Михаил Армалинский - Тайные записки А. С. Пушкина. 1836-1837 Страница 17

Однажды я преследовал женщину. Опускались сумерки. Она шла по улице и не замечала меня. Я задумал осуществить свою давнюю мечту и молил Бога, чтобы женщина не обернулась. Я не должен был видеть ее лица. Она свернула в безлюдный переулок. Ей было не больше тридцати, талия тонка, бедра широки. В походке узнавалась блядь хорошей породы.

Все складывалось как нельзя лучше. Она вошла в ворота дома. Я нагнал ее в несколько прыжков. Двор был также безлюден. Посередине двора стоял дровяной сарай, он был раскрыт. Я подкрался к ней сзади и взял ее обеими руками за голову, чтобы она не обернулась, и сказал грозно: «Не оборачивайся! Я тебя выебу и хорошо заплачу. Но я не хочу видеть твое лицо. Иди в сарай». Я подтолкнул ее окаменевшее от страха тело к сараю, и она пошла. «Только не делай мне больно!» – взмолилась она. Мы вошли в сарай. Сладко пахло гниющим деревом. «Делай, что скажу, не пожалеешь», – сказал я примирительно и, положив ей руку на живот, другой рукой нажал ей на спину. Она послушно наклонилась. Я задрал ей платье, под ним было голое тело. В хуе забилось сердце. Я снова нажал рукой ей на спину, и она послушно стала раком. Я растянул в стороны ягодицы и потянул их кверху. Пиз да с открывшимися губками вылезла наружу. Она была красавицей! На внутренней стороне малых губок белела сметанка слизи. Не отпуская ягодиц, я встал на колени и полизал ей похотник. Женщина заурчала. Продолжая лизать, я засунул нос в пизду. Я поебывал ее носом, чувствуя, как увлажняется влагалище. Запах был здоровый и прекрасный, запах, скопляющийся к вечеру у вымытой утром пизды. Я обожаю этот запах и запрещаю своим любовницам подмываться перед свиданием со мной. Видя, как женщина расслабилась в неге, я поднялся с колен. «Не оборачивайся», – напомнил я ей и погрузил хуи в порозовевшую от похоти пизду.

Мне слепило глаза заходящее солнце, сверкающее в щелях дощатой стены. Женщина тужилась и, когда я кончил, подалась на меня и с облегчением вздохнула. «Не оборачивайся», – опять напомнил я ей. Я так боялся, что в последний момент она может все испортить. Я оправил одежду, положил на ее выпяченный зад пять серебряных рублей и вышел из сарая быстрым шагом. Двор был по-прежнему пуст. Моя мечта свершилась – я выеб незнакомку, не увидав ее лица. Жаль, что мне пришлось напугать ее. Но иначе женщина стала бы навязывать мне свое лицо, а мне оно тогда было не нужно.

Как бесценный бриллиант, пизда заключена в роскошную оправу изысканного соседства – сраки и мочеточника. Благостью своей пизда освящает запах говна и мочи, и все три запаха смешиваются в один благоуханный букет. Во всем теле женщины нам видится пизда, и все напоминает о ней. Запах мочи или говна, оставшийся в нужнике после женщины, напоминает не о моче или о говне, а о ее пизде. В любом углублении женского тела видится пизда. Волосы под мышкой намекают о волосах лобка. А волосы на лобке – это знамя пизды.

Несколько лет назад Нащокин застраховал свою жизнь то ли из боязни перед буйной Ольгой, то ли из погони за новизной. Я об этом теперь вспомнил и стал думать, не застраховать ли и мне свою жизнь. Предприятие это самоотверженное, но ввергающее жену в неминуемый грех. Уж такова природа человека, что мысль его предпочитает развиваться в греховном направлении, если тому предоставляется возможность и не чинится препятствий.

Если жена знает, что по смерти мужа она получит большие деньги, и муж заболевает, то ей будет не избежать утешительной мысли о деньгах, которые ей могут вскоре достаться. Увеличат ли такие мысли преданность жены, сделают ли они ее более зависимой от судьбы мужа? Нет, такие мысли, даже помимо воли, охлаждают пыл, с коим она ждет его выздоровления. А если молодая жена мечтает избавиться от ненавистного старого мужа, то она, пожалуй, и подсобит невольной небрежностью в ухаживании за ним. А коль она подла, то она умышленно будет его в могилу сводить.

Особенно безнравственно застраховывать мужу свою жизнь на такие большие деньги, получение коих сделает жену богатой, тогда как при его жизни они жили в долгах. В этом случае смерть мужа резко изменяет положение жены к лучшему, а значит, такая страховка ввергает ее в еще больший соблазн. Даже не желая того, жена будет какой-то своей частицей хотеть смерти мужа. Получается, что жизнь человека обменивается на деньги и хоть не по твоей воле, но с твоего согласия. То есть смерть любимого (или нелюбимого, но близкого) человека добывает деньги.

