Алексей Башилов - Крутые излучины (сборник) Страница 16

«Сколько стоит килограмм апельсинов?» – спросит кто-нибудь по привычке. Скажет и тут же смутится. В нём не цена, а доброта. Возьмёшь в руку этот волшебный шарик, подбросишь несколько раз на ладони и чувствуешь вес доброты.

Последний и то отдашь. А утром выйдешь на улицу – их ещё больше. Носят ящиками! Везут машинами! Много апельсинов, много и долечек, скрытой под шубкой-кожицей доброты!

Вот так всю зиму и живут в городе ярмарка апельсинов и ярмарка доброты. Не кончатся апельсины, не исчезнет образ тепла, не обесценится доброта.

Поговори со мною, мама!

У меня сегодня юбилей, круглая дата, не скажу какая. Ощущение необыкновенное: из глубины времён кажется, что мне не несколько десятков, а несколько тысяч лет.

Я не песчинка, принесённая ветром, не коротенький отблеск света, а целая вечность.

Какое счастье родиться и жить на территории Русской равнины, в России, а точнее, в Московской или в ближней, Смоленской, области. Через тысячелетия прочерчена длинная траектория человеческой жизни от первородного предка до наших дней.

Земная жизнь, сотворённая с помощью космоса, воплотилась одним животворным потоком и вошла в лоно природы. Как от кончика летящей звезды, вспыхнула и моя душа, проявилась в реально зримом земном пространстве.

Конечен я или бесконечно живой?

По родовому наследию жизни пронёс я негаснущий огонёк, дарованный небесными богами и светлыми предками нашими, через моих родителей, следующему поколению. Разве я смертен?! Нет. Я из бесконечности устремлён в бесконечность! Я уже в этой непрерывной цепочке жизни. Моя летящая душа не гаснет. Она, как ниточка жизни, свивается за горизонтом Земли в драгоценный вселенский клубок, перематываясь с одной жизнетворной планеты в другую.

Душа хороша, когда в ней напор и стремление к жизни.

Здесь, на Земле, я неотделим от тела. Да, оно постепенно изнашивается, отвергается и отторгается, а потом будет отправлено в обитель земного покрова. Какое счастье, всюду я вечен! Мне ещё и уже несколько десятков земных лет. Для души это мало, а для тела уже многовато. Оно тяжелит: глаза приспосабливаются к дальнозоркости; походка не устремляется, зато бег времени ускоряется; часто думаю о нашем прошлом и будущем; желаю больше свободы и независимости; становлюсь справедливее и не хочу быть хитрее. Кто-то большой и великий готовит меня, как космический аппарат, к неизбежному старту. Да и сам я уже беспокоюсь, неторопливо обдумываю свой предстоящий полёт.

Что же с собой взять для любимых небесных предков и первопредков моих, а что оставить земным и дорогим потомкам? Да ничего. Нужно просто остаться на своём месте, на своей траектории жизни: чтобы не прервать её бесконечность; чтобы постичь разницу между душой и телом; чтобы в себе увидеть душу и просветлиться телом; чтобы во все времена можно было отыскать человека, помеченного свидетельством о рождении и пребывании его на одной из прекрасных планет под названьем Земля.

Поговори со мною, мама!

Мама – моя Вселенная. А во Вселенной – это вы, мои отец и мать, дедушка и бабушка. Это вы – мои друзья. Вот вам – 90, ему – 75, другому – 60, тому – 40, этому – 35.

Вот так высоко выстраиваются наши души, как журавли в поднебесном клине, и увлекаются за горизонт.

Вместе легче лететь. С курлыканьем и переборами улетают, чтобы вновь возвратиться. А нам торопиться не надо: ветер времени сам всё изменит, кому ускорит, кому притормозит этот удивительно красивый полёт.

Поговори со мною, мама! Мама – моя Вселенная.

Деревенские причуды

Из купели в купель

Поездка в деревню из городского стесняющего узилища, выезд из его жадно захватывающего жерла, избавление от его жёстких жерновов – всегда эмоционально вздыблены и насыщены раздражением. Нужно хорошо понимать, когда из Москвы выезжать и когда приезжать. Иначе в «пробках» и непрерывно ревущем автомобильном потоке намучаешься изрядно и взбудоражишься, как от посещения летней роящейся пасеки. Трескуче-кипящее шуршание шин, отрывающихся от асфальта, и одновременное рычащее звучание сильных моторов, напоминающее нервные метания разбушевавшегося железного зверя, не заглушают даже опущенные стёкла авто. Стремглав летит машина по указательным стрелкам размеченного дорожного полотна, как выпущенная из лука чья-то, возможно неожиданно обрывающаяся, судьба.

Только когда подсядешь на бьющийся, как сердце, музыкальный ритм непрерывно льющихся из автомобильного радио песенных аранжировок, принимаешь устойчивое охранительное состояние души. После таких городских поездок монотонно тянущийся комариный звук полуторки в фильме о Великой Отечественной войне становится завораживающе-успокоительным. Везде проедет и ничего не случится.

