Алексей Синицын - Искусство скуки Страница 17

Я мало что понимаю в искусстве, – часто повторял Бернар, когда приходил в домашнюю мастерскую к своему другу, художнику Шарифу, этническому арабу. Но то, что ты делаешь, – говорил он теперь, сидя за небольшим импровизированным столом, образованным старой дверью, накрытой целлофановой плёнкой и покоящейся на спинках двух молодящихся стульев, – мне всегда нравится.

– И знаешь, почему? – Бернар с удовольствием облизывал языком почтовые марки, и аккуратно рядком приклеивал их на, пахнущий дальними странствиями конверт, как будто награждал своё послание всеми возможными орденами Французской Республики.

– Почему? – Шариф на пару шагов отошёл от мольберта, на масло всегда нужно взглянуть издали.

– Вот, взять, к примеру, анальгин. – Очередная, уже третья по счёту марка с изображением каких-то достопримечательностей Парижа легла на чистую белизну конверта. – Посмотришь на твою коробку анальгина, и моментально настроение поднимается, и даже зубы перестают болеть!

– Бернар, если бы от одного взгляда на мою коробку анальгина переставали болеть зубы, то этот анальгин никто бы не покупал. Зачем? Пришёл в аптеку, посмотрел бесплатно на коробку, и пошёл домой счастливый. – Художник снова приблизился к своему мольберту. – А им ведь нужно, чтобы его покупааааали. – Он что-то подправил мелкой, острой кисточкой на холсте.

– Нет, мой друг, ты не прав. Для чего тогда люди приобретают картины? Можно было бы просто сходить в музей. Человеку нравится чувствовать, что искусство всегда где-то рядом, сопровождает его по жизни разными приятными мелочами, вроде твоей замечательной коробки суахили-анальгина.

– Суахили-анальгина? – Шариф удивлённо посмотрел в сторону своего друга, почтового штемпеля.

– Я думал, ты знаешь. Кения – Танзания – Мозамбик. У меня создалось неопровержимое впечатление (Бернар любил придумывать необычные словосочетания на французском языке, типа «грациозный успех» или «неопровержимое впечатление»), что его откуда-то оттуда привезли, и чуть ли не вручную раскрашивали. Знаешь, обычно росписью занимаются женщины…

– Да продлит Аллах твои дни, дорогой друг Бернар! – С досадой в голосе перебил его художник. И даже руки опустил. – Если моя коробка будет производить такое впечатление на людей, они будут долго думать, прежде чем купить обезболивающее, не заразятся ли они какой-нибудь малярией или лихорадкой Эбола!

Ты преувеличиваешь, Шариф. – Бернар облизывал последнюю, шестую марку с волоокой голубой кукушкой, обитающей на Мадагаскаре (достопримечательностей Парижа не хватило). – Да, что они с тобой сделали, эти фармацевтические бароны?! – Необыкновенная птица так и осталась сидеть на кончике его тёмного, дрожащего от негодования указательного пальца, тревожно лупя своими удивительными глазами по всей мастерской. – Я не узнаю тебя, мой друг! Ты стал пуглив и подозрителен, как дермато-венеролог. – Бернару пришлось облизывать кукушку во второй раз. – Хочешь, мы поднимем в Париже восстание? Все чёрные выступят в поддержку твоего замечательного суахили-анальгина. Нас послушают, нас теперь много! А мы скажем, что другой анальгин мы покупать наотрез отказываемся.

– И, чем же мы все будем в таком случае лучше фармацевтического лобби в конвенте Пятой Республики? – Художник сдёрнул с головы бандану в крупный синий горошек, плюхнулся в кресло и закурил бомбейскую сигару.

– А вот и лучше! Африканский орнаментальный анальгин – это не намёк на метафору, это сама непосредственная правда будущего. Смотри, – Бернар торжественно поднял конверт и обратил его к Шарифу. Мы дарим людям надежду, не пройти мимо удивительной красоты этого мира. Иногда марки говорят больше самого письма!

– Твои-то уж точно. – Шариф пыхнул сигарой и засмеялся. – Вон, даже синяя птица удачи есть. – Он указал сигарой на ту самую последнюю справа во втором ряду мадагаскарскую кукушку. Вид у неё был необыкновенно притягательный и чрезвычайно глупый. – Кому письмецо?

Бернар, вместо ответа, молча, вытащил из конверта мягкий, ровно исписанный лист бумаги, вырванный из какого-то фирменного блокнота, отложил конверт на стол, и стал медленно читать:

Дорогой дядя! Пишу тебе, чтобы узнать, как ты поживаешь, как здоровье твоих домашних. А у меня, слава богу, всё хорошо, чего и вам желаю, и молю бога, чтобы у вас было всё благополучно. Письмо пишет за меня, по моей просьбе, мой друг Бернар, сын Диалло, внук Маду…

– Не переживай, у нас, у негров (Бернар специально сказал не «у чёрных», а «у негров») письма написанные под диктовку, не считаются приватной информацией. К тому же, уверен, его будет вслух читать вся деревня.