Муж заготавливает жене деньги в утешение от своей смерти. Тогда, чтобы быть последовательным, муж должен присмотреть жене своего сменщика и устроить так, чтобы она не страдала не только от безденежья, но и от неудовлетворенных желаний.

Нет, благородства у меня не хватит для эдакого.

Долг мужа заботиться о своей жене, но честь жены отказаться от такого рода «заботы».

В Индии жену убивают и хоронят вместе с умершим мужем. Легко себе представить, как жена ходит за больным мужем и холит его. Страх собственной смерти – прекрасное подспорье для любви и преданности.

Смерть мужа не должна приносить жене никакой заведомо известной выгоды. Страховать свою жизнь – значит навязывать жене чувство покоя при мысли о твоей смерти. А жена должна трепетать от ужаса при этой мысли. Страховать свою жизнь следует, только если твоя смерть разорит жену и детей. Нет, мне волноваться нечего – государь позаботится, не бросит в беде красивую долгожданную вдовушку.

Семейственная жизнь моих предков была омрачена великой ревностью и жестокостью. Но от поколения к поколению жестокость ослабевала. Мой прадед зарезал жену, а дед лишь заключил свою в домашнюю тюрьму. Отец интересовался только собой и к матери был равнодушен, а я сделал последний шаг – горячо верю в свою жену, несмотря на сплетни. Я замыкаю круг с прадедом полной противоположностью, для соблюдения коей не жена, а я должен умереть насильственной смертью.

С Керн, по причине ее мелкомыслия, я говорил лишь о предметах ничтожных. Меня интересовало только ее восхитительное тело. И нет моей вины в том, что большинство женщин не могут прельстить меня ничем, кроме тела. Иногда все же попадаются женщины с тонкостию чувства и разума. С ними приятно вести беседы, особенно после жаркой ебли. Эти редкие женщины никогда не жалуются, что, мол, меня, кроме тела, в них ничего не привлекает, потому что, во-первых, они на собственном опыте знают, что это не так, и, во-вторых, они достаточно умны, чтобы понимать, что такими обобщениями они себя выдают на посмешище.

Женщины глупые не желают признаваться себе, что пизда – существо, от них не зависимое, и что мужчины вынуждены общаться с ними лишь потому, что они обладательницы пизды. Им обязательно хочется всучить всю себя в придачу.

Чем сильнее желание у мужчины, тем менее он способен отличить слово «женщина» от слова «пизда». Единственное, что открывает ему глаза на существование в женщине чего-либо еще, кроме пизды, – это удовлетворенное желание. Поэтому умная женщина прежде всего отдается мужчине, чтобы ее пизда не занимала все его воображение и чтобы, насытившись пиздой, он смог бы оценить ее ум, талант, доброту и все прекрасное, чем она обладает.

Керн и прочие дуры уверяют всех вокруг, что я считаю женщин существами низшими. Это правда, но только в тех случаях, когда они находятся внизу.

Поцелуй – это прелюдия к прелюбодеянию. В супружеской жизни муж и жена не целуются, как это делают любовники, а прямо приступают к ебле.

Когда я вижу Дантеса, увивающегося за N., я вспоминаю, как я увивался за Керн у Олениных. Возмездие или невинное подобие? Я, быть может, так никогда и не узнаю правды.

Но о Керн вспоминать приятно – спазмы сжимали ее пизду так сильно, что бывало трудно вытащить. У ее кузины Аннеты тоже спазмы, но повыше – в лице. Когда она кончала, ее черты поражала такая гримаса, что смотреть на нее было жутко – думалось: а вдруг лицо таким и останется навсегда. Но все обошлось. Хотел бы я подслушать, о чем они говорили, когда писали мне любовное письмо. «Не скоро, а здорово», – так мы называли с Керн хорошую еблю. Надо отдать должное Родзянко, который дал ей славное образование.

После долгой разлуки она прибежала к Дельвигу, где я ее поджидал. Она была в одной сорочке, поверх которой была накинута шубка. А мороз тогда стоял изрядный. Отцу своему она сказала, что бежала помочь моей сестре в приготовлениях к венчанию. Мы с Керн уединились и, постелив шубу на пол, вымочили ее нашими соками.

Позже, когда ее отец стал восхищаться при гостях отзывчивостью своей дочери, рассказывая о ее голых похождениях по морозу во имя дружбы к моей сестре, я, чтобы не расхохотаться ему в лицо, бросился к Керн и спрятал свой хохот в поцелуе, стараясь придать ему вид братского.

Дельвиг поступил с ней, конечно, ловчей и сделал из нее вторую жену, с коей первая стала лучшей подругой. Это оказалось ему не под силу, и две жены в конце концов уморили его. Произошло это в год моей женитьбы, и это было дурным предзнаменованием. Надо было мне повременить и жениться на следующий год. Может быть, мне все-таки удалось бы уехать за границу, и женитьба расстроилась бы.