Наталья Симонова - Перепутаны наши следы (сборник) Страница 17

Однако неприязнь к ней была не главной бедой Васьки. Главной стала несчастная любовь.

С Наташей Вася познакомился в дворовой компании. Это была типичная «плохая девчонка», в образе trash girl, с печальными, даже трагическими глазами, выражение которых только подчеркивал отчаянный «антигламурный» макияж. Наташа была самостоятельна и ершиста. Совершенно не ладила с родителями. Отец ее, дальнобойщик, мужчина решительный и к рассудительности не склонный, на всякую Наташину выходку реагировал выхватыванием ремня из брючных шлевок. Дочь убегала из дома.

Всякий раз, когда Юля смотрела в глаза этой девочке, у нее щемило сердце от какого-то безысходного сострадания, которого она не могла объяснить. Но вообще-то Васькину пассию, конечно, не любила. За что ей было любить Наташку, если именно с ее появлением начался их разрыв с сыном? Вряд ли девчонка настраивала Василия против матери. Но весь ее образ жизни, с ночными гуляньями, депрессивной музыкой, покуриванием травки (об этом Юля узнала по отрывочным сведениям, роняемым Василием еще вначале его любви, когда он с матерью не ругался так часто и так ожесточенно), – весь образ жизни Наташи утягивал Васю от Юли, заставлял резко и безжалостно отрываться от семьи, доказывая собственную безусловную взрослость и смехотворность попыток матери управлять им или навязывать свои дурацкие устаревшие правила жизни.

У Наташи тоже была какая-то любовь, и отнюдь не к Ваське. Любовь эта опять же была не взаимной, какой-то трудной, болезненной и безысходной. Васькой Наташа не то лечилась, пестуя его чувствами собственные раны; не то она на нем отыгрывалась за свои любовные неудачи. Как бы то ни было, девочка явно стала для парня бедствием, что было совершено ясно Юле. А безумствующий Васька все лез и лез на эту амбразуру, все пытался привязать Наташку, все стелился ей под ноги. Иногда они даже приходили вдвоем ночевать. Юля скрепя сердце это терпела. Только, судя по больным тоскующим глазам Васи после каждой такой ночи, вряд ли это приносило сыну много радости. Отдаваясь ему от тоски, Наташа за мужчину Василия не держала. Ей вообще нравились парни постарше. Но она страдала от пренебрежения своего жестокого возлюбленного и о влюбленного Ваську, словно в отместку, вытирала ноги. При этом по первому зову бежала опять туда, в ту жизнь, где ноги вытирали об нее, но куда ее неудержимо тянуло. А Вася страдал. Но всякий раз был счастлив, когда, в очередной раз поверженная, Наташка приползала к нему зализывать раны.

Юля с болезненным чувством наблюдала эту повторяющуюся цепную реакцию, понимая свое бессилие хоть чем-то помочь сыну. Беспокоило ее и то, что он учился в выпускном классе. Предстояло поступление в институт, и надо было готовиться к ЕГЭ. Но он, прежде устойчивый хорошист, учебу почти забросил. Единственное, что в нем еще напоминало прежнего Василька, – это его привязанность к кошке Басе, которую они когда-то подобрали на улице и принесли домой больным котенком. Басю он по-прежнему любил. А Юлю, казалось, ненавидел.

В принципе, и самому Василию так казалось. Мать его напрочь отказывалась замечать, что он окончательно и совершенно вырос. К тому же в последнее время она, по его наблюдениям, чудовищно поглупела. А главное – упрямо встречалась с этим уродским Олегом, что действительно выводило парня из себя, отбрасывая от нее на километры. Мало того, что в свои почтенные вроде бы тридцать шесть мать неизвестно зачем встречалась с мужиком, так был бы еще хоть нормальный мужик. Но нет, она выбрала молодого парня! И этого Василий принять уж никак не мог. Он считал, что глупая курица позорится сама и позорит его. Ему мерещилось, что наглый красавчик смеется над ней, а она, вместо того чтобы проявить гордость и выставить козлину вон пинками, липнет к нему, для него носит короткие юбки и дурацкие прически. И воображает как идиотка, что этот гад ее любит и вот-вот на ней женится. Женится он, как же! Вот все бросит – и начнет жениться…

А раньше Вася гордился своей мамой. Ему нравилось и то, что она выглядит почти девчонкой, и ее юбки, и веселые стрижки. Теперь Юля казалась Васе нелепой. Да просто безмозглой дурой. Он злился и говорил жестокие слова. А главное – не звонил ночами, когда подолгу задерживался с друзьями или с Наташкой. Даже выключал телефон – «чтоб не доставала».

Юля понимала: давить на мальчишку бессмысленно и вредно, иногда ей удавалось проявлять рассудительность. Но и в этих случаях сын держался, скорее, враждебно. Она старалась терпеть «несправедливость», но в конце концов нервы не выдерживали напряжения – Юля переходила на критику, срывалась на крик. Надежды на обретение хоть какого-то общего языка в очередной раз не оправдывались. Возвращаясь с работы или с переставших радовать свиданий с Олегом, она с трудом занималась домашними делами, душу тяготила тоска. И утешить ее было некому.

