Анатолий Грешневиков - Дом толерантности (сборник) Страница 15

– Ну что, девчонки, будем гулять! – скомандовал Николай Степанович и решительно уселся на стул с высокой узорчатой спинкой. – Официант, можно вас попросить принести мне коньячку, а девочкам шампанского…

У взрослых дочек озорно, по-детски засверкали глаза, недоуменно приоткрылись губы, выказывая белый цвет красивых зубов. Еще шире открылся рот у официанта. Он так опешил от услышанного предложения, от появления незнакомого мужчины, что просто обомлел. Немота длилась заметно долго.

– Рыбки красненькой принесите, – гремел жизнерадостный голос отца. – Еще фруктов, лимончик порежь… Ну, ты знаешь!..

– А деньги у вас есть? – осторожно спросил официант, вытирая вспотевший лоб.

– Не переживай, – успокоил встревоженного долговязого мужчину Николай Степанович и достал из кармана толстый кожаный кошелек. – Чего раньше времени распереживался? Я с дочками отдохнуть решил…

– Пожалуйста, отдыхайте. Только вам и за прежний заказ придется заплатить.

– Хорошо.

Ресторан гудел от задорной музыки. Люди отдыхали пышно, бурно, празднично. В центре зала, в кругу, в шумном танце мелькали восторженные лица, страстно тянущиеся вверх руки. Одни пары старались придать своему танцу формы легкости и плавности. Поведение других возбуждало любопытство, ибо молоденькие девчонки так вертели задницами, так задирали ноги, что, казалось, вот-вот могут шлёпнуться на пол. Приблизившаяся близко к столику Николая Степановича самовлюбленная дама танцевала прямо перед ним, плясала лихорадочно, на последнем пределе. Щеки ее алели от избытка краски, из-под выщипанных бровей, из орбит выпирали блекло-зеленые глаза. Своё присутствие в ресторане она объясняла откровенным желанием увлечь любого интересного мужчину. Засмотревшись на размалеванную особу, дразнившую окружающих своей вульгарной наружностью, он в один миг испугался своих мыслей и отвернулся. За противоположном столиком ему попала на глаза девушка с большими чистыми глазами. Положив на край стола тонкие руки и подперев кулаками подбородок, она нежно смотрела на своего парня. В душе геолога что-то встрепенулось. Именно так, трепетно, не отрывая глаз, чуть наклонив голову, смотрела на него юная Оленька в их первый поход в ресторан.

Длительное и непонятное молчание отца прервал голос Лизы. Только заплаканные глаза, настороженный взгляд, брошенный на него, выдавали ее состояние. Хотя появление отца позволило ей успокоиться и прийти в себя.

– Папа, откуда у тебя деньги? – спросила она, стремясь удовлетворить жгущее ее душу любопытство.

– Продал коллекцию минералов, – легко признался отец.

– Какую? – испуганно спросила Маша, кладя вилку на тарелку с крабовым салатом и желтым, разрезанным пополам, лимоном.

– Алтайскую.

– С Рубцовского месторождения? – настойчиво продолжала пытать младшая дочь.

– Да, Маша, с тех рубцовских шахт, где мы с тобой нашли замечательные образцы самородной меди и ее минералов – куприта и азурита.

– Мой любимый азурит. Я порезала об него пальцы…

– У меня еще осталась одна коллекция.

– Когда ты успел? Зачем?

– Чтобы заплатить одной газете, – из груди отца вырвалось неожиданное признание, которое его тотчас напугало.

Он не желал говорить про ту сделку с редактором газеты, боялся говорить о ней вслух, но слова вырвались наружу.

– Ты проплатил статью в защиту парка?! – догадалась Лиза.

– Про какую газету вы говорите? – строго спросила Маша, не понимая, о чем шла речь.

– Все это ерунда, Маша, – успокоительно заявил отец и взял дочку за руку. – Мелочи жизни. Главное, мы здесь… Я так давно не был с вами вместе, в ресторане…. Давай танцевать.

Маша согласилась, живо вытащила его к подиуму, где гремели ударные инструменты и бренчали гитары. Думая о своей любви к отцу, обнимая его, она стала настолько счастливой, что нахлынувшая на нее грусть по поводу проданной коллекции минералов, исчезла, и лицо ее расцвело солнечной улыбкой.

Николай Степанович несколько секунд думал о коллекции, затем переключился на пляшущих рядом смазливых девушек. Танец, вызывавший у него живейший интерес, приковывал к их одежде, легкой, короткой, вынуждающей подглядывать. Смущение то появлялось, то проходило. Чтобы не ставить себя в неловкое положение, он поворачивал голову к дочке. Та понятливо кивала головой, лукаво подмигивала.

