Улья Нова - Хорошие и плохие мысли (сборник) Страница 16

Утром он, как обычно, поставил кассету с какой-то синтетической композицией. На всю квартирку. Провожал меня до метро, старался развеселить, бормоча голосом Ленина:

– Что это вы такая гьюсная сегодня, Наденька?

Я и вправду взгрустнула. Пытаюсь разукрасить картинку, но она остается блеклой. Он даже вошел со мной в метро, усадил в поезд, а в момент закрытия дверей совершенно искренне спросил: «С тобой действительно все нормально?».

Посреди стола на кухне – живописная стопка блинов. Масленица – замечательный праздник, когда вовсе не грубо звучит слово блин. Но сидеть на кухне вдвоем ему скучно, и мы отправляемся в гости к его друзьям – парню и девушке, живущим на Цветном бульваре. У девушки сегодня день рождения, а осенью был роман с Колей. В метро мы несколько раз поругались, я вышла на Автозаводской с намерением вернуться домой, он упросил меня все-таки поехать. На Цветном бульваре бабулька, как-то жалобно и стыдливо, продавала маленькие горшочки с кактусами, а здоровенный детина-милиционер нависал над ней и недобро басил: «Чио тебе здесь, рынок …». Мы тоже подошли, прервав разбирательства, купили небольшой кактус, причем Ельников завернул в пятирублевую бумажку еще две десятки и ловко, незамеченный милиционером, сунул в карман бабульке. Пока продавщица в магазинчике цветов заворачивала кактус в пеструю подарочную бумагу и всю дорогу до дома, где парочка фотографов снимает квартиру, Ельников ругал несправедливость, всех «свиней мира сего – милиционеров, лохов, бюрократов и новых русских». Говорил, что художники на то и есть, чтобы бороться с маразмом, который нас окружает. И противостоять судьбе. В результате мы заблудились и бродили по морозу под снегопадом среди коллажного нагромождения контор, серого заводика с трубами, строящейся кирпичной многоэтажки и улочки облупившихся особнячков.

Нужный нам дом оказался из черно-красного кирпича. Квартира – трехкомнатной, где высокие потолки с лепниной и белые стены, увешанные фотографиями и всякими штуковинами поп-арта. Мне очень понравилось на кухне картина: две обычные лампочки, разукрашенные ярко-желтой краской, на листе фанеры василькового цвета, обмотанные серебристой проволокой. Я сидела на полу, пила сок и вино, наблюдала за собравшимися, которые считали себя представителями богемы и очень прогрессивными людьми. Так странно, я почему-то не увидела ни одного красивого лица – лица были своеобразные, обладающие признаками индивидуальности, асимметричные, немного инфантильные, запоминающиеся, вычурные. Но вот красивых не было. В комнате тихо играл блюз, клубился сигаретный дым, на стеклянных полках накинутый на серебряную поволоку голубой шифон, потрепанные книги по искусству, листанные-перелистанные альбомы. В этом большом городе горстка людей пытается выжить – нашли друг друга, собираются на вечеринки. Жалкие, утонувшие в фантазиях, взрослые дети. На рояле лежала стопка листов со стихами без рифм, опьяневшая хозяйка курила с двумя парнями в коридоре, они громко смеялись. Женщина с бледным лицом и бегающими хищными глазами, о которой говорили, что она известная в одном клубе певица, села за рояль в маленькой комнате и стала петь стихи хозяйки. Все разбрелись на кучки, стояли и разговаривали, а я в уголке раскрыла Библию на первой попавшейся странице, и оттуда мне сообщили: «не гоже праведнику быть в доме неверных». А может быть, эти стихи и фотографии – только оправдание себя перед собой. Чтобы отвлечься от невезения и ошибок. Доказательство собственной значимости. Попытка найти смысл в окружающем… А, в сущности, сплошной андеграунд, непризнанные гении: они, я, страна.

Дома – корабли, севшие на мель, под небом, затянутым мокротой облаков. На сером снегу две вороны хлопают крыльями, вытянув шеи, бочком подбираются друг к другу и каркают. Потом одна из них прыгает на другую, незамысловатый вороний бутерброд каркает и бьет крыльями. Интересно, может быть, существует особая примета, объясняющая, что ждет наблюдавшего совокупление ворон? И сколько же шума, карканья, перьев на снегу, хлопанья крыльями необходимо для обычного прыжка одного существа на другое.

Я думаю о системах координат, которые можно наложить на любое явление и знак. Если лист пуст, нечего и говорить, но если на нем возникла капелька, точка, буква, черточка, можно наложить множество систем координат, и кто знает, какая наиболее точно отражает действительное положение вещей. А еще есть умный термин – оценочная шкала. Их бесконечное множество, следовательно, и оценок любому явлению можно дать множество.

О чем же обычно не пишут в романах и повестях про любовь? Наверное, о том, как однажды по ряду признаков героиня начинает задаваться вопросом «не залетела ли я». Но об этом пишут. А далее умалчивают. Я упала в обморок в метро и очнулась, увидев людей, столпившихся надо мной. Меня усадили на освободившееся место и расстегнули куртку. И тогда я тоже задалась главным вопросом романов и повестей о любви – «а, вдруг, у меня будет ребенок?». Я шла по улице, а навстречу вразвалочку плыла девушка с детской коляской. Ребенок – это ведь начинается совсем другая жизнь, которая медленно перетекает из тебя в маленькое существо, а если отец Коля Ельников, то непонятно, будет ли ребенок нормальный, учитывая пристрастие кое-кого к гашишу и всяким увеселяющим средствам. К тому же, я ведь ничего о нем не знаю. Кто он, откуда? Когда думаю об этом, мысль влетает в зону невесомости, в туман, в толщу чего-то неопределенного и пугающего.

Пожилая полусонная библиотекарша, пыльная, пропахшая книгами, похожая на заводную куклу, узнала меня, улыбнулась и спросила: «Опять что-нибудь из Лотмана принести?». «Нет, – я натянула беспечную улыбку и сказала – учебник по акушерству и гинекологии принесите, пожалуйста». Библиотекарша, молчаливо и бесстрастно протянула мне зеленый увесистый том. Потом я шла по серой улице и вела про себя разговор с Богом на тему – зачем он сделал женщину из ребра австралопитека, всю жизнь только и мучайся. Вот, например, если все-таки окажется, что я беременна, стану матерью-одиночкой, как же это тоскливо. Значит, сделаю аборт. Стану убийцей, зато будет спокойная жизнь. А если ребенка больше никогда не будет. Но живут же и без детей. «Господи, – бурчала я, – хоть бы это была ложная тревога. Пожалуйста! Ну, зачем мне эти суровые вопросы и острые углы?» Жалко, что у меня и у многих других такое потребительское отношение к Богу. Только когда в жизни наметилось приличное ЧП, вспоминаем о нем. Вот, наверное, почему все великие писатели в основном мужчины – в состоянии, когда ты не знаешь, что сейчас происходит в твоем организме, ничего невозможно сочинить. Как можно себе это представить – одной рукой качать люльку, а другой выстукивать шедевры на компьютере, при этом раздумывая, где бы достать денег на фрукты, игрушки и цветастые детские платьица.

Зашла в аптеку и купила тест. Быть женщиной – это притягивает к земле, отрезвляет, обязывает. Но я же не верю в судьбу. А, если разобраться, судьба все-таки есть. Вот сейчас будет положительный результат, придется мне гладить пеленки и покупать подгузники. А если ребенок родится хилым… Положить в корзину и поставить у порога квартиры Ельникова. А если его к тому времени след простынет? Я вынула полоску теста из стакана с твердым намереньем избавиться от случайного плода. Тест был отрицательным. Уф… Ложная тревога. Но совесть была не чиста. Столько грязных мыслей пронеслось в голове. Столько зла.

Ангел

Маленькая часовенка оказалась закрыта. Маня дергала железную ручку черной двери: «Заперли, опоздала». Ни тебе Рождества, ни свечки, ни шоколадных с позолотой икон, ни баса батюшки. Черная запертая дверь, снежок, темные окошки часовенки за решетками. Рождество случилось.

Маня спешила домой. Метро тоже уже закрылось, пришлось ловить попутку. В салоне было темно. Машина, а в ней Маня, двигались по заснеженным пустынным улицам.

Усталая оттого, что постоянно надо куда-то спешить, никогда не успевать вовремя, что люди вокруг требуют такого внутреннего напряжения, что жить почему-то становится все тяжелее и тяжелее, Маня нахохлилась в гнездышке меховой шубки и заснула. Машина продолжала нестись по темному городу. Некоторые фонари были разбиты, некоторых и не было вовсе.

Когда-то Мане хотелось иметь своего ангела. Но ангела нигде не было, а намеренный поиск его в городе приводил к неприятностям. В то время Маня выясняла у разных знакомых, какое должно возникнуть чувство у человека, когда он впервые встречает своего ангела на улице или когда ангел впервые укрывает его крыльями от беды или когда ангел неслышно пролетает под потолком комнаты, обследуя все ее темные уголки и, вдохнув сон, ускользает в форточку.

Одна женщина в очереди как-то сказала, что все свыше должно внушать страх. Это разочаровало Маню, потому, что она не любила бояться. Старушка-вахтерша рассказывала, что лишь однажды за всю жизнь видела ангела. На черном море, вечером, он тихо прошел мимо по маленькой комнатке пансионата. И она, спросонья, трепетала от счастья. Бывший Манин парень рассказывал, что видел ангела часто и как-то даже сумел дотронуться до его крыльев, мягких, прозрачных.