Вадим Черновецкий - Формы и содержание. О любви, о времени, о творческих людях. Проза, эссе, афоризмы Страница 16

Когда б вы знали, из какого сора!..

Я, конечно, отвлекаюсь, но, как говорил Х. Колфилд, отвлечения ведь и есть самое интересное!

Так что позвольте мне рассказать еще одну историю из бурной и непростой жизни великой русской поэтессы. Сидя как-то, по ее собственному выражению, «с жуткой похмелюги» на занятии по английскому (не обращайте внимания, это стандартный зачин любого ее рассказа), она должна была распределить с подружкой роли в диалоге.

– Ты кто? – спросила ВРП Макина.

– Я Би, – ответила ее подружка, выбрав между А (Эй) и В (Би).

– Я тоже би, но читать-то за кого будешь?! – вспылила ВРП.

Да… Когда-то я удивлялся, узнавая, что девушка занималась лесбийской любовью и что она курила травку. Теперь я удивляюсь, узнавая, что ничего такого она не делала. То ли люди меняются, то ли я взрослею… Гуляя с какой-нибудь приятельницей и вспоминая ненароком о своих бывших девушках, я редко когда не слышу ответа:

– Да, да… А вот моя бывшая девушка…

Безвозвратно канули в Лету те времена, когда с моим папой произошел следующий случай. Будучи ведущим лектором общества «Знание», он приходил иногда во всякие организации и рассказывал их работникам что-нибудь культурное: об истории, архитектуре и прочей… м-м… тематике подобного рода. Однажды он читал лекцию в чисто женском коллективе. И получил – в письменном виде – следующий официальный отзыв:

«Все девушки остались довольны. Товарищ лектор удовлетворил запросы всех наших девушек».

Затем, в качестве отчета, он показывал этот отзыв начальству, которое не осталось равнодушно и разнесло эту фразу дальше. Вскоре вся мужская половина его НИИ с понимающим хихиканьем подходила жать ему руку.

Заинтриговав читателя первой главой, я могу издеваться над ним как угодно, травить бесконечные пошлые байки и не бояться, что читатель сбежит. Ведь хочется же ему узнать, что было со мной в горах? В конце концов, выжил я или нет? Может, это дух мой диктует секретарю, а сам я, так сказать, почил-с? А может, это уже следующее мое перевоплощение?

3

Отдельной поэмы заслуживает немецкая сожительница дяди Сережи, фрау Марта. (Не беспокойтесь, ей было 73 года). Приличная, порядочная, пунктуальная и неплохая, в общем-то, женщина, она постоянно изводила меня правилами этикета. Можно сказать, что она была настоящей этикеткой. Если я, забыв на секунду, что я на официальном приеме у королевы, клал ненароком локти на стол, она тут же передразнивала меня, делая при этом какое-то тупое, деревянное лицо, и говорила: «Du sitzt, wie ein Bauer», что означает: «Ты сидишь, как крестьянин». Для нее, уроженки Берлина, это, вероятно, было крайней степенью нравственного падения и духовной деградации.

Однажды я взял из общей миски картофелину и положил ее в свою тарелку, но не вилкой, а ножиком. (Я получаю острое садистское наслаждение, вонзая его острие в теплую, трепещущую плоть вареной картошки). Что тут было, я описывать не стану. Достаточно лишь сказать, что после обеда я, проходя по коридору, услышал с кухни ее изнеможенные вздохи: мол, нет, нет моих силушек больше, не сяду я с таким за один стол!

– А в одном поле? – спросил я; к счастью, негромко и по-русски.

При этом фрау Марта не считала для себя зазорным разборчиво пукнуть во время обеда и торжественно извиниться. Возможно, впрочем, что ее вины в этом не было, ибо уже организм диктовал ей условия, а не наоборот. В любом случае это напоминает мне сам «романтический город Бамберг» (именно так именуется он в открытках), в котором мы жили. Исключительно чистый и опрятный по сравнению с Москвой, цивилизованный настолько, что даже общественный туалет его напоминает больше аристократическую садовую беседку в стиле барокко, на центральной площади он шибал неизменно ядреным духом канализации. При всей заплеванности матушки Москвы у нас я такого что-то не припомню.

Ах, ну вот, меня опять сейчас обвинят в мизантропии, очернительстве и неблагодарности! Люди! Я благодарен всем и за все! Я люблю всех и по-всякому! Поверьте! Я просто описываю милые недостатки, которые заставляют любить еще больше!

4

Неделю я прожил у другого дяди, в Мюнхене. Для тех, кто, подобно Сереже, судит по себе, поясняю: это тоже родственник. Дядя Петя. Лет пятидесяти. (У него, собственно, и нашлись потом мои несчастные штаны). В России он, помимо прочего, работал инструктором альпинизма. Его опыт измерялся уже десятками лет. Его жена, тетя Маня, сблизилась с ним как раз на этой почве. «Ах, Петя, ты так эротично лезешь!» – сказала она ему в годы романтической, возвышенной юности, когда хочется еще говорить о прекрасном.

