Алексей Горшенин - Пиковая дама сузит глазки Страница 16

Но с другой стороны, сам себе возражал Перевалов, так уж, на все сто процентов виноват он сам в своем бедственном положении? Останься на их плоту все по-прежнему, наверное, и проблем таких с детьми не возникло бы. Наверное… Но ведь не дети же их для себя создали И им ли отвечать за то, что натворили старшие, одурманенные кто безбрежной свободой, кто геростратовой славой, а кто блеском золотого тельца. Так что ему, Перевалову, выходит, и отвечать за то, что не может вывести детей своих в люди, обеспечить им достойную жизнь. В какие «люди» и какую жизнь – это, конечно вопрос, но задавать его и действовать следовало гораздо раньше, а не ждать, что все образуется, вернется на круги своя. А уж теперь-то что, снявши голову, по волосам плакать! Теперь – хочешь-не хочешь – привыкай к новой стае.

Умом все понимал Перевалов, но ничего не мог с собой поделать: не совпадал со стаей ни голосом, ни повадками. Как ни тужился, ни старался подчас приспособиться, обязательно упирался внутри себя в какую-то непреодолимую стену.

Стена отчуждаения, чувствовал Перевалов, вырастала и в его отношениях с детьми.

Сын был на выпуске, дочь дышала ему в затылок, оба заглядывали в ближайшее будущее, ничего хорошего в нем для себя не видели, и все чаще Николай Федорович ловил в их глазах себе укор и брезгливую, будто к заболевшему какой-то стыдной болезнью, жалость. Сын, худой и нескладный, как Паганель, продолжал ковыряться в радиодеталях, приобретая их где-то неведомыми Перевалову путями, и, казалось, весь был сосредоточен лишь на этом. Дочь на глазах превращалась в неплохо сложенную симпатичную девушку. Она была далека от всякой техники и мечтала только об одном: не в пример глупому, никчемному, не умеющему жить отцу, стать богатой, а значит, и счастливой. Ну а способ достижения этой цели представлялся юной леди, не успевшей переступить порог взрослой жизни и ничего в ней не умеющей, простым, проверенным и старым, как мир: искать прекрасного, набитого миллионами, принца.

Сын между тем получил аттестат, сдал вступительные экзамены в Технический университет. И что самое важное, что было в нынешние времена скорее исключением, чем правилом, – на бесплатное обучение. Да еще и стипендию стал получать. Пусть крохотную, но все же…

15

Перевалов радовался, что жизнь у парнишки начала складываться нормально. Однако радовался, как довольно скоро оказалось, преждевременно. И первого курса сын не успел закончить, как получил повестку из военкомата. Восемнадцать едва исполнилось. Не брился еще толком. Какой из него солдат – мослы одни! Нет – годным признали и в отсрочке, доучиться, отказали.

Перевалов потом, провожая сына на службу, поглядел на них, новобранцев. Зелень недоросшая и недозрелая, дистрофики, ветром качает. Какой прок от такого воинства!..

Жена была в панике. Надо срочно дать кому-нибудь в военкомате «в лапу», чтобы «отмазать» сына, наседала она на Перевалова. По причине хронического безденежья давать Николаю Федоровичу все равно было нечего, да и не представлял он себя совершенно в роли взяткодателя. И главное – не видел в том необходимости. Нет, конечно, он не враг своему сыну и, кто спорит, лучше бы ему сначала вуз закончить. Но ведь есть же воинская обязанность, есть священный долг – Родину защищать. Сам когда-то его исполнил.

«Какой долг? Какая Родина? – взвилась жена. – Эта жуткая, безобразная, прогнившая страна, где бандит на воре сидит и жуликом погоняет, – Родина? Ее защищать? Да пусть эта свора сама себя защищает!» – «Родину, как и мать, не выбирают», – как прилежный пионер возражал Перевалов и про себя думал: «Если она тяжело больна, не бросать же ее умирать».

