Иван Уханов - Поцелуи на ветру. Повести Страница 16

– Шикованно, правда? Всего неделю как открыт после ремонта. До восьми вечера тут кафе, а после – бар-ресторан! – перегнувшись через стол, крикнула Люсик, видя, с каким интересом я оглядываю сверкающее, дымящееся, прыгающее нутро бара.

– Так, так, – сказал я, с некоторой робостью адаптируясь в неузнаваемом зале. – Ну, с чего начнем?

– Начнем с того, что мы трезвые, – хохотнув, предложила Люсик. – Что будем пить, есть?

– Да тут и без вина можно охмелеть – от дыма, – сморщившись, забормотал я.

– О, как ты избаловался на лоне природы! Ничего, привыкнешь, обтерпишься… Для того сюда и приходят, чтобы отключиться, побалдеть.

Люсик взяла из моих рук червонец и, виляя между столиками, пошла к буфету, где, облитые снизу густым, свекольно-красным светом, два холеных бородатых молодца творили коктейли и музыку.

Перемогая музыку, сидящие и танцующие возбужденно разговаривали и курили. Курили все без исключения, словно курение было основным условием присутствия человека в баре, участия его в какой-то негласной, но обязательной для всех здесь игре. Курили бесцельно, вроде бы без надобности, но жадно, картинно-взволнованно.

Люсик, поставив передо мной два стакана коктейля, достала из сумочки пачку сигарет и спешно-нервно закурила, услажденно откинулась в креслице.

– Какой-то заторможенный ты сегодня, – пососав через соломинку напиток, выговаривала она мне.

Вынув из своего стакана соломинку, я несколькими глотками выпил холодный, вмиг освеживший меня напиток и потянулся за сигаретой, Люсик чиркнула зажигалкой, поднесла к моим губам огонек. Красивые, бесстрашно распахнутые глаза ее приблизились.

– Ну что бы ты желал сейчас? – с многозначительным намеком во взгляде и голосе спросила она, кладя свою ладонь на сжатый мой кулак.

– Я?.. Я бы попросил уменьшить громкость той шарманки. Я же пришел сюда не только танцевать, но и отдохнуть, побеседовать… и ради сохранения голосовых связок готов уплатить тому… бородатому. Я очень прошу, Люсик. Сходи. Он девушку лучше послушает. Попроси его приглушить музыку или сделать маленький антракт.

– Человек платит, заказывая музыку, а ты…

– То было прежде, в старые добрые времена.

– Ох, ненормальный! – шикнула на меня Люсик, но тут же улыбнулась и как на подносе понесла эту сотворенную улыбку к буфету…

Музыка прекратилась, внезапная тишина разом выявила застольный гомон, который стал мало-помалу смолкать. Потекли минуты относительного затишья, отрезвления; молодые люди отрывались от пепельниц и рюмок, ознакомительно взглядывали друг на друга издалека, словно неостановно низвергающиеся под вспышки цветных молний танцевальные мелодии не только оглушали, но и ослепляли их. Но уже минут через семь-десять какой-то вихрастый юноша нетерпеливо выкрикнул:

– Музыку! Эй, там… Музыку!

Тишина, обернувшаяся временным уютом, неспешным разговором за столиками, была в тот же миг прервана.

– Ну вот… как же тут приглушить музыку, если люди хотят танцевать?! – с веселой беспомощностью развела руками Люсик. – Да и заплатили же мы за нее при входе. Пусть играет… Кстати, пошли станцуем?

– Рановато. Посижу малость.

– Ладно, я одна схожу. – Люсик ввинтила в пепельницу дымящуюся сигарету и отошла.

Юноши и девушки табунком топтались на одном месте, будто растирали на скользком полу окурки. Некоторые, делая эти однообразные, простенькие движения, легонько подскакивали, подсекая то одну, то другую ногу – так в мороз греется на автобусной остановке прохожий, ожидая припозднившийся транспорт. Движения были непроизвольны, случайны, заучивать их не требовалось, они были из тех первобытных наипростейших, двигательных актов, какие человек выполняет безотчетно-естественно, почти механически; они живут, закреплены в нем как рефлекторное умение шагать, моргать, чесаться, жевать… То есть суть и цель исполняемого танца как раз и заключались в том, чтобы ничего не исполнять, быть свободным и независимым от каких-либо самых элементарных условий самого незатейливого танца, который всегда что-то рассказывает и показывает. Даже танцы дикарей у костра полны ритуального смысла и содержания, они и страшны, и красивы, и грозны, и нежны – в них то ли радость, то ли человеческая печаль, то ли гнев, то ли счастье и надежда…

Конец ознакомительного фрагмента.