Их старший сын, как раз тот самый Андрей, 23-х лет, начал лазать по скалам еще раньше даже, чем пить. Младший сын, Максютка, лет 16-ти, почти все свободное время проводил за компьютером. Нужно ли пояснять, что там он отнюдь не программы писал? Он любил свои игры страстной, всепоглощающей, безумной (любимое слово юных девушек) любовью, которая Ромео с Джульеттой даже не снилась. В горы, однако, его таскали тоже с пеленок (памперсов в Советском Союзе не было).

И эти люди позвали меня с собой в Альпы! Меня, жалкого, неопытного интеллигентишку, который выше 400 метров в жизни не поднимался, да и то в Крыму, в детстве, под пиво. Который не слышал ни одной лекции по теории альпинизма и не был ни на одном практическом занятии.

А теперь – обратите внимание – я буду выпутываться из ловушки, в которую сам себя загнал. Взяв иронический тон, я как бы дал обязательство его поддерживать. А как в таком случае мне объяснить причины, побудившие меня согласиться? В скептическом регистре это сделать невозможно. Как я буду теперь рассказывать про поклонение красоте, которую, в широком значении (сюда входит и красота действия, то есть добро, и красота души), я считаю высшей ценностью мироздания? Как я буду рассказывать, что горы для меня – давняя детская мечта и один из самых мощных символов этой самой красоты? И что, когда меня пригласили, я долго не верил своему счастью?

Не буду я про это рассказывать. Хрен вам. Сами догадывайтесь. А то больно хорошо устроились на моих харчах.

5

Вечером накануне дня Х мы лихорадочно собирались. Кстати, обратите внимание на мое милосердие. Любой другой писатель, прежде чем подпустить вас собственно к походу, жутко извел бы вас описанием всяких горелок, плащей, палаток, стаканов, «пенок» и прочей фигни, которую он с собой туда брал. Он смотрит на это лишь со своей точки зрения. Он это все искал, вытаскивал из-под кроватей, из помоек, из унитазов, чуланов, балконов, собирал, запихивал в рюкзак, оно вываливалось, на него матерились, он матерился еще круче, его били и т. д. Он срывал голос, споря о том, кто что понесет, что брать, а что не брать. Конечно, после таких процедур ему этот хлам стал ближе и дороже, чем родная мать. Вот он и будет о нем жужжать.

«Горелка, – скажет он, – имела форму цилиндра, в высоту была сантиметров 25—27, в диаметре сантиметров 12. Она была блестящая, серая, металлическая, французского производства, сравнительно новая. Места она занимает, конечно, немало, но сколько человеческих жизней спасла она там, где костер развести невозможно, а без горячей пищи недолго и замерзнуть!» Тут он начнет молиться своей несчастной горелке, целовать ей руки и падать в ноги. А вы это всё будете терпеть.

Радуйтесь! Я не скажу об этом ни слова!

6

– Петь, правда чаще надо в походы ходить? – игриво спрашивала тетя Маня.

– Правда, – рассеянно отвечал дядя Петя, упаковывая тяжелые альпинистские ботинки, которыми сами знаете что давить хорошо.

– А то обленилась я и растолстела, – напрашивалась на комплимент тетя Маня.

Дядя Петя молчал.

– Правда, Петь? – не успокаивалась тетя Маня.

– Правда, – машинально отвечал дядя Петя, запихивая в рюкзак пресловутую горелку.

Некоторое время тетя Маня обескураженно молчала, после чего с новой силой ругала меня за то, что я неправильно убираю вещи.

Так проходили наши сборы. Перед сном мне выдали страховку (я имею в виду снаряжение, а отнюдь не деньги). Я обмотал ее вокруг пояса и почувствовал себя настоящим шахидом, так как она была массивная и внушительная. Затем ее пристегнули к шнуру и подвесили меня к турнику (но не с целью БДСМ!). Я радостно повращался, поизвращался и подергался. Страховка держалась. И я поверил ей. («А зря!» – как сказал бы ведущий «Блеф-клуба»).

7

Из Мюнхена мы выехали только в одиннадцать. Подобно тому, как Остап Бендер приравнял к детям работников милиции, когда брал плату за вход в пролом, мы приравняли Максютку к багажу. В джипе его посадили в третий ряд, состоявший из одного сидения. Там он всю дорогу и сидел, плюя носом.

Я очень сочувствовал ему, но сочувствовал ли кто-нибудь мне? Не прошло и получаса, как за окном машины показались первые холмы.