Олег Рой - Фантомная боль Страница 16

Опасаясь еще одной гневной вспышки, я схватил вилку и вонзил ее в вареник. Возле зубцов проступили красноватые капли. Точно кровь, честное слово! Да что же это со мной такое, что за мысли?

Я осторожно отправил в рот вареник, раскусил… сладко. Вишня и творог. Ну да, Вера же сказала «пополам, как ты любишь»! Вишневый сок это! И ничуть он не похож на кровь, что за чушь! Ешь давай!

Вот уж действительно: аппетит приходит во время еды. Едва почувствовав на языке вкус творога, вишни и сладковатого нежного теста, я ощутил волчий голод и принялся уничтожать содержимое своей тарелки со скоростью электромясорубки. Жевать и глотать было удивительно приятно, в животе стало тепло и, как бы странно это ни звучало, уютно. Как интересно! А это тоже «его» чувства? Скорее всего, да. Я же дух, вряд ли дух способен испытывать голод или, наоборот, удовольствие насыщения. Без тела-то.

– Вкусно, спасибо, – кивнул я Вере, которая улыбнулась и даже слегка покраснела от моей похвалы.

Удовольствие, полученное от еды, почему-то резко изменило мое настроение. Я моментально отринул унылые размышления о безнадежной неотвратимости увядания и старческой утрате вкуса к жизни. Ничего себе утрата! Если так радостно просто жевать и глотать, то, черт побери, вокруг еще тысячи не меньших радостей! Вынужденная ли неподвижность в инвалидном кресле или «стертая» (как? кем? зачем?) память были тому причиной, но я поразительно остро ощущал себя «здесь и сейчас». И горел желанием «еще что-нибудь почувствовать».

Прибывшая после завтрака толстая суровая Зинаида Георгиевна два с лишним часа терзала мои бедные ноги: мяла, гладила, колотила, сгибала, тыкала иголками. Я старался ей «помочь», посылая бесчувственным конечностям строжайшие мысленные приказы и пытаясь уловить хоть слабенькую ответную реакцию. Массажистка шипела на меня сквозь зубы: «Андрей Александрович, не торопитесь, все придет в свое время» – и продолжала заниматься своим делом, бормоча под нос: «О, а тут рефлексик, как мило, ну-ка, ну-ка, а тут у нас что будет?» Это было ужасно странно: словно мои собственные ноги существовали от меня совершенно отдельно, а я здесь присутствую как случайный наблюдатель, которого терпят лишь потому, что он сидит тихо.

Перед уходом Зинаида Георгиевна строго напомнила, чтобы я не забывал «о тренажерах для плечевого пояса, лениться нельзя», и погрозила толстым, похожим на сардельку пальцем. Удивительно было, что эти пухлые короткопалые руки – скорее, руки пекаря или какой-нибудь птичницы – могут быть такими чуткими, нежными, сильными и точными.

Обедать не хотелось. Я велел Вере наделать бутербродов, и мы, прихватив термос с чаем и бутылку с клюквенным морсом, отправились на прогулку. Парк, окружавший дом, насколько я мог понять, дальше постепенно переходил в лес. «Интересно, а где граница моих владений? Перед лесом или он тоже принадлежит мне?» – подумал я. Сам парк особого впечатления на меня не произвел, я вообще не очень воспринял его в целом. Но прогулка обернулась вереницей ярчайших картинок, как в детском калейдоскопе. То сердце сжималось от красиво изогнутой ветки, повторяющей линию плывущего в вышине облака. То выскочивший на дорогу ежик своей озабоченностью – куда бежать? туда? или туда? или вообще назад, может, я что-то забыл? – вызывал неудержимую улыбку. Ароматы, звуки, прикосновения вызывали неожиданно бурный всплеск эмоций. Точно я был младенцем, для которого все – впервые, потому что он и в самом деле видит, слышит, ощущает «все» впервые. Да и, в конце концов, инвалидное кресло чем-то напоминало детскую колыбель.

Даже пресловутая старость перестала казаться столь ужасной. Если бы только память была при мне… Я мог бы… Вот эта женщина рядом, Вера. Я же, должно быть, любил ее? Волновался, ища ее взгляда, мечтал о прикосновениях, приглашал на свидания. Сейчас я мог бы перебирать эти – и не только эти – воспоминания, как драгоценности. Как ребенок листает любимую книжку с картинками… ах, какое это могло быть счастье! Ах, память, память, мы слишком мало ценим тебя, когда ты при нас, а когда ты нас покидаешь, мы уже не в состоянии оценить масштаб потери…

Но глупо рыдать над тем, чего нет. Быть может, память еще вернется. Можно попытаться ее вернуть. Постараться. Ну а если не выйдет, при мне остается «здесь и сейчас», этими-то драгоценностями я могу наслаждаться? Как мальчик, сидящий у линии прибоя, перебирает цветные камушки. Они прекрасны лишь для него, лишь здесь и сейчас. Но они прекрасны!

