Татьяна Успенская - Главная роль Страница 17

Какая муха его сегодня укусила? Без «здрасьте» и без «куда поедем?» и вошёл и вышел.

Очнулся Алесь от тишины. Варвара вроде с лица спала.

– Что с вами, Варвара Родриговна? – спросил нерешительно и почувствовал: не надо было спрашивать!

– Нет у меня месячных. Рвота у меня от него. Что-то переиначилось – словно нутро мне поменяли. Рвота тут… – ткнула себя в горло. – Чувствую: убьёт он меня!

Вот когда от страха дыхание пропало.

– Запала я на тебя…

«Нет!», «Молчи, Варвара!»

Бежать прочь.

А вместо этого на коленки перед ней бухнулся.

– Не надо, Варвара Родриговна, пожалуйста, не надо. Он же любит вас! Да я вам всю жизнь служить буду!

Побежала из кабинета она.

Звенит звонок. Лиза сама бежит открывать.

– Риша, я истерзала его. Скажи ему… генетика не причём… на весах – помочь, чтобы не один был.

– Ты что-нибудь понимаешь? – Гоги берёт из Регининых рук сумку с пельменями, помогает ей снять шубу, идёт в кухню.

– А что понимать? Тот, кого она возьмёт, перестанет быть один, от неё получит любовь. Лиз, дай кастрюлю и услышь: ты – большая актриса. Это тоже на чаше весов. Смотри, я чиркаю спичкой, видишь, огонь горит? Ты – на сцене. Знаешь, о чём пьеса? Режиссёры видят в главной героине лишь характерную актрису, готовы смеяться над каждой её репликой и расхватывают её на эпизоды. А один… Гоги… видит в ней актрису трагическую и даёт ей главную роль, даёт возможность полностью реализоваться. О Раневской пьеса.

Лиза садится, во все глаза смотрит на Регину.

Закипает вода. Регина солит её, вскрывает один пакет пельменей, второй.

– Ну и…? – торопит Лиза Регину.

А та молчит.

– У меня сейчас обуглится щека! – поворачивается Лиза к Гоги. – Зачем вы так смотрите на меня?

– Я мальчик перед тобой… Все эти годы… Ты не читала мне, а я знаю: в тебе – строчки всех моих поэтов. Слышу твой голос: «Быть может, прежде губ родился шёпот и в бездревесности кружилися листы…»[5], «Февраль. Достать чернил и плакать…»[6]. Во мне тоже вместо крови строчки.

– Замолчите.

– Это он специально для тебя, Лиза, написал пьесу, – голос Регины в звенящей паузе. – Это первая его пьеса. А ты не идёшь в театр. Разве это справедливо?

– Замолчи! – просит Лиза и кладёт руки на живот.

Регинино – «это», «это»…

– Не из-за меня ты осталась без ребёнка… – не говорит Гоги, а она слышит: он так думает. – Я не виноват и в том, что для тебя не было роли, я искал. И я не ушёл от тебя.

Звенит звонок.

Гоги тяжело встаёт и, как старик, идёт открывать.

Возвращается с жёлтым большим конвертом, протягивает Лизе. Машинально Лиза открывает.

Доллары?! Какая-то ошибка.

Гоги вытягивает из конверта лист бумаги. На большом листе две строчки крупным машинописным шрифтом.

– «Лиза, посылаю тебе твою долю, – читает Гоги. – много зарабатываю. Ты очень хорошая актриса. Прости меня за всё. Алесь».

Булькают пельмени в кастрюле.

– И сколько мы будем молчать? Кажется, к нам едет ревизор… – Регина выкладывает на тарелки пельмени. – Где вилки, Лиза? – И кричит: – Ты слышала, что я тебе сказала: Гоги сам для тебя написал пьесу?! Для тебя. Алеся нет, он ушёл.

– Он не ушёл, – говорит Гоги. Всё ещё стоит, как стоял, когда читал письмо. – Алесь любит Лизу. Он не может от неё уйти. И, если Лиза хочет, мы вернём его.

– Он женат на другой женщине, – вырывается у Лизы. – Она подобрала его замерзающим на скамье, как я Жору.

– Лиза, ты – на сцене! – кричит Регина, словно Лиза от неё далеко. – Горит огонь, Лиза. Ты же видишь… Одну секунду побудь сама в себе, ну же, нырни в себя. Мы с тобой, – шепчет Регина. – Ты же видишь. Есть роль – для тебя. Есть Гоги – для тебя. И я. Есть сотни, тысячи людей, которых ты подожжёшь, Лиза! – Регинин шёпот бьёт по барабанным перепонкам.

И тишина.

Регина уже сидит за столом и ест пельмени.

– Ребята, ешьте, пока горячие.

– Предлагаю компромисс, Лиза. – Гоги, наконец, садится, аккуратно засовывает листок бумаги обратно в конверт. – Рина права, давай сначала поедим. – Он медленно жуёт, словно совсем не хочет есть, а он очень хочет есть.

– Мы забыли поставить чай, а я хочу чаю, – говорит Регина с полным ртом.

Лиза знает, какой компромисс предлагает ей Гоги. Пока готовятся документы, пока она занимается на курсах, она успеет сыграть свою главную роль в Гогином театре.

– Да, я согласна.

Ещё не погас последний звук, а Гоги уже вскочил.

