Александр Ахматов - Хроника времени Гая Мария, или Беглянка из Рима. Исторический роман Страница 16

– По истечении срока ультиматума, – продолжал Клодий, – Опимий двинул на Авентин все свои силы. Фульвий и Требаций сопротивлялись отчаянно. Но какое там! Фульвий был вскоре убит, а Гракх уже хотел покончить с собой прямо в храме Дианы, где он оставался с кучкой своих приверженцев. Однако верные его друзья Помпоний и Леторий вырвали у него из рук меч и уговорили бежать. Тогда Гракх, опустившись на колени, простер руки к статуе Дианы и молил ее о том, чтобы римский народ был наказан за неблагодарность и предательство вечным рабством, потому что народ явно изменил ему, как только было объявлено освобождение от наказания…

Клодий остановился, отпил вина из кубка и снова заговорил:

– Гракх при спуске с Авентина подвернул ногу и бежал хромая. Помпоний же, увидев, что преследователи близко, остановился в Тригеминских воротах и крикнул Леторию, Гракху и его рабу Эвпору, чтобы они бежали дальше, а сам повернулся лицом к толпе преследователей и с мечом в руке некоторое время сдерживал их, пока не был убит. Тем временем беглецы уже были на Сублицийском мосту. Здесь Леторий, словно подражая Горацию Коклесу223, вступил в бой с преследователями и, прежде чем его пронзили мечами, многих из них переранил, доблестно сражаясь…

– Луций Беллиен потом всем доказывал, – перебил публикана Вибий Либон, – всем доказывал, что именно от его руки пал Леторий и что сам он сбросил его тело с моста в Тибр…

– Что ж, Беллиен получил по заслугам, – сказал Минуций. – С какой стати нам оплакивать этого оптимата, руки которого обагрены кровью столь достойного гражданина…

– Ну что ты такое говоришь, – остановил гостя Волкаций. – Речь ведь идет о магистрате высокого ранга, убитом подлыми разбойниками…

– Скажи лучше бывшими римскими гражданами, – с жаром возразил Минуций, – жертвами произвола тех, кто отнял у нас свободу и правит нами, как им заблагорассудится, уже восемнадцать лет. Три тысячи человек перебито в один день только за то, что они хотели восстановить законную справедливость! А скольких осудил на изгнание неправедный суд? Лишенные родины и средств к существованию, эти несчастные вынуждены заниматься морским разбоем, но разве мы, римляне, испокон веков не занимаемся самым настоящим разбоем? Разве не грабежом добыты сокровища, которые мы видели вчера во время триумфа? Или сам Ромул не был царем разбойников?..

– О, да простит нас Квирин за то, что нам приходится это слышать! – воздев руки и подняв кверху глаза, произнес Волкаций.

Все остальные отнеслись к словам Минуция с явным неодобрением. Гракхов чтили преимущественно в пролетарской среде. Большинство добропорядочных граждан с высоким имущественным цензом считало обоих братьев-реформаторов и их сторонников виновными в мятеже против государства.

– Ты, Минуций, может быть, в чем-то и прав, – рассудительным тоном заговорил Клодий, – но среди приверженцев Гракха уж слишком много было всяких негодяев, которые не столько помогали ему, сколько вредили…

– Ну, а как же ты сам уберегся, Клодий? – не без ехидства полюбопытствовал Приск. – Не может быть, чтобы ты держался иных взглядов, чем твой отец, известный своей дружбой с Гракхами?

Клодий не очень ласково покосился на молодого человека.

– Юноша! В то время я действительно держался… за одну красотку, которая жила в Каринах224… там было за что подержаться, – ответил Клодий, вызвав легкий смешок присутствующих этой фривольной игрой слов. – Я проводил у нее все свободное время, а не шатался по Форуму, как другие. Какое мне было дело до каких-то оборванцев с Эсквилина и Авентина или этих спесивых дураков с Палатина! Я был молод и жил в свое удовольствие. Мой отец, хотя он и сочувствовал братьям Гракхам, всегда говорил мне, чтобы я пореже бывал на плебейских сходках, слушая всяких крикунов. Он словно предчувствовал, что все это добром не кончится…

– Это правда, что твой отец пострадал из-за Папирия Карбона225, которого он укрыл в своем доме, спасая его от расправы? – щуря свои маленькие глазки, спросил Габиний Сильван.