Дом снаружи впечатлял куда сильнее, чем изнутри, и, едва я смог его разглядеть, пришелся мне по сердцу мгновенно. Его нельзя было отнести к какому-нибудь архитектурному стилю, он весь был смешением несоединимого: тут – грубые неровности словно бы настоящих скальных обломков, тут – кирпичная кладка, тут – сплетение блестящей стали и «медного» дерева. И – темные озера зеркальных окон, все, насколько я мог заметить, разной формы.

Широкий пандус, полукругом обнимавший сонный пруд, поднимался к просторному балкону, перила которого опирались на метровые обрезки толстых кривых сучьев. Их развилки – видимо, в них насыпали землю – кустились какими-то крошечными, неброско цветущими растеньицами. Казалось, цветут сами перила. Высокие стеклянные двери – кажется, это называется французское окно, подумал я – вели внутрь дома. В библиотеку.

Я вздрогнул. Откуда взялось это «в библиотеку»? Это воспоминание? Если так, то это первое осознанное в этой «жизни» воспоминание. Но вместо того чтобы обрадоваться этому, я почувствовал… Нет, не могу определить, что именно, но радостью это точно не было. И не больно, но… Как будто давит что-то и дышать трудно.

Через силу вздохнув, я попросил Веру:

– Давай поднимемся в библиотеку.

Вполне могло быть, что я ошибался и там, за балконом и французскими окнами, вовсе не библиотека. Но ничего страшного. В этом случае Вера просто удивится и поправит меня. Или даже не удивится. Кажется, мои проблемы с памятью для нее – не новость.

Но Вера не удивилась – испугалась:

– В библиотеку? – Голос ее задрожал, как будто я предложил что-то опасное.

– Да, – твердо повторил я.

– Может, я просто принесу тебе книгу, какую тебе захочется? – Она сделала быстрое движение, точно собираясь тут же кинуться бежать, принести…

– Нет. Потом, может быть. Сейчас – в библиотеку.

По правде сказать, я сам не мог понять, почему так настаиваю. Верин испуг, а главное – мои собственные, далекие от приятных ощущения подсказывали, что этого делать не стоит. Но… я в нетерпении дернул за какой-то рычаг – мол, не хотите, не надо, сам поеду. И Вера покатила меня наверх, на балкон над прудом, к широким французским окнам…

Вопреки моим ожиданиям (с чего бы это, кстати?) библиотека вовсе не была огромным залом, вдоль и поперек уставленным стеллажами под потолок, к верхним полкам которых можно добраться лишь со стремянки (вот уж подходяще для дома, хозяин которого катается в инвалидной коляске). Стеллажи под потолок тут, правда, имелись. И возле одного из них в самом деле стояла стремянка, основательная, с удобными стальными поручнями, обтянутыми кожей, со ступенями темного дерева, центральная часть каждой из которых была покрыта чем-то вроде сукна – видимо, чтобы не поскользнуться, когда достаешь книги. Но располагались стеллажи только вдоль стен, охватывая комнату словно бы двумя неравными – левая длиннее правой – скобками, начинавшимися от стеклянных дверей с балкона. Посреди комнаты (не слишком большой, кстати, метров на тридцать, вряд ли больше) разместился низкий широкий стол, размеры которого не позволяли назвать его столиком. Вокруг него – несколько массивных кожаных кресел и такой же диван. За ними, справа, я увидел невысокий камин, отделанный грубым камнем, а может, и сложенный из него. За приоткрытой дверью справа от камина виднелся кусочек еще какой-то комнаты. Кабинет, подумал я вдруг.

В углу возле французского окна стоял еще один столик, повыше центрального, с маленькой мозаичной столешницей. Чего-то не хватало. Я протянул руку к мозаичному столику:

– Здесь был телефон. – Вера, стоявшая за моей спиной, ахнула, но я почти не обратил на это внимания, сосредоточенный на собственных внутренних ощущениях. Как будто я пробирался по темному лабиринту, по едва уловимому дрожанию сдвигающихся стен угадывая нужное направление. – Да. Здесь был телефон. Я сидел в библиотеке, работал с документами, зазвонил телефон, и мне сказали, что…

Жесткая ледяная рука сдавила мне сердце. Дыхание… какое дыхание? Воздух превратился в колючий раскаленный песок – разве можно дышать песком? Но, мимолетно удивившись – как же так, сердце жмет льдом, а воздух или то, что было воздухом, обжигающе горяч, – я упорно пытался сделать вдох. Пытался, пытался, пытался… В глазах потемнело…

Словно издалека сквозь заложившую уши вату пробился встревоженный голос: