сильнее и сильнее. Он уже изнемогал, как вдруг открылась дверь и вошел Евграф Соломонович с телефонной трубкой в руке. Он прошел в кабинет и закрылся там. Следом за ним в дверях показалась Настя:

– Я тебе говорю: не звони. Вернется. – И увидев закрытую дверь кабинета, безнадежно махнула рукой. Повернулась и исчезла.

Артем долго смотрел ей вслед, пытаясь усилием взгляда сохранить в комнате силуэт ушедшей. Он лежал и пробовал представить себе, что не знает ее, эту женщину, только что бывшую с ним и покинувшую его. Что никогда ее раньше не видел, как и того мужчину с трубкой телефона. И не знает, что, собственно, происходит в непосредственной близи от него.

В кабинете за дверью слышалось какое-то шуршание – вероятно, отец мерил пространство шагами. Его кабинет – Артем знал из практики – занимал ровно двадцать пять шагов в длину и десять в ширину. В нем можно было лечь на пол в две длины собственного тела (они с отцом были одного роста и носили практически один размер одежды и обуви), при желании можно было прыгать в скакалочку. У самого окна, выходящего на палисадник, там, где не высились полки, с которых так легко было сбить любимые папины книги. А еще там, ближе к собранию сочинений Золя, висела на тоненькой золотой нитке ловушка снов. Артем хорошо помнил, как купил ее в палатке у факультета этой весной, накануне папиного дня рождения. И помнил, как Валя тогда, несмотря на уговоры обоих родителей, вернулся поздно, ничего в подарок не купив. И как отец, по случаю оглушительно хлопнув дверью, спрятался в своем углу. Салат все равно, правда, съели. И рыбу красную – Артему отчего-то особенно сейчас взгрустнулось по рыбе, – но день, точнее вечер, был безнадежно испорчен. А сегодня…

Артем прислушался к шуршанию за стеной, которое становилось то громче, то совсем почти затихало. Отец не мог дозвониться. Конечно, Нина, вероятно, в душе и не слышит телефон. Или они еще с Валей не вернулись. А он так и будет звонить…

В дверном проеме снова кто-то возник. Артем начал всматриваться, развлекая себя любимой игрой «знаю, но не знаю», и наконец пришел к выводу, что перед ним была все-таки Сашка. Сашка стояла молча и глядела на него поблескивающими в темноте глазами. Он тоже смотрел и ничего не хотел сказать, не испытывая при этом того болезненного чувства неловкости, что возникает обычно у человека, редко общающегося с детьми. Такой человек всегда уверен, что ребенок суть другое существо и понимает мир иначе, чем он, взрослый. Что ребенок его боится. Второе величайшее заблуждение. На самом-то деле, боится не ребенок, а тот, кто так считает.

Артем давно взял себе за правило никого и ничего не бояться, и поэтому в обращении с Сашкой был взросл и остроумен ровно в таких пределах, в каких позволял себе это с Дроном, например. Или с Евпатом – еще одним его и Вали совместным медицинским другом. Евпат произошел от Евпатории, где у него жила бабушка и куда каждое лето Валя, Артем и Митя (настоящее имя друга) ездили втроем отдыхать на неделю – полторы.