Шариф пожал плечами, как знаешь.

Бернар продолжил, почесав нос.

…Как ты, вероятно, уже знаешь, я нахожусь в Париже. Я, слава богу, здоров и всё время думаю о вас. Я приехал во Францию не для того, чтобы стать бродягой или бандитом, а для того, чтобы устроиться на работу, зарабатывать понемножку…

Художник немного насторожился, текст письма показался ему откуда-то знакомым.

…и для того, также, чтобы научиться какому-нибудь хорошему ремеслу. В Дакаре работы не найдёшь, а я не могу целыми днями и даже годами сидеть сложа руки. В молодости это совсем не годится. На дорогу я занял денег. Конечно, нехорошо, что я ничего не сказал ни тебе, ни матери, но право я не мог оставаться и ждать…

Шариф начал догадываться, он забарабанил пальцами по потёртым деревянным подлокотникам, а Бернар, заметив краем глаза, что художник начинает выказывать весёлое возбуждение, и сам уже не мог читать серьёзно.

…неизвестно чего, и кормиться воздухом. – Бернар хохотал, глядя на друга, так, что даже слегка помял листок. – Не надо слушать всякие россказни. Если кто пропадёт во Франции, сам виноват…

– Ах ты, гуталиновая рожа! – Шариф весело запустил в Бернара маленькой атласной подушкой. Тот поймал её на лету и метко возвратил обратно. – Ты думаешь, я не читал Усмана Сембена? Это же «Почтовый перевод»!

– Отстань от меня, старый муэдзин! В смысле, я хотел сказать «старый мудак»!

Шариф гонялся за Бернаром по мастерской, пару раз, чуть не сбив с ног свой рабочий мольберт, и один раз чуть не упал, споткнувшись о старое ведро, служившее ему водосборником на случай протекания крыши.

– Я тебе покажу, старый! Мы ровесники!

Шариф был немного грузным, и потому выглядел чуть старше.

– То есть, с «мудаком», ты уже не споришь?

– А чего с тобой, мудаком спорить? – Шариф тяжело дыша, снова уселся в кресло, подобрав атласную подушку, под свою пятую точку. Приходилось острить, раз уж не смог догнать. – С тобой вообще никто спорить не станет, потому, что твоё прошлое пахнет тухлой селёдкой и ещё чем-то таким…

– Ну, ну, чем? – Весело подначивал друга Бернар, покажи, на что ты способен, давай.

– Чем-то таким, – Шариф беспомощно вращал рукой, подбирая слова и морщась – кошачей блевотиной!

– О, как! Весьма образно, месье художник. Не желаете ли нарисовать натюроморт с моего прошлого, под названием «Кошка наблевала селёдкой»?

– А от твоего настоящего несёт марихуаной, подъездами и мочой! – Шариф уже отдышался и всю энергию теперь направлял на игру в снобистское столичное презрение. – От вас грязных нигеров всегда чем-то несёт. – Добавил он, сделав жест, как будто стряхивал Бернара с лацкана своего воображаемого пиджака, всё более, входя в образ. – Вы, просто, не можете не источать запахов! Вы – настоящие мускусные вонючки!

– Кошка, отрыгнувшая селёдкой, мне понравилась больше! Ярче было, образнее. Но, не сдаваться! У нас ещё есть будущее!

– У нас есть будущее! – Передразнил Шариф. – Это у меня, потомка багдадских халифов есть будущее. А у тебя нет будущего, лучший друг обезьяны! Ты даже не представляешь, сколько мне требуется прилагать усилий, убеждая себя в том, что мы принадлежим к одному биологическому виду! Поэтому…

– Поэтому? – Теперь рукой крутил Бернар, помогая Шарифу закончить мысль.

– Поэтому, оно пахнет адреналиновой катастрофой вперемешку с венозной кровью на асфальте.

– Неплохо, но немного расплывчато. – Заключил Бернар. – Урок политкорректности можно считать законченным?

– Да! – С силой произнёс Шариф удовлетворённо улыбаясь.

– В следующий раз, моя очередь. – На всякий случай предупредил Бернар, заострив кверху палец.

Шариф безоговорочно согласился.

– И куда ты собираешься отправлять Усмана Сембена, дорогой Бернар сын Алена Делона? – Осведомился художник с весёлыми искорками шампанского в глазах.

Бернар, напротив, ушёл в себя и сосредоточенно посасывал, испрошенную у Шарифа бомбейскую сигару.

– Если ты читал «Почтовый перевод», то ты помнишь, что его невозможно отправив отсюда, получить на Родине. – Бернар немного помолчал. – На своей духовной Родине. – С ударением добавил он.