Он стоит над ней. И его слова тают в парке бурлящего чайника:

– Мы с тобой вместе их вырастим. Они будут наши общие дети. Петя сейчас выбивает брошенный дом в близком Подмосковье, всего полчаса на автобусе. Бесплатный. Недалеко от него мусорный полигон и запах… Но запах… лишь когда ветер в ту сторону. Дом – большой, ухоженный. И сад. И огород весной засадим. Недалеко лес. Регина обещает ночевать с детьми.

Вот дом. И сад. И большой стол. И Жора уплетает котлету, а Катя…

– Ешьте же, наконец, пельмени! Они вредные, когда холодные. Ну же!

Регина разливает чай и уютно расползается по стулу и светит всеми невообразимыми расцветками одежды и лица. Тут и салатная блузка, и жёлтая жилетка, и яркие круги на щеках, и малиновые губы, и синим обведённые глаза.

– Ты самая красивая, Регина! – Безуспешно Лиза пытается сдержать слёзы, а они солят чай и пересаливают пельмени, а они смешивают боевые Регинины расцветки в радугу, что слепила глаза, когда из-под ёлки, спрятавшей их от грозы, выбрались с Алесем на опушку.

– Не волнуйся, Лиз, я изменюсь, я понимаю: одеваться надо по-другому, и краситься… Только я всегда хотела, чтобы на меня все смотрели. Я некрасивая, и вся юность…

– Ты – красивая! – кричит Лиза, чуть не в один голос с Гоги. – Ты у нас очень красивая. И все смотрят на тебя. И ты всем нужная.

Звенит звонок.

Гоги снова спешит открыть.

– Где мой сын?

Наверное, папашка оттолкнул Гоги, потому что ворвался в кухню, пыхтя от действия.

– Выгнала?! Я так и знал: проститутка! Куда дела моего Лёсика? На работе говорят: уволился. К телефону подходит мужик, говорит: «Не живёт тут». Любовника завела?!

Гоги сжал плечо папашки.

– Значит так, вы сию же секунду заткнётесь!

Слово не Гогино, но дело не в слове – таким бешеным Лиза не видела Гоги никогда.

И так же ошеломлённо смотрит на Гоги папашка.

Вот когда она увидела истинного Алесиного папашку.

Да он хам только со слабыми, с сильными – трус! Даже присел от страха под Гогиной рукой.

– Слушай, что скажу. Ты сейчас же извинишься перед Лизой за «проститутку» и «любовника», за свой гнусный тон и своё хамство. Думаю, не раз ты оскорблял Лизу. Твой Лёсик сам ушёл из дома. Он фиктивно женился, но любил и любит только Лизу. Сейчас он в порядке, жив, сыт и доволен, получает хорошие деньги. То, что не звонит тебе, это его отношение к тебе. Сюда приходить не смей, звонить не смей.

Гоги стоял в дверях кухни, загораживая выход, и сжирал взглядом съёжившегося и дрожащего папашку.

– Кто вы Лизе? – буркнул папашка.

– Я – главный режиссёр Лизиного театра. А теперь жду твоих извинений. И ещё неизвестно, простит ли тебя Лиза. Ну?!

И папашка, который столько лет презирал и третировал её, и унижал, вдруг завилял хвостом и жалко запел: «прости», «я не хотел», «я всегда тебя, как дочь»…

На этих словах Гоги перехватил папашку за хрустящий воротник рубахи и буквально поволок к выходу.

– Прочь отсюда!

А Гриф, наконец, получил свои – остывшие пельмени и громко зачавкал.

Сначала защекотал едва-едва – на грани живота и груди, и вырвался, и задребезжал, и неудержимо затряс её смех. Освобождением – праздником. И следом засмеялась Регина. Когда Гоги вошёл в кухню, они обе уже хохотали. Какое-то мгновение он смотрел на них недоумённо и тоже захохотал. И был он совсем мальчишкой.

А когда выпили свой чай, попросил:

– Регина, обзвони, пожалуйста, людей. Назначаю читку на десять тридцать утра. Сейчас я бы хотел уехать. Мне нужно поспать хотя бы час перед спектаклем, принять душ.

На Лизу он не смотрел, обе руки погрузил в шерсть Грифа.

– Спасибо, Лиза. Я, кажется, снова жив.

Глава восьмая

Алесь в кабинете Варвары.

Наверное, в жизни каждого бывает момент, когда не видишь выхода из тупика.

Только зло людям приносит. Лизу сына лишил и предал. Аполлону разрушил любовь.

И Варвару взорвал. Жила Варвара, удовольствие от жизни получала, а теперь вишь – «нутро ей поменяли».

И задачку, что задала ему Варвара, не может решить.

Кто ворует: Херувим, водители, директора заводов, полигонов, сортировочных баз? За руку не схватишь. В «друзья», чтобы раскололись перед ним, не заманишь! Вроде все улыбаются ему, в глаза заглядывают. Но разве кто из этих улыбчивых поверит в добрые намерения Варвариного компаньона?! И ясно – никто не поднесёт ему на блюдечке свои умные хитрости!

Ещё один вопрос – может, и позаковыристее первого. Допустим, раскроешь ворюг… а что с ними делать? Уволить? Убьют ведь они Варвару – сейчас нравы простые! И его следом. За Варварой хоть мифический «фраер» стоит, а за ним – никого! Не уволишь, но не дашь воровать, тоже пришьют обоих! На черта без выгоды горбатиться на кого-то?! Не советские времена, когда на голом энтузиазме возносились дворцы, на гора шахты угля выдавали, а колхозники за так отдавали хлеб и всё остальное!