– Папа! – это слово в устах дочки прозвучало как грозный приказ, исключающий возражения.

Он перестал смотреть по сторонам. К нему вернулась мысль о проплаченнной в газете статье.

Первую заметку они сочиняли вместе. Иван Никодимыч заглянул вечерком с исписанными листами бумаги. Признался ему, что как только начинает писать, мысли появляются правильные, а вот на бумагу ложатся почему-то совсем другие. Все предложения пришлось переписывать раз пять подряд, но ничего путного так и не получилось. Текст выходил из-под карандаша сумбурным и неубедительным. И тогда Иван Никодимыч решил побеспокоить соседа: «У вас все-таки высшее образование!».

Вместе им удалось написать злой материал, кусающий и власть за равнодушное отношение к заботам и тревогам людей, и правоохранительные органы за нежелание исполнять профессиональные обязанности. Дочь Галя взялась выступить посредником… Она отнесла заметку знакомым журналистам. Через день они позвонили и, извиняясь, сказали, что газета подобные материалы публикует лишь на платной основе. Николай Степанович долго не мог сообразить, почему ему надо платить за возможность высказать свою позицию по судьбе парка… Раньше наоборот редакция газеты присылала ему гонорар за любую опубликованную статью, независимо от того, шла в ней речь о защите леса или о тайнах алтайских рудных месторождений.

Галя пояснила, что те гонорарные времена давно канули в Лету, и нынче, в рыночные времена, газеты вынуждены самостоятельно зарабатывать любыми способами себе на жизнь. Критика в адрес представителей власти рассматривается как заказной материал, потому за размещение его и берут деньги. С одной стороны, журналисты тем самым проявляют себя коммерсантами, с другой стороны, подстраховываются на случай обращения чиновников в суд.

Николай Степанович все равно не внял аргументам дочери, попытался убедить газетчиков, чтобы те проявили гражданскую позицию и выступили в защиту парка бесплатно. Но те наотрез отказались. В момент последнего напряженного разговора по телефону упрямая журналистка с ехидным голосом вообще бросила трубку… Пришлось соглашаться на условия газеты. Единственную уступку журналисты сделали Гале в виду ее знакомства с ними, и якобы из некой профессиональной солидарности. Когда Николай Степанович передавал в конверте тысячу долларов дочери, то просил ее передать коллегам, что у них не только основы профессионализма отсутствуют, но и элементарные признаки наличия совести.

Появление той статьи позволило защитникам парка выиграть время.

Ресторан «Техас» принимал все больше новых гостей. Но, как заметил Николай Степанович, они чаще норовили не за столы сесть, чтобы окунуться в ритуальные беседы за бокалом вина, а спешили в танцующую толпу. И ему, плавающему среди кружащихся пар, становилось все теснее, теснее. Завершив медленный вальс с Машей, которая неустанно удивляла своими легкими движениями, азартом, сложными фигурами, он пригласил на танец и Лизу. Но если Маша вела за собой отца, инициатива была на ее стороне, в ее руках, то со старшей дочерью выходило все иначе. Она оказалась в плену ведомого, бездумным исполнителем чужой воли.

Вскоре Николай Степанович предстал перед официантом – легкий, плечистый, ворот чистой рубахи распахнут на груди и вылез из-под светлого пиджака.

Высокий, брюзгливый мужик смотрел на него недобрым глазом ровно столько времени, сколько тот доставал из кошелька деньги. Когда расчет был получен, как и неплохие чаевые, он резко изменился в лице и проводил нежадного клиента с двумя барышнями до такси вполне доброжелательным взглядом.

Лиза попыталась в машине покритиковать отца, побрюзжать по поводу бесполезно отданных официанту чаевых: «Он меня обзывал! Этот верзила не достоин никакого поощрения!..». Однако Николай Степанович утихомирил раскрасневшуюся от возмущения Лизу, обнял на заднем сидении обеих дочек и задремал…

Ночь над домом Мазаевых радовала яркими звездами, напоминающими новогодние игрушки.

Жильцы томились в ожидании следующего дня, появления во дворе бульдозера. Иван Никодимыч в очередной раз коротал бессонные ночи, то впадал в отчаяние, то приободрялся, намечал новый план борьбы с чиновниками.

Полон сомнений был и Николай Степанович. Правда, он ощущал, что корнем всех бед для их некогда тихого дома является не продажная местная власть, а настырность и алчность нового угрюмого жильца Анзора, его стремление укротить население и поставить торговую лавку.