Юлий Крелин - Очередь Страница 16

Ах, эти стандартные шутки-цитаты его поколения! Пора бы уже и отстать от них. Может, это алкогольная инертность мышления, памяти?

– Ну вот. Кажется, просыпаешься.

– Уже обе ноги стоят на полу. Значит, когда там нужно быть?

– Около десяти.

Лариса подошла к Валерию. С ним были Кирилл и две какие-то женщины. Кирилл что-то удовлетворенно вещал о хорошем порядке в их сотне. Ему нравилось все: как стоят, как отдыхают в машинах, как некоторые привозят поесть остальным, как проводятся проверки.

– Порядок полный. Никто не устраивает никакой анархии. А мы, конечно, за всех стараемся, чтобы все было путем.

– Перестань, Кирилл. – Валерий Семенович потрепал его по затылку. – Нам бы еще шатер поставить, загородочку, скамеечки-диванчики, электричество… Тогда хвались.

– Нет, Валерий Семенович, нам лучше и не надо. У нас порядок полный.

– Да что ты так к порядку привязался?

– Так вы посмотрите, как там, у тех. – И Кирилл показал рукой в сторону конца очереди. – Проверки не делают, так за людьми не уследишь, конечно…

Лариса перебила его:

– Если только свое хвалить, а чужое ругать, то добра не жди, тогда нет оснований для улучшений и, стало быть, никакого прогресса.

– Ну, Нарциссовна, ты хватила! С хирургической прямотой и занудством ты, видимо, планируешь на годы этот шабаш. Хирурги должны мыслить на более короткое время.

Просто у тех сотен мало шансов и не нужны им ни наша строгость, ни наш порядок.

Одна из женщин, стоявшая до этого со снисходительным видом и покуривая, вдруг оживилась и сказала:

– А вы, мужчины, уж слишком нами командуете. Мы и так в полной от вас зависимости.

Все засмеялись от неожиданного поворота разговора, смены заботы.

Лариса тоже закурила, что делала всегда при пустых разговорах, и ответила, хотя ее никто и не спрашивал:

– Ерунда эта наша зависимость. На самом деле все мы решаем.

– А я так полностью от своего завишу.

– Кажется только. В очереди, а не в жизни.

Вторая женщина тоже осмелела, пользуясь, очевидно, отсутствием мужа.

– Да я шагу не ступлю без разрешения. Такой шум будет – ужас.

– А я бы, – Лариса улыбнулась, – я бы с радостью спрашивала разрешения, отпрашивалась. Надоело решать самой да разрешать себе.

Кирилл, почувствовав свою значительность мужчины, приосанился и веско брякнул:

– Так быть и должно. Мы сильнее, мы вас защищаем.

– Дальше-то – хуже. По больнице знаю. Мы выносливее, стариками мужчины попадают в полную зависимость от нас. Ничего не могут.

– Мы сильнее, – снова повторил Кирилл. – Сила, конечно, очень важна для руководства.

Валерий Семенович искренне веселился:

– Сила уменьшает беспокойство. Правда, Кира? Чего беспокоиться, если ты силен и ловок?

– Конечно. Зачем беспокойство, Валерий Семенович? От силы, конечно, спокойнее.

Валерий Семенович совсем уж развеселился:

– А беспокойство – толчок для мозга. Вот Нарциссовна соображает, потому как кровь часто льет, волнуется. У сильных и ловких мозг успокаивается.

– Потому-то мы, женщины, и решаем все, в конце концов. Устала я от этого.

– Ну да! Вы-то, Валерий Семенович, конечно, сами здоровый, спортом занимаетесь. – Вроде бы и зависть какая-то у Кирилла проклюнулась.

– Я от природы здоров. Для радости нутряной побегать могу, руками помахать. Спорт возвращает нас к прямому соревнованию рук и ног, без участия мозгов.

– Соревнование – это хорошо, повышает реакцию, а реакция без мозгов не бывает. И женщины, конечно, любят ловких, сильных, с реакцией. За самок все животные силой боролись. – Кирилл с довольным видом оглядел стоявших рядом женщин.

Лариса засмеялась. Что-то сегодня слишком часто она смеется.

– Правильно, Кирилл. А мы – люди.

– Я вам скажу, что интеллигенты вообразили в себе комплекс физической неполноценности и думают восполнять недостаток спортом. – У этой собеседницы, видно, какое-то личное негативное отношение к спорту, а может, к спорту только интеллигентов.

Валерий Семенович пошел еще дальше:

– И сексуальном отношении мозговитый не уступит мышечному.

– Это уж не вам судить, Валерий Семенович. – Лариса покачала перед его носом пальцем – вправо-влево, вправо-влево.

– Не мне. Да и не вам: соображаете всегда поверхностно, но судите быстро.

– А себя ты, Валера, к какому типу относишь?

– Мышечный, мышечный. В крайнем случае, гармоничный. Жизнь покажет.

