Лев Халиф - ЦДЛ Страница 17

Росла, как никогда, индустрия чисток. И выросла до масштабов внушительных. Весь мир в состоянии почистить. Тем более сверху так он пятнист.

Сегодня, исходя уже из генетических предпосылок, хранители партийных риз наконец-то поняли, что человек неисправим. Сколько его ни уничтожай, а все одно – не по-партийному жить хочет. С присущими ему человеческими слабостями. Как-то – есть и чтобы не было государственной диеты. Одеваться покрасивей и просторней. И необязательно с туго затянутым поясом. Напротив – и отпустить пора. Сколько можно ходить с перетянутой талией? А главное – хочет иметь свое мнение, наглец. И не то мнение, что в ЦК занафталинено, а именно свое, наконец-то проклюнувшееся сквозь шестидесятилетний шлак пустых и ничего не значащих слов. Ибо голова, как справедливо понял человек, не только для шапки ему дадена. Как, впрочем, и сердце не только для партбилета. Вот только нашего брата автора живопишущего еще не понимают. Полагая, что нам пошли впрок их былые и настоящие казни. Ну никак не желают понять – по причине, что нас они лучше всех воспитывали.

Так кто же ныне человек человеку?

Конечно же волк… Если он не в стае единомышленников. Где уже человек человеку – товарищ. И не просто товарищ, а уважаемый товарищ… волк. Другое дело – какой волк человеку товарищ? Да еще уважаемый?

А как же с позорным наследием прошлого? Неужели уже закрасили его красной краской и пятна исчезли? Новая историческая формация – советский народ, «чей адрес – не дом и не улица, чей адрес – Советский Союз»… И без пятен? Да что он, хуже других?

Да уже свои родимые появились. Вон как вылезают сквозь кумач (и не от стыда) – вон как лезут – свои, ни на что не похожие. Ни у кого не заимствованные – новоотечественные, советские. Куда более отчетливые, чем когда-то, – пятна социализма. Черные, надо сказать.

– Да, – говорит сосед, – моя бабушка, повидавшая мир, тоже говорит, что такой жизни, как у нас, – нигде больше нет. И быть не может. – Его единственная бабушка летала стюардессой. Бабушка-стюардесса… Это было нечто новое в авиации. Ну да ведь у нас вообще все не как у людей. Чего уж тут удивляться. – Зато меня почитают за маленького, когда я говорю, что моя бабушка – стюардесса. Ведь все стюардессы, как правило, ассоциируются у всех почему-то с молодухами с неимоверно большим бюстом. Чего у бабушки моей давным-давно нет в помине. Она утверждает, что женщины у нас под старость – всегда далеко пойдут. «Вот видишь, и я наконец-то стала стюардессой. С 1900 года мечтала, когда впервые увидела самолет… Да и первый мой любовник был авиатор (так тогда называли летчиков)…» И еще моя бабушка говорит, что эти олухи нас всю жизнь будут кормить. А наши вожди при этом еще будут капризничать. Вот почитай газеты, скажем, русские за рубежом (они сюда попадают в кое-какие учреждения) – «В государственном департаменте и теперь преобладает мнение, что советский глава не согласится на встречу в верхах…» – Черным по белому сказано. А ведь куда справедливей, если бы там было напечатано, к примеру, так: «Вчера в Вашингтоне закончились (наконец-то!) – пятидесятилетние и бесплодные переговоры между американским президентом и советским лжепрезидентом». Ан – нет! Все толкуют. И заметь – чем больше вы, крамольники, над ними смеетесь здесь, тем серьезнее говорят с ними там. А ведь клоуны, каких еще цирк не видел.

– Как же ни к чему? – возражаю я. – Эти безусловно бесплодные для Запада переговоры привели отсталую и нищую Россию в ряд супердержав – себе же на голову мощным танком… с неба. Я не хочу сказать, что она и сейчас не отсталая и не нищая. «Каким ты был, таким остался», как поет народ с голодухи. Но танк-то – хорош! Да и не сравнить вчерашнего захватчика – с сегодняшним. И все благодаря чему? Родимым пятнам капитализма. Им – родимым. Это их не белым хлебом единым Кремль живет.

– Эксперимент социализма. Не знаю как кому, а мне он уже надоел, – сказал сосед через стену.

– Опыт погибать, у кого он есть? – отвечаю ему.

Не хлебом единым (по карточкам или без) жив и человек советский. Юмор доходяг, он еще больше юмор.

«Здравствуй, племя младое, незнакомое!» – сказал Поль Робсон. А племя ему сразу загадку: «Залетная, певчая, на черных яйцах сидящая и вообще – веселая птичка. К тому же друг Советского Союза – и кто ж это к нам прилетел? И вообще тетя Дуня басом лучше поет…»

Газета «Гудок». Здесь работали когда-то знаменитые одесситы – Ильф, Петров и Олеша. И сегодня нет-нет да прорвется юмор.