Надо сказать, что причины для паники у жены Перевалова были веские. Уж давненько по окраинам их государственного плота то там, то сям зачинали дымиться от постоянных между собой трений суверенные бревна. А кое-где, в особо горячих точках и огонек с пороховым убийственным треском вспыхивал. Ну а в одном уголочке и вообще целый пожар занялся. Двести лет спесивые его обитатели ни перед кем не желали склоняться, а тут, когда ни твердой руки не стало, ни кнута, и вовсе выпряглись. Бросились новые кормчие статус-кво под названием «конституционный порядок» восстанавливать, да не тут-то было – фига уже не в кармане, а перед самым их носом торчала. Оскорбительная такая волосатая фига, провонявшая овечьей шерстью и звериным горским потом. Договориться, пряничком угостить, чтоб успокоились, западло показалось, решили, что кнут надежнее. Забыли только, что и кнут надо уметь держать. А то, неровён час, тебя же твоим кнутом и перетянут. Так оно и вышло. Тем более что дети гор не только по части кнута были большие специалисты. Они и лицедеями оказались отменными. Не дай Бог, их было чуть задеть, даже голосом построжеть! Уж такой концерт с выходом на мировую общественность закатывали, такую трагедию с поруганием прав человека разыгрывали, вышибая праведный гнев и сострадательные слезы у добропорядочного человечества, что даже привычных ко всему циничных кормчих приводили в смятение. Поминутно оглядываясь за «бугор», из-за которого доносились голоса в защиту горских овечек вперемешку с угрозами в адрес их обидчиков, кормчие начинали паниковать, делать глупости. Нашелся и возле кормчих кое-кто, кому весь этот сыр-бор на руку оказался, кто свой темный интерес в нем ловко прятал, с теми же лицедействующими овечками снюхавшись. В конце концов запутавшись окончательно, кормчие решили просто разрубить «гордиев узел». Тем более что ни они, ни их предшественники ничего другого, кроме как пустить юшку, не умели.

На памяти Перевалова такая «рубка», когда при нехватке нормальных аргументов, в ход шел бронетанковый меч, была не первая. Но, помнил Перевалов, он тоже не всегда помогал. А в соседней горной стране, куда однажды обрушался во исполнение интернационального долга этот меч-кладенец, и вовсе конфуз получился. Как обрушился, так и застрял среди камней ядовитых. Кое-как его, зазубренный, ободранный и выщербленный, назад выдернули.

И вот – снова за рыбу гроши и тем же самым по тому же месту!.. Бравый, но без печати интеллекта на челе, генерал, только что занявший кресло министра обороны, взялся уверять телезрителей, что никакой горской проблемы не существует вовсе и что ему для ее решения достаточно полка воздушно-десантных войск и пары часов времени. Но прошла неделя, вторая, третья и оказалось, что военный коготок чем дальше, тем основательнее увязает в теснине мстительных гор, и вот уже рота за ротой, батальон за батальоном, бросаемые в это гиблое место, словно в заколдованном болоте бесследно пропадают.

Все чаще стали сообщать о погибших. Войну никто не объявлял, а счет их шел уже не на десятки, на сотни. И как тут было Перевалову, и его жене не опасаться, что сын их не окажется там, как не бояться, что будет убит, ранен или станет горским рабом, что не отрежут ему уши, пальцы, а то и голову, как нередко водится у этого народа-зверя…

Не дождавшись от Николая Федоровича решительных действий, жена Перевалова взяла инициативу в свои руки. Где, по каким кабинетам она бегала, с кем и о чем говорила-договаривалась, чего давала-обещала (личные-то сбережения после эпопеи с пирамидой были у нее на нуле), Перевалов не знал, но однажды, когда до отправки сына оставались считаные дни, сияющая супруга объявила ему, что куда-куда, но т у д а их сынуля точно не попадет. Это ей твердо пообещали. И с победным презрением – эх, ты, тюфячок, рохля, никчемный человечек! – посмотрела на мужа.

Поначалу обещания действительно сбывались. Горская язва кровоточила в западной стороне, а эшелон с новобранцами, среди которых был и их сын, ушел далеко на восток, к Великому океану, куда, казалось, никакая война не дотянется.

Но и полгода не прошло, как письма от сына стали приходить именно оттуда, с запада. Всего и было их два-три, где он сообщал, что вокруг высокие красивые горы со снежными вершинами и черные, как вороны, гортанно-крикливые, высокомерные и злые, готовые даже взглядом убить, аборигены.

Потом письма приходить перестали, и наступила полная неизвестность. Запросы в постоянное расположение части давали только один ответ: солдат такой-то в командировке, а где – военная тайна. В штабе округа от толпы солдатских родителей, осаждавших строго охраняемые подъезды, отмахивались, как от назойливых мух. Военные решали важные стратегические задачи, и заниматься едва оторвавшимися от мамкиных юбок салажатами им было некогда.

А вести из мятежной республики, куда – теперь уже Переваловы в том не сомневались – угодил-таки их сын, приходили все мрачней и тревожней: каждый день подбитая и сожженная боевая техника, новые и новые убитые и раненые. Чувствовалось, как ни пытались кормчие доказать обратное, шла там настоящая война. Замирая сердцем, Переваловы включали радио или телевизор и со страхом внимали тому, что происходило у подножья высоких красивых гор, смутно догадываясь, что это лишь макушка информационного айсберга о странной войне головы с собственным хвостом, в которой крайними оказались такие, как их сын, мальчишки.