– Покажет, покажет… – И Лариса пошла навстречу появившемуся Станиславу.

– Доброе утро. Что дома? Все в порядке?

– Доброе. Все. Как спалось, как гулялось?

– Как спалось, так и гулялось.

– Устала, Ларисонька? Я поесть притащил, мама приготовила. – Он похлопал по сумке, висящей через плечо.

– Сохранился бы ты таким до вечера.

– Зануда. Ты ж теряешь чувство меры.

– А черт его знает, Стас, устала, наверное. Хочу покоя и дома.

Станислав Романович сначала неуловимо, а потом и явно переменился.

– Много хочешь, подруга.

– Ой, как немного!

– Немного? А машина? Может, я и не прав, но что ж теперь делать?

– Теперь-то ясно, что делать. Сиди пока здесь, а дальше видно будет. Когда я приеду. Ты за меня реши, что делать. Реши!

Станислав Романович огляделся, покрутился вокруг своей оси, покачивая плечами.

– Смотрю я на вас – кунсткамера! Паноптикум городских сумасшедших.

– Не тебе судить.

– Сама подумай: можно ли так хищнически относиться к своему времени? И из-за чего?

– Как тебе не стыдно! Ведь действительно: из-за чего! Как ты можешь мне об этом говорить?..

– Не хочу, чтобы ты теряла время.

– Во-первых, здесь не место выяснять отношения, а во-вторых, уже и не время – спешу. И сколько ты сам времени теряешь, уж совсем без толку и с одними издержками? Сначала терял по дурости; теперь теряешь, потому что раньше терял.

– Во-первых, ты знаешь, я не прав и решительно себя осуждаю. Во-вторых, я ж радости ради. Я счастья не ищу, но где покой и воля?

– Господи! Покой и воля! Не надо воли – хочу подчиняться, хочу руководства над собой. А ты – радость, радость! А мне решать, выбирать. Я дома быть рабой хочу, а ты делаешь домоправительницу из меня.

– Теперь не права ты. Ты на работе – все. Ты и дома – мать, учитель и кумир…

– Уймись, Стас. Твои радости – пустая болтовня и… не знаю что…

– А я знаю. Для меня, например, большая радость – баня. Там прекрасно.

– Для тебя баня – это выпивка да возможность время протянуть.

– Ты права, мать. Но не забывай, что, во-первых, баня полезна; во-вторых, питье хорошо только тогда, когда можно покуражиться в хорошей компании. А компания в бане есть – постоянная и своя.

– Не уверена. Возможно, и полезно – не была, не видала. Но насчет компании врешь. Ты и один дома можешь.

– Только когда появляется что-то вкусное и полезное. Это не питье и не опохмелка.

– Может быть, еще не опохмелка, но и это будет. Ты столько говоришь о пользе, а называешь себя гедонистом да бражником. Они ж не для пользы живут, а для радостей только.

– Конечно. Соображаешь уже. Но и радость полезна.

– Демагог. Так получай радость от работы своей. Ты же говоришь, что любишь считать да закорючки свои писать.

– Сдаюсь. Но ты так и не научилась к моим закорючкам относиться, если не с любовью, так хоть осторожно к любви моей. Безусловно, твоя работа важней! Во всяком случае, наглядней и отдача ощутимей. Ты в своих глазах растешь. Все к тебе относятся, как к суперменше… Тебе легко, конечно. А мне каково? И вообще ученый должен делать, что хочет, а не что ему велят.

– Ты слишком много знаешь. Не дури мне голову. В любой работе можно вырасти в своих глазах!

– Конечно. Потому и не видишь, для чего и что делаешь – вниз не смотришь. Иногда даже не разглядишь, кого и для чего лечишь. Впрочем, для вас это и неважно.

– Демагог. Демагог!..

– Я сражен вашими аргументами.

– Кончаем. Ехать надо.

– И езжай. Я ж пришел. Хорошо, что напомнила: сегодня в сауну пойду.

– Перебарщиваешь. Нельзя, я думаю, столько жариться.

– Не жариться, а париться. И почему? Мыться всегда полезно.

– Вы ж не моетесь. Вы пьете да паритесь. Это финны парились, но и мылись. В русской парилке отпаривались, чтоб отмыться. А вы? Вам время надо провести.

– Ты вот проводишь здесь дни. Уж более бессмысленной траты времени и не придумаешь. Мы хоть радость получаем.

– Ну, как попугай. Одно и то же, одно и то же: радость, радость…

– Основной и двигающий закон человечества, поскольку смысл жизни пока неизвестен, – получение радости. Вот я и повторяю и в словах и в делах. Дело для радости. Это тебе не в очереди стоять. Благо бы за мясом, за едой, за одеялом, наконец, за простыней… А за машиной?! Для чего? Я в баню – за радостью…

– А я за машиной не для этого? Мне-то она в радость. Пойми ты, если сохранил еще способность не только смотреть, но и видеть.

– Я снова решительно себя осуждаю.