Анна Андронова - Симптомы счастья (сборник) Страница 17

Вероника и правда была хоть и не родная, но не злая. Нормальная, обычная свекровь, так Таня считала. Павлусика вон как любит, песенки с ним поет английские, буквы учит, игрушки покупает дорогущие – не жалко. Она ведь где-то в деревне родилась. Уехала в город учиться, тоже, наверное, в общаге жила. Вцепилась.

В институт, в Сергея, в его «академическую» семью и квартиру. Отряхнулась от всего прежнего, выращивала себя заново. Холила, воспитывала, вымазывала кремами, массажами, бассейнами, аспирантурами. Вырастила. Бореньку тоже вырастила. Тоже ему, наверное, английские слова вдалбливала, на теннис водила, покупала джинсы фирменные. Любила. А теперь он даже разговаривать с ней не всегда хочет. Зря старалась. Ей, наверное, тоже грустно бывает, еще как. Просто она хорохорится, держит лицо.

Боря – в Австрии. Сергей Сергеевич занят на работе семь дней в неделю. Вечером, за ужином говорит телевизору сквозь газету, не отрываясь от тарелки: «Дорогая, как прошел день?» Живет дома Таня – чужая дочка. Зато Павлусик – свет в окошке. Или не свет? Таня Веронику по-своему даже жалела, только понять не могла, почему она еще одного ребенка так не хочет. Это же внук ее, родной. И в первый раз… Странно, как будто это так легко – оп, и нет его. Тане нелегко. Она думает и думает, ходит мыслями по кругу, как все обратно с головы на ноги поставить. А Вероника, интересно, думает?

График у Вероники относительно свободный, она в инязе преподает. Доцент. Иногда утром упорхнет на занятия и до глубокой ночи пропадает – дела какие-то, потом с подругами встречается. Каждый день студенты приходят репетироваться – и совсем взрослые, и ребята. У Вероники методика даже какая-то авторская, быстрая подготовка. Могла бы и Таню поучить, только ей некогда, Тане. То Павлусика кормить, то гулять, то стирать-гладить. Не до учебников. А иногда Вероника встает поздно, часами пьет кофе на кухне, застревает в ванной. Гимнастику делает или маникюр. Сериалы смотрит! Лично Таню от них тошнит, даже на даче, от тоски, ну никак не смотрятся. А Вероника – пожалуйста! Да еще обсуждает с Лизуней. А Лизуня, кстати, не липовая доцентша. Не от сохи, а настоящая, потомственная интеллигентка! Змея. А туда же!

Первое время Таня свекровь очень стеснялась. Совсем не знала, как разговаривать. Вероника всегда такая важная, красивая. Нет, не красивая, а нарядная, торжественная, как будто всегда на праздник. В полной боевой раскраске. Ногти длиннющие, прическа как из парикмахерской. И говорит всегда уверенно и твердо, попробуй возрази. Таня поверить не могла, что свекровь и убирается, и готовит сама, и белье стирает. Так ей все эти занятия приземленные домашние не подходили. А как-то вышла утром из комнаты – Вероника пол моет. Подоткнула юбку, как крестьянка, и возит внаклонку из угла в угол! А тряпка у нее, между прочим, обыкновенная, земная. Из старой футболки! И тапочки кондовые в клетку. Под левой коленкой вспухла извитая вена, кожа там старая, дряблая, у мамы лучше! Но мама потолще немного, да и потом, она же мама! Но… Вероника вымоет руки, обует каблуки. И станет опять королевой, а мама останется Золушкой. А Таня останется Золушкиной дочкой.

Мама даже курить не научилась как следует! Вот Лизуня, например, сядет, закинет ногу на ногу, глаза томно прикроет и дымит. Пускает дым из носа, как дракончик. Мундштук у нее полуметровый, хвалилась, что заграничный. И Вероника иногда баловалась, за компанию, вертела в руке сигарету, потом тушила. Боялась, наверное, привыкнуть. «Ты, Лизуня, так вкусно куришь, аж завидно!» А мама? Таня однажды вышла поздно ночью на кухню, даже не сразу и поняла, испугалась. Мама встала на стул и торчит всем туловищем в форточке, чтобы дым не шел внутрь, из-за занавески видна только оттопыренная родная и знакомая попа, обтянутая простецкой «ночнушкой» в горох. Смех!

И Фрося на подоконнике караулит! Таня ничего тогда не сказала. Маму пугать не стала, вышла тихонечко и дверь прикрыла.

Мама не красилась, не носила украшений, не посещала массажиста и понятия не имела, что такое грязевые обертывания. Что-то от суставов? Ноги у мамы немножко коротковаты и плотненькие, поэтому и туфель на каблуках она не любит. Есть у нее одни, но это только «на случай приезда английской королевы». Есть брюки черные очень теплые и не очень, брюки серые летние и брюки старые – «огородные». Какие-то кофточки, свитерки, пальто из волосатого серого драпа.