В Одинцове заехал к племяннице Людмиле Владимировне взять продукты для её свекрови, проживающей летом в деревне Кожаново. Городская среда, а скорее, бессердечные, роботизированные быстрым ритмом жизни люди привнесли в её судьбу много печалей, не буду говорить каких. Теперь она вдова, как и её свекровь Александра Степановна.

– Приехать туда, всё равно, что купель принять, – удивительно ёмким образным сравнением поддержала она моё желание побывать на Родине. – Глубоко погружаешься в чашу природы и принимаешь эту программирующую гармонию, сотворённую Богом, – почувствовав моё оживление, продолжала моя самая дорогая, проницательно-умная племянница.

– Надо навещать, хоть на малое время, догнивающий домик родителей, – убедительно точно говорила она. И вспомнились мне два семидесятилетних брата, ежегодно приезжающие из Ельни на берег Днепра, хоть на денёк, на заросший пустырь родительского дома. На опустошённом паломниками, расхристанном и расхищенном доме они написали краской на ещё крепкой бревенчатой стене огромными буквами «Толя + Валя = Мама», но и это не спасло, дом сгорел по неосторожности от разгулявшейся молодёжи. При последней встрече братья рассказали, что их отца расстреляли по делу убийства Кирова в Ленинграде. Вот поэтому – Мама.

Раньше слово «купель» я воспринимал как погружение в зимнюю прорубь, как таинство крещения в православной церкви. Много раз я и сам купался в Днепре, где впервые на Руси начались обряды крещения. Услышанное новое смысловое значение, расширяющее представление о купели, мне сильно понравилось. «Купель, лоно, оэйкумена, оазис», – думалось мне во время поездки, и мысленно очерчивался, воображаемый круг предстоящих действий и посещений в родном уголке Смоленщины. Автомобиль легко распахивал перед взором воздушные окна, а в них: лесные посадки, поселения и геометрическая перспектива дороги. Смотришь вверх – и облака плывут за тобой, смотришь вниз – и дорога мчится назад, а по сторонам – многорядье стройных берёз и елей. Четырёхколёсная птица всей стосильной упряжкой мотора неслась, паря над дорогой, взмывая и замирая на спусках и поворотах, в места гнездований моих родителей и родственников…

Первая купель началась неожиданно быстро. Троекратно перекрестившись и произнося охранительную молитву, я открыл замки целый год пустовавшего дома и, как бы не найдя в них родителей, прохаживался по коридору, кладовой, террасе. «Почему их нет, может, куда-то ненадолго отъехали?» – обманывалась не верящая в загробную жизнь душа. Неосознаваемая вина и жалость утраты будоражили сердце, хотелось страдать, лицо искривлялось до точки рыдания и предательски распрямлялось. Надо было настраиваться и продолжать жить по-своему, без родителей. Вынул вторые рамы зарешечённых окон, стряхнул паутину, смёл прошлогодних мух, засохшего шмеля и бабочку, поругался на крысу и мышь, небрежно оставивших свои следы, промыл посуду и приготовил на стол.

Вскоре, зная о моём приезде, собралось пять закадычных дружков, традиционно встречающихся каждое лето на обозначенном пятачке Смоленской области и поименованном в картах Интернета как Аносовский льнозавод. В эпоху советской власти завод работал в три смены и выдавал горы льняной костры, отправлял прессованные тюки льноволокна даже на экспорт. Остатки кирпичной кладки, с берёзками наверху, напоминают о былом трудовом авангарде, как руины разрушенных храмов – о чистоте религиозных помыслов.

И вот собрались мы разом и вместе. С давней детской поры мой первейший друг, называю его по-мальчишески – Толька Егоров; здесь жили его родители. Не менее чем первейший, друг Колька Грибок, приезжавший на школьные каникулы из Москвы. Бывало, долгое лето бегали мы в кедах и крутили педали велосипедов.

Анатолий Егорович Егоров сегодня пенсионер, живёт в соседней деревне, в центральной усадьбе обанкроченного молочно-мясного совхоза «Хвощеватовский». На землях бывшего коллективного хозяйства теперь создаётся охотничье предприятие за счёт городского финансового капитала, выдвигаемого из неведомых глубин частным предпринимателем, любителем природы. Как самого лучшего охотника Егоровича зачислили в егеря без документа на образование. Николай Николаевич Грибок работал на стройках Москвы прорабом и, измотавшись на них, растратив здоровье, ушёл по сроку на пенсию, прикупил покинутый домик, закрепился в нём и живёт целый сезон. Рано весной приезжает, поздно осенью уезжает – из-за зимних сквозных холодов и тоски деревенского одиночества. До сих пор любит читать книги и с интересом смотрит телевизор.