Читаем – «Круглые овощи – круглый год!» А вместо шапки «Москва-Сортировочная» – «Москва-Сортирочиая». Что, конечно, неправда – сортиров в Москве можно по пальцам пересчитать. Это тебе не Париж писсуарный.

Или любимая сумеречная и бульварная газета москвичей – «Вечерка»[2]. Особенно задняя ее часть – «Разводы»: «Гражданин ГАДЮКА В.И., проживающий в Москве по улице Красногвардейский Тупик, дом № 8, кв. 197, возбуждает дело о разводе с гражданкой ГАДЮКОЙ В.В., проживающей там же…» И вдруг – «ЛЕТАЙТЕ САМОЛЕТАМИ АЭРОФЛОТА В НИЦЦУ!» Это рожденному-то ползать? Да еще в Ниццу – в самую что ни на есть заграницу?!

По-моему, тут наборщики напутали что-то. Или скорей всего забыли к Ницце добавить всего лишь тройку букв. А впрочем, все понятно – задняя часть газеты. И добавлять не надо. Советский человек и не такие кроссворды может читать.

Тридцать сребреников. Тридцать три – возраст для распятия. Тридцать семь – самое время погибнуть великим поэтам. Библейская семерка и русская тройка – и вот она – смерть!

Троица. Триста лет Романовых. Тройка. Трешка. Трояк. Третий – лишний (когда не на троих). Нет, что ни говори, а тройка – любимая нами цифирь (троянский конь сюда тоже годится). Трибунал, где обязательно трое – один знает – чем, другой – зачем, а третий – как (ставить к стенке). Трехглавая Фемида – грозная Фима с двумя попками-заседателями. Осталась тройка со времен Гражданской Резни. Осталась тройка, пышно именуемая – Народный Суд… (раньше хоть был нарядный – в париках и мантиях, да и присяжные были вполне прилично одеты).

– Я случайно здесь, – сказал сосед мой.

– А я нет. Это Бог ткнул меня носом. Я всегда был подслеповат. И вообще, мне кажется, долго в цепях нас держали, как поют ветераны. Интересно, что это были за цепи, если вспоминая о них – поют? И как ты думаешь – закончилась Гражданская война или еще идет?

– По идее она и не должна прекращаться. Или вы думали, дав быдлу власть, оно будет дискутировать с вами? – вопрошает кто-то в голове бесчисленной и уже мертвой колонны. И заклинает: «Дальние потомки наши, не приведи бог вам отведать эту свободу по-большевистски!»…

Отведали. Оглянись – за тобой не одно поколение топает.

Ночь. Где-то далеко сгорал черный воздух. Такой ценой отвязывался от земли. Но зарево полыхало недолго. Горизонт подергался еще немного и утих.

Едет народный судья в командировку на Запад. Мы тоже можем поехать за границу. Если не сидим. В отличие от заграничных туристов мы поедем без визы и загранпаспортов. Ужгород… Чем не Венгрия? Калининград… Чем не Германия? Курилы… Чем не Япония? Выборг… Чем не Финляндия? В Польшу, Румынию – пожалуйста! Львовы и всякие там Молдавии… Вот в Америку бы! Может, когда-нибудь поедем и в Америку, Северную ли, Южную – без разницы.

Доверчивость. Потом преступная доверчивость. Потом сверхдоверчивость. И, наконец, фанатизм. Ему тоже нужно учение. Вожди-фанатики. Слушатели. Маньяки, часами репетируют перед зеркалом свои истерики. Уж не затем ли, чтоб потом на Западе издавали их? Если не в состоянии заткнуть им рот, то заткните хотя бы свои уши!

Дураки никого не боятся. Никого… кроме белых халатов. Когда профессор с мировым именем плачет, как ребенок, и причитает: «Больше не буду!»… Вспомните это на Разрядке вашей. Когда хамелеонить не умеющих отъединяют от доброго имени и хотят ими напугать вас – оглянитесь на свою доверчивость. Она добавляет им срок. Глазея на респектабельность потемкинских деревень и задирая головы на сталинские небоскребы – троньте любую трещину на советском фасаде! И она обожжет вас криком. Сколько их – только политзаключенных? Одних политзаключенных. Совершенно одних.

Вам кричат, что Россия – маяк. Штормуйте, держась за Россию! Равняйтесь на Россию! Поближе к России! Но маяк – это же куда не надо плыть. Это же предостережение.

Едет китаец, смертник. В чемодане два килограмма чистого, как слеза, урана. Везет из Европы первый китайский уран, явно втайне купленный. Едет, облучая всех вокруг. Улыбаются ему встречные – китаец в Европе! Так и умрут с улыбкой. Спешит китаец – Мао нужен уран…

Призрак коммунизма по Европе бродит.

Едет народный судья в командировку на Запад. Грядет судия с двумя заседателями на веселящийся Запад. Едет судить? Да, но в порядке обмена опытом. Нет, это еще не выездная сессия народного суда Советского района.