Как она с такими данными работает директором аптеки? Директор – это бизнес-леди. Любая леди имеет деловой костюм, шарфик и косметичку, а у мамы в сумке размером с суповую кастрюлю лежит все вперемешку от документов до банановых шкурок недельной давности в подозрительном пакете.

Для спокойной и тихой мамы, всегда немного грустной, хотелось яркого, блестящего и сверкающего. Расшевелить ее, рассмешить, раскрасить. В первом классе Таня малевала губы и ногти лиловой гуашью и корчила перед зеркалом рожи. Потом подросла, завела свою косметичку, всякие штуки-дрюки. «Мам, давай я тебя буду каждый день на работу красить? Нет? Ну, тогда дай я сейчас тебя просто так накрашу для тренировки?» Мама терпела. Глаза – синим. Губы – красным. На веках обязательно жирная подводка черным. Ресницы – густо, под «тараканьи ножки». Тетя Нина бы одобрила!

Таня на маму обижалась, точнее не на маму, а за нее. Вот едет она усталая с работы домой, без помады, без улыбки, в унылом пальто и темном вязаном берете.

С кошелкой. Передает на билет. Пальцы у нее неизящные, ногти пострижены под корень, обручального кольца нет. Все думают – вот едет женщина одинокая, немолодая, никому не нужная, даже не замужем. «Почему это ты думаешь, что немолодая никому не нужна? И потом, мы же с папой развелись, зачем мне кольцо?» «А у тебя оно было?» – спрашивает жадно Таня. «Нет, Танюша. Тогда это было необязательно». – «А сейчас обязательно!»

Десять лет Таня хотела попросить папу купить маме кольцо, даже выбрала в ювелирном. Во-первых, надо дарить лично, поэтому папе пришлось бы приехать. Во-вторых, он потом мог бы остаться, например, на выходные. И в-третьих, мог бы вообще остаться жить, место-то есть! Но тогда было некуда девать Марину, и Маечку, и рыжую собаку. Таня уже привыкла, что они есть, и их было жалко совсем убрать. Жалко, если Марина тоже будет ездить в общественном транспорте без обручального кольца, и все вокруг будут думать, что дома ее никто не ждет! И потом, Таня знала, что папа никогда к ним не придет. Она не смогла бы объяснить чужому, но сама чувствовала.

А Юра приходил. Даже два раза. Только первый раз, когда родилась Маечка, у него дальше двора не получилось. Он восемнадцать часов провел в мучительном бездействии. То топтался в вестибюле роддома, того самого, где когда-то родились Таня и Петенька, то бродил по улицам. На работу не пошел, разговаривать ни с кем не мог. Роды были тяжелые. Выходила акушерка, говорила разные слова: то «вяло», то «туго», то качала головой. Наконец появилась долгожданная девочка, будущая Майя назло ноябрю. И как только небольшой консилиум педиатров, оплаченный Марининым отцом, вынес заключение, что все дырочки и стеночки ее сердца расположены правильно, Юра побежал домой.

К себе домой. Он бежал без шапки вдоль трамвайной линии и кричал беззвучно, задыхаясь от счастья: «Шура, она здорова! Шура!» Влетел во двор и встал. Как он смеет прийти сюда счастливым?! Что он скажет ей? Что девочка здорова? Он развернулся и пошел обратно. Ноги дрожали от напряжения, во рту пересохло, в голове пульсировала кровь. Все хорошо, хорошо, успокойся. Девочка здорова.

На мгновение ему показалось, что в окне на четвертом этаже дернулась занавеска. Третье справа, после балкона. Когда-то он ее оттуда высвистывал. Прикрывал рот рукой, чтобы никто не подумал, что это он. Взрослый дяденька, а свистит. Ему показалось, что Шура стоит за занавеской и смотрит во двор. И Шура потом смутно вспоминала, что в тот день ей вдруг померещился во дворе… А она сидела у телефона, ей уже «добрые люди» рассказали, что Марина в роддоме. Вдруг будет мальчик? Трудно представить, как тогда сложится жизнь. Юра отдышался на лавочке и ушел. Девочка здорова, Таня ее потом полюбила.

Второй раз он прибежал сюда, когда Маечка болела. Он был в командировке, как всегда. Далеко. Позвонила теща, нашла в гостинице. Дочь заболела не очень тяжело, но в больнице, чтобы было еще лучше, сделали что-то такое сильное, от которого наступила неадекватная реакция, неожиданная. Какая-то аллергия. Они с Мариной в реанимации. «Вы понимаете, Юра, или нет свои мозгом, что значит, когда мать пускают в реанимацию?» Он-то как раз понимал! Дома, далеко от него умирала его доченька, здоровая, красивая, с самым правильным в мире сердечком! Врач потом сказал, что выживают единицы, и Маечка – это чудо.

Как он опять выстоял эту билетную очередь? В бреду, в тумане. Казалось, быстрее будет бежать, чем ехать. Его знобило в поезде, чай был безвкусный, машинально убрал в сумку железнодорожный сухпаек, который всегда привозил дочке. В первый раз заломило сердце. С вокзала он сразу стал звонить домой. Оказалось, уже все в порядке, перевели в палату, опасности нет.