Хотя нет… Одно существо в мире было ей неизменно предано. Кошка Бася терлась у ног, смотрела в глаза, любила забраться на руки, чтобы помурлыкать, потоптаться передними лапами от избытка чувств… И вот теперь Юля с тревогой наблюдала странную беспомощность и пугающую кривоватость ее походки.

– Что же с тобой стряслось? – озабоченно бормотала она, поднимая кошку с пола. Благодарное животное урчало еще в полете. – Что с лапами? – Бася сидела, поджавшись, видно было, что на коленях хозяйки ей лучше, чем на полу, и что на свою долю кошка не жалуется. Юля развернула заднюю Басину ногу, пытаясь что-нибудь на ней рассмотреть.

– Мя, – сказала кошка, осторожно освобождая лапку из Юлиных рук и мостясь у нее на коленях в прежней позе.

– Больно? Девочка моя… – Она поцеловала кошку, склонившись и прижавшись лицом к нежной шерстке. – Только ты меня понимаешь, Басюша, – приговаривала, поглаживая животное по спинке, – только ты и любишь. Васька все время орет, и это еще хорошо! Орет – значит, дома. А Олег… Прямо не знаю, что у нас происходит, стал на меня раздражаться… И Васька злится, что с ним встречаюсь… Бась, но это же смешно! Можно подумать, было б лучше, если бы я встречалась с каким-нибудь дедушкой. Далась Ваське Олежкина молодость! Ну правда же? Он же не в папы напрашивается… – Юля вздохнула, мысленно обозревая свою невеселую жизнь, и опять поцеловала кошку.

С Олегом они ссорились все чаще. На самом деле Юля и сама не представляла, как бы можно было им жить втроем – Олег, она и ее сын. Но то, что Олежка не делал предложения и не предлагал селиться вместе – ее оскорбляло. Да и просто, по обычной «девичьей» запрограммированности, Юля хотела замуж. А Олег мечтал о собственном строительном бизнесе, о «Майбахе», о большом загородном доме – но никак не о женитьбе. С Юлькой Олега все устраивало как есть. Если бы еще подруга не донимала его так часто разными женскими заморочками, было бы вообще офигенно. Юльку он любил. Но любовь любовью – а семья семьей. Пока что его семьей были мать и сестра, вот за них он добровольно нес полную ответственность. А Юлька была его радостью. И почему ее это не устраивало, он не понимал. Ну разве не к радости должен стремиться человек?

В общем, Олегу было почти хорошо, а Юле довольно-таки плохо. Причем сама Юля могла придраться к чему угодно. Ее могло раздражить, что он опоздал на свидание, что в обеденный перерыв, когда, метнувшись к нему домой, они крутили свою торопливую любовь, из-за спешки Олег был не слишком внимателен. Или что, гуляя вдвоем по парку, они говорили только о том, что занимало его. Ее проблемы Олега не то чтобы не интересовали, но… Да что там говорить! Не интересовали они его совершенно. Просто пофиг были Олегу все ее проблемы.

– Юлька, ну отстань ты от Васьки, сразу всем полегчает! – умолял он как бы в шутку, хотя Юля отлично понимала, сколько там процентов шутки, а сколько действительного нежелания вникать в ее трудности. – Ну что нам, поговорить, что ли, не о чем, кроме как о твоем пока еще не перебесившемся сынуле! – скулил он.

– Вот так, да?! – надувалась она.

– Ну, прости, зай, прости, не обижайся, – умолял он, целуя ее. – Просто я и сам в его возрасте таким же был. А ты разве нет? Да все у парня нормально. Нельзя же постоянно только о нем и разговаривать.

– А о чем, например, нам можно разговаривать? – вскипала Юля. – О твоих проблемах на работе? Или о твоем будущем отпуске, твоем ремонте? Типа твои заботы – это наши заботы, а мои – уже только мои, да?..

Олежка, конечно, человек был неплохой, но уж больно легкомысленный. Уж больно эгоистичный в своей беззаботности. Молодой, небитый, непуганый, счастливый прямо до жестокости, до категорического нежелания вникать ни во что тяжелое, горькое в жизни… В общем – не ее поля ягода. Так считали и мать Юли, и Васька, и подружки ей намекали. И в целом получалось, что огорчений и боли в этих отношениях было больше, чем утешения и радости.

Печаль свою и неудовлетворенность, и раздражение от непонятости, от того, что ей так по жизни не везло, Юля несла домой. А Вася нес в их дом отчаяние нелюбимого и без памяти влюбленного подростка. И молодую злость кипящего гормонами, жаждущего самостоятельности шестнадцатилетнего мальчишки, которого по-прежнему, как будто он не вырос уже, пыталась опекать реально поглупевшая и ставшая невыносимой мама.