Анатолий Косоговский - Любить ненавидя Страница 15

– Отец, а мы не провалимся?

– Нет, конечно.

– А люди вообще проваливаются?

– Ну, и на старуху бывает проруха – по-всякому бывает.

– А твои знакомые проваливались?

– Я же говорю, по-всякому бывает.

– Значит, и мы можем провалиться?

– Так, Санек, волка бояться – в лес не ходить.

Лексикон отца всегда пестрил народными пословицами и поговорками, разными присказками да прибаутками, притчами, былями и небылицами, которые он имел обыкновение называть «байками», почерпнутыми уж и непонятно из каких глубин времени, заимствованными от предыдущих поколений, что делало его речь богатой, выразительной, и в то же время простой и замысловатой. Александр Васильевич не уверен, но очень даже подозревает, что на выбор его профессии – филолога – это тоже каким-то образом оказало влияние.

А тогда стоило отцу, начиная какое-то дело, услышать от сына сомнения по поводу того, что это невозможно, что понадобится много усилий, времени и труда, как Василий Гаврилович сразу же хитро улыбался и, прищуривая правый глаз, отчего от него, словно лучики, разбегались морщинки, замечал: «Глаза страшат, Санек, а руки делают». Или «Не святые горшки лепят». Это звучало очень естественно и вместе с тем вселяло в Сашино сознание непоколебимую уверенность в том, что для отца просто нет ничего невозможного. И Василий Гаврилович доказывал это своей беспокойной жизнью, без лишних слов, без длинных пафосных нравоучений, без замысловатых педагогических приемчиков, следуя между тем одному, но очень важному, на его взгляд, житейскому правилу – не научит отец, не научит и дядя.

Это огромное влияние отца на сына уже в ранние годы его жизни сделало Гавриленко-младшего серьезным, уверенным в себе человеком. Именно отец сразу и безоговорочно, несмотря на протесты матери, поддержал увлечение Саши боксом, считая этот вид спорта настоящим мужским занятием. «До свадьбы заживет, – говаривал он, улыбаясь и подтрунивая над сыном, когда тот приходил домой с тренировок то с синяком под глазом, то с разбитым носом. – Трудись, старайся. Без старания не бывает награды. Зато всегда за себя да за других постоять сможешь. А разбитый нос – это пустяк: сегодня болит – завтра пройдет».

Однажды, правда, когда Александр уже был десятиклассником, отец поговорил с сыном по поводу цели занятий боксом очень серьезно, и этого разговора, кстати, хватило ему на всю жизнь. А поводом послужило то, что Саша и его товарищи по боксерской секции устроили на танцах драку со своими ровесниками из другой части городка. Естественно, что боксеры очень быстро сломили сопротивление драчунов-противников и надавали им по первое число, так, что те полчаса убегали от них, держась за головы и за бока. А иначе и быть не могло. Разве может даже самый отчаянный драчун соперничать с человеком, который по четыре дня в неделю отрабатывает разные-всякие боксерские приемчики и удары.

Правда, лавры победителя отец снял с сына первой же своей фразой. Он даже (намеренно) не стал уточнять причину драки, то, кто был прав, а кто виноват в конфликте, а лишь вынес вердикт-предупреждение на будущее.

– Если для любого человека кулаки и есть кулаки, – сказал тогда он, – то для того, кто серьезно занимается боксом, они – уже оружие. А оружие, сам знаешь, может нести смерть. Поэтому, Санек, запомни раз и навсегда: нормальный, порядочный, благородный человек должен сам управлять оружием и ни в коем случае не допустить, чтобы оружие управляло им: использовать его только для защиты, но ни в коем случае не для нападения. И тем более, для унижения другого человека. Чтоб избежать непоправимого, перед тем, как нанести удар, семь раз отмерь и только после этого прими решение. Помни это!

И тогда, и после Александр Васильевич очень ценил наставления своего отца и всегда в жизни старался их выполнять. Они звучали вовсе не назидательно, не грубо и лишь все больше и больше укрепляли дружеские отношения отца и сына. Так что частенько оба Гавриленко, старший и младший, уже сообща подтрунивали над матерью, которая, движимая своей женской сущностью, пыталась облегчить боль Сашиных ушибов и ссадин после тренировок всевозможными лекарствами, компрессами да припарками.

На этот случай у отца была припасена не менее значимая поговорка – люби дитя, когда оно спит. Александр Васильевич, став взрослым, начав понемногу разбираться в жизни, воспитывая своего сына… Ну как, своего… Да, конечно же, своего. Он его из роддома забирал, он по ночам вскакивал, чтобы убаюкать, на руках поносить, когда не спит, плачет. Он его мужским премудростям учил и учит, хоть тот уже на полголовы его выше. Учит так, как самого учил отец, Василий Гаврилович. Так что своего сына. Своего.