– Увы, это так! Но, не думайте, отец мой не был участником мятежа. Это был достойнейший человек, за что и поплатился. Если бы он поступил, как клиент Фульвия Флакка, поначалу спрятавший патрона у себя в мастерской, а потом выдавший его убийцам, то жил бы и здравствовал по сию пору, не умер бы на чужбине в нужде и отчаянии. Отец приютил Карбона как близкого друга, потому что знал, что тот давно уже не был сподвижником Гракха, но враги Карбона, пока шла бойня в Риме, искали его повсюду, чтобы убить. Позднее, когда страсти поутихли, Карбон выставил свою кандидатуру в консулы, и народ его избрал. Оптиматы, скрипя зубами, целый год терпели его, пока он был в должности, а сами готовили против него судебный процесс и, когда он стал честным человеком, обвинили его как соучастника гракхианского мятежа. Отец по этому делу должен был проходить свидетелем, но Карбон неожиданно для всех перед самым судом покончил самоубийством. Он это сделал ради детей, потому что не надеялся на оправдание и боялся конфискации имущества. Отца же моего из свидетеля превратили в обвиняемого – укрывателя мятежника… Бедный отец! В один день он лишился всего, что имел – родины, имущества, семьи. Он удалился в Сицилию. Там я нашел его, уже больного и немощного…

– А что же негодяй Требаций? – спросил Дентикул. – Как ему удалось избежать справедливого возмездия?

– Он спасся, потому что действовал как истый разбойник. Если сравнить с ним беднягу Гракха, то последний, убежав за Тибр, тщетно упрашивал всех встречных дать ему коня, пока его и Эвпора не догнали и не убили преследователи. А Требаций и его дружки пробились на конный двор, что у Раудускуланских ворот, избили трактирщика и его рабов, потом захватили лошадей и умчались в Остию…

– Теперь Требаций и другие римские изгнанники обосновалась на Крите, построили там крепость и принимают к себе бродяг со всего света, – сказал Либон.

– Житья не стало от них, – пробурчал Сильван. – Дорожает зерно. А знаете, почему? Пираты то и дело перехватывают хлебные грузы. Переезды по морю сделались опасными…

– О чем только думают в сенате! – воскликнул Приск. – Неужели могущественный Рим не в состоянии справиться с каким-то разбойничьим отребьем?

– Оратор Марк Антоний226 обещает очистить море от пиратов, если его изберут претором и предоставят особые полномочия, – сообщил Либон.

– Пока Италии угрожают кимвры, ни о какой войне с пиратами не может быть и речи, – возразил Минуций.

– О, ради всех бессмертных богов! – протестующе поднял руки Волкаций. – Ни слова больше о кимврах! Только настроение себе испортим, а заодно и аппетит…

Волкаций щелкнул пальцами и прикрикнул на рабов:

– Эй, лентяи! Забыли о своих обязанностях? Почему в кубках пусто?

В то же время он сделал знак сидевшему в дальнем углу флейтисту, и вскоре по триклинию разлились нежные звуки флейты.

Гости повеселели и в очередной раз осушили свои кубки.

Немного погодя в комнату вошли три молоденькие прислужницы в коротких до неприличия греческих хитонах с многочисленными мелко заглаженными складками. В руках девушки держали подносы, на которых дымились горячие блюда.

Девушки были прехорошенькие. Сотрапезники разом прекратили свои разговоры и впились взорами в полуодетых красавиц, в то время как они легко и проворно расставляли на столе блюда с кушаньями. Всем собравшимся хорошо известно было пристрастие хозяина дома к красивым рабыням, которых он охотно скупал, не жалея денег. И это было неудивительно. Волкаций особенно не скрывал, что занимается сводничеством, не видя в этом ничего предосудительного. В числе нескольких принадлежавших ему доходных домов один был известен на весь город как перворазрядный лупанар227, где развлекались очень богатые люди.

Самой старшей из трех девушек не было и двадцати лет. Особенно бросалась в глаза необычная красота одной из них, белокурой и светлокожей. Ростом она была чуть повыше остальных и сложена безупречно. Короткий голубой хитон, скрепленный на ее левом плече серебряной фибулой, оставлял почти открытой молодую прелестную грудь и едва прикрывал стройные бедра. Золотистый цвет волос и нежная белизна кожи выдавали ее кельтское или германское происхождение, но в мягких и правильных чертах юной красавицы больше было, пожалуй, от галлогречанки, чем от уроженки суровых заальпийских лесов. Ее большие темно-серые глаза, опушенные стрелами длинных ресниц, таили в себе тот особенный родниковый холодок, который так присущ был малоазийским галаткам. На нее чаще, чем на других девушек, тоже очень привлекательных, обращались чувственные взгляды большинства гостей.

– Откуда у тебя такая? – спросил Клодий, повернувшись к Волкацию.