Так вот, воспитывая своего сына, он все больше и больше постигал глубинный смысл этой поговорки. Так, как понимал ее он. И любит он сына по-настоящему, по-родительски, по-мужски, воздавая должное его достижениям, большим и маленьким победам, но не слепо, а указывая на ошибки и давая возможность их исправить, в общем, справедливо оценивая его поступки.

Потому Александр Васильевич и называл всегда Василия Гавриловича не иначе, как строго официальным словом – «отец». Не «папа» – ему уже тогда казалось, что слово «папа» не может передать всего того огромного уважения, даже какого-то благоговения перед человеком, который был и на всю жизнь остался для него идеалом, которому он страстно хотел и стремился подражать. Да и звучало оно как-то мягко, по-девчоночьи. И не «батя». «Батя», это нет. Это не подходило. Это звучало несколько фамильярно, даже как-то вульгарно, сразу же, считал он, стирало границы между годами, которые разделяли их, между теми испытаниями, через которые прошел его отец и, естественно, не прошел он. Вот слово «отец» – это здорово! Это в самую точку. Это звучит величественно, благородно, уважительно. Он был уверен, что именно в этом слове соединилось все, что выделяет взрослого, закаленного жизнью человека среди других: сила, мудрость, опыт, талант, трудолюбие, решительность. Да много всего!

А мать – это совсем другое дело. Ее любовь несколько другая, и к ней любовь несколько другая: более нежная, ласковая. Но… Вот сколько было слез, если заболеть случалось, простыть, например, и мать категорически отказывалась с отцом на рыбалку отпускать. До истерик доходило. И все равно, бесполезно. Слово матери – тоже закон. Здесь и отец не мог ничего ей противопоставить. Но зато та детская привязанность, детская любовь к зимней рыбалке осталась в нем на всю жизнь.

Воспоминания вдруг поглотили Гавриленко. Как быстро летит время! Уже нет в живых отца, дорогого и безмерно уважаемого Василия Гавриловича, Царствие ему Небесное. Он умер три года назад (особо и не болел, просто однажды лег спать и не проснулся), но его смерть вонзилась в сердце Александра Васильевича страшной, невыносимой, острой занозой. Его привязанность к отцу была необычайно сильной. Настолько сильной, что Гавриленко-младший так больше и не смог встретить в жизни человека, которого захотел бы хоть в чем-то поставить рядом со своим отцом, на которого мог бы равняться, как на него. Которому бы стремился соответствовать. Возможно, и не его вина, если не всегда это получалось: жить и поступать так, как жил и поступал его отец.

Василий Гаврилович, ветеран Второй мировой войны, вернулся домой инвалидом: в одном из боев кисть правой руки оторвало осколком. Но это отнюдь не помешало ему чувствовать себя полноценным человеком, научиться управляться левой рукой, как правой, работать бухгалтером на заводе, а впоследствии жениться на девушке-красавице из того же районного центра. Жизнь научила его полагаться только на себя, и отец оказался прекрасным учеником. Все, за что ни брался, он обязательно доводил до конца. До успешного конца.

Увлекся рыбалкой – стал одним из заядлых рыболовов в городишке. Сам построил небольшую лодку, осмолил ее как положено и торжественно спустил на воду. И коллег своих будущих, рыболовов, щедро угостил, чтоб приняли в дружную рыбацкую семью. И потом каждый свободный вечер отправлялся в лодке по реке на свое излюбленное прикормленное место в заводи, где стопорил ее у двух вбитых в дно арматурин (личное место), а затем, закинув несколько удочек, удил рыбу, завораживаемый вечерним закатом солнца да тихим плеском ласкающейся у борта речной воды.

А как-то, когда Василий Гаврилович уже вышел на пенсию, сосед-пасечник подарил ему на день рождения улей с отделившейся семьей. Вот так просто, принес и поставил во дворе – начинай, Гаврилыч, настоящую пенсионную жизнь. Сам знаешь, подарки не возвращаются. Пришлось принять, и уже через пару лет во дворе Гавриленко-старшего развернулась небольшая пасека, а на столе всегда, в любую пору года, стояла мисочка с душистым медом.

С тех пор отца поглотила новая тема. Он мог по вечерам часами беседовать с мужиками о том, какие породы пчел добрее, а какие злее, какие типы ульев кому лучше подходят, как и когда пчел подкармливать, как ульи утеплять и готовить к зимовке, как формировать семьи и не проворонить молодой выводок, или, как его еще называют, рой. Да много чего. Из этих же разговоров можно было почерпнуть и прочие сведения. О том, например, что пчелы у себя в ульях уже давно коммунизм построили. Или что все у них распределено по справедливости, и каждая пчелка свои обязанности имеет и в точности их выполняет. Что в меде почти вся таблица Менделеева сосредоточена. Что нет лучше лекарства, чем укус пчелы. Что, в конце концов, пчел разводить – дело очень благородное и полезное не только для пчеловода, но и всей страны.